В послании ни разу не упоминался король Иржи, но всем было ясно, что оно направлено ему в помощь.

После того как послание было зачитано и одобрено, под гневную брань по адресу папы и неверных друзей короля Иржи, особенно валашского Корвина, как кто-то назвал короля Матиаша, участники собрания поодиночке, не прощаясь друг с другом и даже не кланяясь королеве, стали расходиться. Но прежде дали друг другу обещание, что каждый из них будет изо всех сил раздувать разведенный таким образом огонь, чтоб он не погас, а, ширясь, охватил всех верных чехов могучим пламенем.

Послание сделало свое дело… Оно пришлось очень кстати, так же как и усиление земского ополчения. Война приближалась к воротам чешской земли.

Начинался приступ на твердыню чешского народа, воздвигнутую самим богом.

XXIX

В Прешпурке венгерские сословия одобрили предпринятое королем Матиашем «дело благочестивое и спасительное», то есть поход против чешского короля. Матиаш был полон великой надежды. Он вел тайные переговоры с императором Фридрихом, которым вдруг опять овладел один из обычных его припадков уныния, когда его тянуло уйти в уединение и отдаться молитвам, отказавшись от скипетра и короны. Эту императорскую корону мог бы при желании и благоприятном сочетании созвездий получить Матиаш! Так убеждал император венгерского короля, и венгерский король поверил, потому что хотел поверить.

Вся его жизнь была сплошным подражанием жизни Иржика чешского. Что ни задумает Иржик, к тому же тянется и Матиаш. Правда, венгерским королем он был избран раньше, чем Иржик — королем чешским, но потом мысленно всегда все устраивал по образцу Иржика. Опирался, так же как Иржик, на низшие сословия, искал, как и Иржик, путей к доверию императора и дружбе немецких князей, в глубине души жаждал, как Иржик, стать штатгальтером в Германской империи и даже императором, кружил, как Иржи, с разными предложениями вокруг польского короля Казимира. Куда ни приедут Иржиковы послы, уж тут как тут Матиашевы посланцы, постаравшиеся опередить их хоть на час и обещать хоть кроху больше.

Иржик наблюдал этот странный, но, впрочем, понятный образ действий Матиаша с истинным наслажденьем и понимающей улыбкой. В глубине своего существа он любил Матиаша, как отец любит беспокойного, но одаренного сына. Многое пленяло его в Матиаше: молодость, искрометный взгляд, красивое и милое лицо, маленькие руки, легкое тело прирожденного наездника, манеры, учтивые и в то же время искренние, сердечные, даже честолюбие, в котором Иржик узнавал себя, свою былую неутомимую жажду власти и славы. Любил он его и за то, что мог говорить с ним без переводчика, так как Матиаш прекрасно владел чешским языком. Король-самоучка видел в Матиаше человека, прошедшего не только школу жизни, но воспитанного учеными наставниками. Поэтому он хоть и воевал с Матиашем, но не терял надежды, что это — война тестя с зятем, которую можно без больших затруднений окончить прочным миром.

Но Матиаш смотрел на дело иначе. Он вышел на арену с твердым намерением победить и уничтожить противника. Узнав о падении Конопиште, где долго держались люди его чешского союзника, Зденека из Штернберка, и о сосредоточении Иржиком крупного ополчения этого года против осаждающих верный Шпильберк, он снова вторгся в Моравию. Уже в феврале Шпильберк был взят, и почти вся Моравия оказалась в руках Матиаша.

Тогда он повернул на Чехию. Непоередственной целью его были Иржиковы серебряные рудники в Кутных Горах. Оттуда рассчитывал он нанести силам Иржика сокрушительный удар, будучи убежден, что в серебре, а отнюдь не в верных людях заключена основа королевской власти.

У Иржи было огромное войско, к тому же силы его были приумножены отрядами тех, кто собирался вокруг короля по призыву «Послания истинных ревнителей и защитников правды Христовой». Не доверив командования этим войском никому постороннему, Иржи сам выступил во главе его с Кутных Гор против Матиаша.

В трескучий, горный мороз, среди лесов, ущелий и замерзших топей, в полупустыне у Вилемова посада и монастыря Матиаш был окружен Иржиковыми войсками и взят в плен.

Но Иржи, не подчиняясь духу мести, сел с Матиашем за один крестьянский стол в брошенной хате и несколько часов подряд говорил с ним с глазу на глаз. Разговор этот не породил никаких письменных документов, и никто так и не дознался, почему Иржи проявил такое великодушие, что, удовлетворившись простым обещанием Матиаша, без всяких ручательств и залогов, выпустил его со всем войском из плена…

Матиаш добился освобождения при помощи обещаний. Он обнадежил Иржика относительно возможности уладить спор с Римом и добиться вторичного признания компактатов. За это Иржи обещал поддержать претензии Матиаша на корону римского короля. Вот и все! И Матиаш, изображая чувство сыновней благодарности, отметил примирение с Иржи великим пиром в недалекой Угельной Пшибраме.

Никогда еще не вызывал Иржи такого возмущения среди преданнейших своих сторонников. Ни с кем не посоветовавшись, он распорядился своей собственной участью, и хоть это был один из тех неожиданных шагов, которые принесли ему славу, данный шаг друзья нашли неосмотрительным, а враги непостижимым.

Правда, Матиаш был поставлен на некоторое время в затруднительное положение. Он сразу вызвал недоверие императора и испугал святой престол. «С какой стати позволил он взять себя в плен? — спрашивали люди, искушенные в делах войны. — Не было ли тут сговора между чешской лисицей и венгерским вороном?»

В эти дни Ян ходил молча вокруг своего короля и не спал по ночам. Он не знал, как все это понимать. Не знали этого ни королева, ни члены совета, обсуждавшие событие после возвращения короля в Прагу. Но король, нахмурившись, обрушивался на всех, говоря, что он сам взял Матиаша в плен и, значит, имеет право сам его и выпустить: он, мол, прекрасно знает, как надо защищать корону и королевство. Если паны советники считали его хорошим королем до сих пор, то он останется таким же и впредь: он не из тех, кто, махнув рукой на корону, уходит в монастырь.

Король защищался. Но защищался плохо. Это было всем ясно, но все из учтивости молчали.

Ян Палечек подошел к королю обиняком. Они обедали вдвоем, и король пожаловался, что все от него отходят. Даже жена и дети.

Ян молчал. Король спросил, не собирается ли и он оставить его.

— Нет, нет, — сказал Ян. — Это ты, король, оставляешь нас всех. Ходишь своими путями и веришь в свою непогрешимость. Ты сделал ошибку, брат-король, выпустив Матиаша. Вот увидишь…

Король задумался, отпил из бокала, потом тихо промолвил:

— Брат Ян, король тоже человек. Сидели мы с этим Матиашем в сожженной хате. Обоим холодно, хоть оба в шубах. Я приказал, чтоб затопили печь, которую пощадил пожар. Принесли хворосту, стало хорошо, тепло. Я посмотрел на Матиашево лицо. И показалось мне вдруг, что я вижу Каченку. Знаешь, Ян, у Матиаша вокруг рта и носа есть что-то схожее с Каченкой. И подумал я: «Этот юноша любил мою Каченку, целовал ее, укладывал спать, будил, и она у нас с ним померла!» И у меня вдруг стало так тепло на сердце, волна былых дружеских чувств к этому буйному венгерскому коньку прямо перехватила мне дыхание. А потом вспомнил о том, за что я, собственно, всю жизнь воюю. За чашу. За компактаты. И подумал: «Этот человек — венгерский король и правит страной, больше всех других угрожаемой неверными. Для папы он имеет огромное значение, если только папа — такой, каким должен быть: глава христианского мира. Коли этот человек отправится к папе и скажет ему: а ведь Подебрад — не еретик и компактаты — не еретический символ веры; помирись с ним, и мы выступим вместе против турок, — папа должен будет понять, и у нас наконец наступит мир». Потому что, брат Ян, устал я, утомился смертельно… У рыцаря на арене закружилась голова, и он чуть не свалился с коня… Я его и отпустил… А теперь вот что тебе скажу: Матиаш мне изменит! Я знаю это и знал, может быть, в той сожженной хате. Но скажу тебе еще вот что. Иржику можно изменить, но он никогда не изменит. Иржика можно обмануть, но он никогда не обманет. Против Иржика можно совершать насилия и несправедливости, но он совершать их не будет!