А ждать его вчера вечером мне пришлось в основном в бараке, на улицу я вышел лишь где–то после пол–одиннадцатого, и то ненадолго. Опять был безумный день: с 11–го перевели 15 человек, на 11–й – 21–го. С 1–го опять, с этапа, еще черт знает откуда, “девяточные” какие–то опять (судя по их характерным шапкам–“бейсболкам”, которые здесь начальство у них в первые же дни отбирает) появились, и т.д. Остервенело искали им места в битком переполненной секции. Я лежал, чтобы мое место не заняли и – чтобы противостоять любым попыткам меня переселить, если кому–нибудь это опять придет в голову. Не пришло, слава богу. Ничего умнее, чем искать и отбирать, у кого под матрасами сохранились щиты, и на эти щиты класть между шконками верхнего яруса новичков (как это было летом 2007, когда я только сюда приехал, на 5–м бараке, да и не только на 5–м), вся эта “козлинная” сволочь не придумала. В то же время, несмотря на жуткую тесноту и переполнение – и козлы на 4–х шконках в начале секции, и – как минимум – часть блатных в “культяшке” продолжают спать на одноярусных шконках. Когда самому злобному из “козлов”, (почти) убийце Маньки, другой “козел” на днях заикнулся, что, мол, не поставить ли вам там у себя 2–й ярус – тот, не говоря ни слова по поводу собственно 2–го яруса, тут же начал угрожать сказавшему, что сейчас изобьет его...

В общем, кошмар. Не жизнь, а ад, бедлам, беспросветность. Дикая духота, отсутствие всяких сил что–либо делать (особенно – переписывать дневник). К тому же, за этим переписыванием я буквально засыпаю – ведь настоящего сна здесь нет, я засыпаю уже в 12–м часу ночи и просыпаюсь в 4, дай бог в 5 утра. Ни пожрать, ни чаю попить толком – новые тумбочки до того мучительно неудобны, что просто беда. Отсеки крохотные по ширине, но в то же время глубокие – чтобы что–то достать из глубины, надо каждый раз все, что стоит спереди, вытаскивать, сгибаться до самого низа (полка нижняя), тянуть руки, да еще – здоровенная дверца, одна–единственная, открывается как раз в мою сторону и тоже здорово мешает. Сгибаться и изо всех сил тянуться, когда и так весь насквозь сырой от пота, по лицу течет, голове и лицу аж горячо – и от духоты, да еще от прилива крови при нагибании, видимо... И так каждый вечер... Будь она проклята, такая “жизнь”, и зачем она только нужна?!.

В столовке, забыл написать, уже пару недель назад вдруг повесили а огромные, до потолка, окна занавески, которых отродясь не было. Короткие, до половины окна не доходят, и внизу собраны в жгуты. Висят на больших резных деревянных карнизах. Спору нет, стало поуютнее с ними, но – это тот фальшивый, казенный, государственный (путинский! :) уют, от которого меня выворачивает, – прикрашенная, задекорированная тюрьма! В меню продолжает доминировать недавно появившаяся странная эта картошка – резанная маленькими 4–хгранными полосками, полугнилая, плохо почищенная, – т.е. вроде бы это и реальная картошка, но кажется она каким–то эрзацем. И вкус какой–то странный, не особо приятный, хотя есть можно. Не поймешь, что за способ приготовления – как будто что–то среднее между вареной и жареной. На завтрак и на ужин вчера давали полные миски этой картошки в каком–то сиропе...

15–35

Выломали еще вчера входную дверь в барак – и сегодня с обеда ставят новую, сверлят, колотят молотком; по лестнице в барак и из барака не пройти. В туалете раздолбили ломом весь пол – вроде бы затем, чтобы вытащить основную трубу, на которой были установлены унитазы, – говорят, именно она и протекает. Раздолбили пол – и бросили, труба так и стоит на месте, дверь в туалет распахнута. Погром полный; везде кавардак, разгром, все вверх тормашками, нигде не пройти. Ремонт, будь он проклят!.. Часть шконок, не покрашенных в 1–й заход, в июне еще, вытащили во двор красить, – эти твари опять где–то раздобыли краску!.. Матрасы с них и пр. валяются скрученными на верхних шконках, табуретки, которых стало как тараканов, загромождают проход... Все поглощены этим ремонтом и своими делами, активно стучат ломами, молотками... Завхоз бегает, руководит. Духота, как и всегда, невыносимая. Омерзение и ненависть к ним такие, что, ей–богу, своими руками поубивал бы, а этот проклятый барак сжег! А лучше всего – действительно, пробраться на кухню столовки и всыпать им чего–нибудь в котел, чтобы у них после обеда массовый падёж начался!.. Испоганили мне всю жизнь, мрази, – туалет раздолбан на неопределенный срок, а чтобы спуститься во двор – надо пройти сквозь их толпу и закрытую новую дверь, которую они привешивают – а им ведь плевать, что мне нужно пройти, они не торопятся пропустить, – и даже резную притолоку, за которую я раньше, делая первый шаг на лестницу, всегда цеплялся левой рукой, они убрали, и взяться будет не за что...

Ублюдок сигаретчик так и не приходит, мразь, хотя уже почти 4 часа. Еще вчера, по его не допускающим сомнений уверениям, что, мол, все будет хорошо, которыми он бурно реагировал на каждый мой вопрос – я почувствовал, что что–то здесь нечисто...

Одно хорошо – уже 2–й день (пятница и суббота) нет Палыча. Осталось мне ровно 225 дней, – те самые 225 дней, которые я по наивности начал отсчитывать в 2006 году, 8 августа, в 509–й камере...

9.8.10. 8–09

Специально остался вчера в столовке после обеда, когда 11–й уже весь ушел, – в надежде, дождавшись 10–го (2–я смена после нас), выловить там сигаретчика, хоть и понимал, что едва ли его увижу. Но только сел на крайнее от раздачи окно, слева от входа, напротив столов 11–го, – увидел сигаретчикова друга, шныря, того самого, кого мы так долго ждали в пятницу у ларька. Тот без моих вопросов и без тени смущения 2–хдневной задержкой объявил, что в понедельник отдает мне “эту х...ню”, причем не сигаретчику, а лично мне. Мне–то куда ее девать?! – но я попросил его передать тому, чтоб хотя бы зашел. Шнырь, кстати, сказал, что сам он не на 10–м, как я думал, а на 13–м. А третьего участника их неразлучной компании перевели на 6–й, – всех раскидали!..

Выхожу из столовки – на дворе никого уже нет, 11–й и 3–й ушли, но в воротах стоят 4 “мусора”, из них двое – это Палыч и злобная цепная псина Зайцев (по кличке “Война” :). Он, конечно же, моментально вцепился в меня – куда я иду, почему один, почему так поздно, и т.д. Пришлось показать ему бумагу от Демина на “свободный ход”. Характерно, что Палыч, стоявший рядом с Зайцевым, не произнес ни звука в мою защиту.

Прихожу в барак – следом прется Палыч и говорит, что сейчас опять будет “общелагерная проверка” (а в 12–10 была какая, не общелагерная? Видимо, по ее итогам не хватает кого–то.). Как хорошо, что я встретил шныря и не стал ждать 10–й барак, – в пустой столовой хрен бы кто объявил о проверке. Ее устроили, кстати, прямо во время обеда, а не после, как я думал, – почти ровно в час; 10–му и иже с ним, видимо, не дали времени сходить в столовку, пока не сосчитали их еще раз.

Сигаретчик явился, когда мы выходили на ужин (на час раньше по случаю воскресенья). Пока ходили – он побывал еще и на 6–м, потом вернулся – и рассказал: оказывается, в тот момент, когда в пятницу я выбивал чек на 3000 в ларьке, обещанного телефона уже не было “на руках” у шныря. Типа того, что тот давал его владельцу в долг деньги а телефон брал как залог, что ли. А тут как раз долг ему вернули и “трубу” – залог – забрали. Смутно объяснял, но вроде как–то так. И теперь, типа, у них есть или будет в понедельник (сегодня) какая–то другая “труба” – они или продадут–таки ее мне, или вернут деньги, которые шнырь, чтоб не пропали, умудрился (по словам сигаретчика) положить в ларьке тогда же, вечером пятницы, на свой (!) счет. Вообще–то кассирша не должна допускать такие вещи, не спросив меня – а вдруг он украл этот чек?! – и именно данное обстоятельство поразило меня больше всего.

Я оказался прав в своих предчувствиях! – на вопрос о его графике сигаретчик сказал, что ложится спать в 7 утра и встает в 3 часа дня, – не будучи “ночным”, как на 11–м, и только–только переведясь на 10–й, он уже пользуется там таким благорасположением начальства (завхоза?), что вообще не ходит на проверки! – его отмечают на шконке!.. Обещал, в общем, зайти опять сегодня, после 4–х дня, и рассказать, что же все–таки там с телефоном.