22.4.08. 9–11

Все получилось вчера еще глупее, чем я думал: не смогли по этим ГУИНовским телефонам сюда вообще дозвониться; в 19–40 Е.С. позвонили и сказали, что связи с Буреполомом нет. Почему – абсолютно неясно; свет был, телефон здесь не был занят. Перенесли на 29–е, – это день короткой свиданки с матерью, так что не особо удобно.

Пока я стоял там и ждал, со стороны поселка надвинулся на дальний край зоны туман, – давно я его не видел наяву, еще с воли, с последних поездок на теплоходе еще в 2005 году. Да такой густой, – утром, когда я вышел на крыльцо барака, в тумане был даже наш двор, не говоря уж про вышку караульную справа...

Вчера так и не дозвонился Карамьян, – сперва когда я ушел на этот несостоявшийся разговор, а потом, уже после отбоя, в 22–40, – на 10–м был “мусор”, так что “трубу” мне не дали. Позвонил ему сейчас, с утра – он точно едет ко мне на свиданку с матерью, мотивируя перед начальством тем, что – анекдот! – едет на чью–то свадьбу.

Бессилие и тоска, бессмысленное прозябание вместо жизни, – не только у меня, а у всех! И здесь, и на воле. Боже, кто бы знал, как я ненавижу эту толпу жалких, трусливых рабов, ничтожеств, генетических холопов, претендующую называться народом. В ответ на издевательства власти, на угнетение и бесправие, – настоящий НАРОД должен давать отпор! Иначе это не народ, а сброд, толпа рабов. Должно быть вот именно так, как описано у Солженицына в “Красном колесе”. В “Марте 17–го”: из толпы демонстрантов в полицию, стоящую заслоном на пути, должны стрелять! Да, брать с собой револьверы – и стрелять, и убивать их, чтобы они падали на наших глазах убитыми, все эти ОМОНовцы и прочая сволочь. Правда, сейчас они в бронежилетах, так что это труднее, – но все равно это возможно; да хотя бы по ногам им стрелять, чтобы они двигаться не могли...

Должна литься кровь! Потоками, морями, – вражья кровь! Христианскому милосердию, состраданию и всепрощенчеству, слюнявому гуманизму и слюнявой доброте, составляющей самую суть убеждений Е.С., не место н этой страшной войне, которую мы должны начать – и выиграть! Точнее, она уже начата, – разве такие приговоры, как мой, не есть ВОЙНА , тотальная война государства против свободы и прав личности?! А когда нигде, ни в одном суде, ни одной инстанции и юрисдикции, нельзя добиться правды, когда вся судебная система страны замкнута одной общей круговой порукой и судит тебя по сфабрикованным обвинениям, и сажает, и ничего нельзя сделать, – разве это не тотальная война государства против прав личности?

Бесполезно с ними судиться в их судах по их законам и кодексам. Такие суды надо взрывать! Подгонять им под окна грузовик взрывчатки, – и привет!.. Зэки на зоне должны (бы, если они люди, а не быдло рабское) накидываться всей1 толпой – и на клочья рвать “мусоров”, отрывать и м головы, руки–ноги, начиная с начальника и его замов. Не только на одной этой зоне, в Буреполоме, а везде, по всем зонам и областям, по всей России!

Свободу можно завоевать только в смертном бою, ценой крови – своей и вражеской. Это непреложная и святая истина на все времена, – кто бы там что ни говорил и какими бедами грядущими не пугал. При такой ситуации, при таком режиме, как этот – ИХ кровь давно уже должна повсюду течь реками, если не морями; клочья тел ментов, прокуроров, чекистов, судей и пр. и пр. – должны бы каждый день разлетаться по улицам во все стороны от взрывов... А у нас – позорное рабское быдло, ни на что подобное не способное даже близко. Единственный вид насилия, который у нас процветает и ширится, – это абсолютно позорная волна убийств скинхедами и т.п. сволочью негров, кавказцев, азиатов на расовой почве. Их, беззащитных, – почему не убивать (и они даже не пытаются вооружаться и давать отпор)? А вот “мусоров” в форме – ни с оружием, ни безоружных, зоновских – ни–ни! Их мы боимся генетическим страхом, прапрадедовской поротой задницей и рваными ноздрями...

23.4.08. 8–31

Вчера блатной “обиженный” опять избивал – прямо в секции – старого “обиженного” деда (впрочем, еще не такого старого, но нищего и несчастного даже с виду, постоянного уборщика туалета и мусорных ведер). Бил прямо на верхней шконке, где тот лежал, – по жалобам “обычных” блатных незадолго перед тем. За что конкретно бил, я не понял, – вроде бы тот воспользовался не тем краном в умывальнике (“сколько ты будешь все контачить?” – спрашивал его палач во время экзекуции), но при этом почему–то всплыл вопрос, что у деда нет кружки, и бивший то говорил: мол, нет, ты врешь, у тебя (у вас, т.е. самых низших среди “обиженных”) кружек полно; то – мол, ну если нет, то пей из ладошек. Вывел уже после нескольких ударов старика в холодный предбанник барака и там – вроде бы уже не бил (я прошел специально мимо них на улицу и обратно), но твердо обещал, если дед будет и дальше “все контачить” – “сломать об него дрын”. Лет этому подонку, по–хозяйски распоряжающемуся здесь жизнями и здоровьем других людей, всего 24 или 25.

24.4.08. 8–28

Суматошные, безумные дни... Вся жизнь здесь – это вечная борьба за существование, по мелочам, по самым ничтожным поводам, но чем они ничтожнее – тем болезненнее. Вчера утром был шмон на 12–м бараке. Сегодня – чуть попозже, через часок – вполне может быть и у нас. Той осенью, я помню, шмонов практически не было, а сейчас – постоянно, чуть не каждую неделю. У Алика (того армянина, что заказывал мне четки) перед обедом “мусора” отобрали телефон, – тот самый, взятый с 10–го барака, чей–то, кого закрыли до 26–го в ШИЗО. Телефон забрали, а “симку” – Алик специально ходил к начальству, уговорил – не вернули ему, но при нем переломили пополам. Значит, теперь надо ходить звонить на 8–й, а при этом – не нарваться нигде на “мусоров”, учитывая, что из–за ноги я не могу лазить в окна, т.е. пользоваться “дорогами” из барака в барак. Вчера сходил, – вышло все удачно, но это пока... Мать, конечно же, как всегда, была в трансе, – утром она дозвонилась на тот (потом погибший) номер Алику, но он сам был на 8–м. А после – не отвечал и номер. Е.С. тоже звонила утром, но вечером я ей уже не дозвонился, – оба номера, что для нее нетипично, были недоступны.

Будет шмон или не будет... Завтра баня, – как бы попасть в нее пораньше, не с отрядом, чтобы успеть хоть место для раздевания на лавке занять... Вот она – лагерная жизнь, ничтожная борьба за существование, вот чем занята тут голова... Куда спрятать открывалку от шмона и как вечером опять сходить на 8–й, не нарвавшись на “мусоров”...

10–36

Уже в 11–м часу половина шмон–бригады пошла на 8–й, а другая половина – “на тот продол”, где входы на другую половину всех бараков. Такого раньше (при мне, по крайней мере) не было: шмонали хотя бы по одному бараку в день, а не по 2. На 8–м вместе со шмон–бригадой, говорят, торчит и Макаревич. Тронуть его хоть пальцем (не говоря уж о чем–то большем) трусливое уголовное быдло, разумеется, никогда не решится. Завтра эти суки со своим шмоном вполне могут прийти и к нам. А если не завтра, так на той неделе уж точно (по выходным они вроде бы не ходят, а сегодня – четверг).

Мрачные итоги шмона на 8–м: забрали, говорят, 35 “труб”, – практически все, что были. Таким образом, я на какое–то время остался без связи окончательно. Мрачные новости: Милютин, начальник зоны, уходит; Макаревич хочет устроить из зоны образцово–показательную, т.е. “навернуть режим”... Что ж, они навернули его в стране, – навернут и в зоне. Легко... А мать тем временем до 29–го, пока приедет на свидание, успеет сойти с ума от того, что пропала связь со мной... Это удар серьезный, такой силы удар, что от него надо какое–то время (м.б., и не один день) приходить в себя...

25.4.08. 6–50

Какая тоска провожать их!.. Они уходят домой, на волю, – а ты остаешься здесь, в этом опостылевшем до смерти бараке, среди этих жутких, мерзких рож, один на один с этой бесконечной чередой одинаковых дней, с подъемами, зарядками, сечкой, шмонами, макаревичами, и т.д. и т.п... Вот только что ушел и Алик. Провожали его с шумом, целой толпой; он унес мои бумаги (показал мне, как обещал, уже вот этой ночью (я почти и не спал всю ночь) 2 “балбеса” вместо одного), – но донесет ли он их и отдаст ли по назначению, – абсолютно неизвестно. Остается надеяться и ждать.