В этой стране, сказала я Кино, всех, кто старше двенадцати, считают взрослыми. А всех, кто младше, считают детьми. Взрослые — это люди, у которых есть работа и ответственность.

Взрослые всегда могут сказать своим детям: «Вы дети и можете делать, что пожелаете. И это нормально. Но взрослые не могут делать то, что им нравится потому, что у них есть работа. Работа нужна для жизни. Работа — самая важная часть жизни. Когда вы работаете, вы должны делать то, что не хотите делать, даже то, что считаете неправильным. Но не беспокойтесь. Когда вам исполнится двенадцать, вам сделают операцию. Мы вскроем вам голову и извлечём ребёнка из вашей головы. Эта операция превратит вас во взрослого. И ваши мамы и папы тоже смогут отдохнуть».

Неделя перед операцией — неделя перед тем, как ребёнку исполнится двенадцать — была названа «последней неделей». Никому в стране не позволено разговаривать с таким ребёнком. Дети проводят эту неделю в изоляции. Не думаю, что кто — нибудь может объяснить, почему так стало, хотя у каждого, кого я знаю, есть на этот счёт своя теория.

Когда я закончила своё неуклюжее объяснение, Кино сказал:

«Понятно. Это жестокая система».

«Почему ты так говоришь? После этой операции каждый ребёнок может стать настоящим взрослым!»

Так я искренне удивилась.

«Если тебе не сделают операцию, и ты не станешь настоящим взрослым, то что станет с тобой?»

«На самом деле я не совсем понимаю, что ты понимаешь под „настоящим взрослым“. Настоящий взрослый это тот, кто делает работу, которая ему не нравится? Как жизнь может радовать тебя, если ты делаешь только то, что ненавидишь? И заставлять всех делать операцию… этого я совсем не понимаю».

Кино насупился.

Я решила спросить:

«Ты сказал, что более взрослый, чем я. Так тебе делали операцию или нет?»

«Нет. Никаких операций».

«Так ты ребёнок?»

«Нет».

Он не был ни ребёнок, ни взрослый? Я не понимала.

«Тогда что ты такое?»

«Что я? Я Кино. Человек по имени Кино. И всё. И я путешествую».

«Тебе нравится путешествовать?»

«Да, нравится. Поэтому я и путешествую. Конечно, ты не можешь жить, только путешествуя, поэтому я продаю лечебные травы, которые собираю во время путешествия, или необычные вещи, которые нахожу тут или там. Но в основном всё, что я делаю, это путешествую. Я делаю то, что мне нравится».

«Что тебе нравится…» Мысль меня поразила. Я сильно позавидовала. До этого я верила, что детям необходимо сделать операцию и стать взрослыми. Что только детям позволено любить или ненавидеть что — то.

Моё детство почти закончилось. И тут появился Кино и сказал, что так не должно быть.

«Что ты любишь больше всего?»

Так спросил Кино.

«Я люблю петь!»

Так я быстро ответила.

Кино улыбнулся мне.

«Я тоже люблю петь. Я часто пою во время путешествия».

И он начал петь. Это была быстрая песня, я не понимала слов, и он ужасно пел.

«Я не очень хорошо пою, правда?»

Так он сказал, закончив петь.

«Нет».

Я чистосердечно призналась и рассмеялась, поняв, что он и сам знает, насколько он плохой певец и моё признание не сделает ему больно.

Кино развеселился.

«Но, даже зная, что я плохо пою, мне нравится пытаться петь».

Я точно знала, что он чувствует. Я иногда пела, когда оставалась одна, и вокруг не было никого, кто мог бы меня услышать.

Тогда и я спела то, что мне нравилось. Это была медленная, но радостная, очень приятная песня. Я всё ещё довольно часто пою её.

Когда я закончила петь, Кино зааплодировал.

«Ты действительно здорово поёшь. Я удивлён. Может быть ты лучший певец, которого я слышал».

Смущённая, я поблагодарила его.

«Ты любишь петь, и ты хорошо поёшь, почему бы тебе не стать певицей?»

Так спросил Кино.

«Я не могу стать певицей».

«Почему?»

«Потому, что мои мама и папа не певцы».

Он пожал плечами так, словно хотел сказать, что не понимает, и я подумала, что будет лучше, если я объясню ему.

«Причина, по которой взрослые имеют детей, в том, что они хотят, чтобы кто — то унаследовал их занятие, правильно? Так всегда было. Это…»

«Традиция? Долг?»

Так подсказал Кино.

Я кивнула.

Кино сказал:

«Ясно… Значит такая ваша страна».

Его это очень расстроило, и он вернулся к лечению мотоцикла.

Несколько мгновений я смотрела на его затылок, затем спросила:

«В других местах это не так?»

Он оторвался от работы, а затем кивнул.

Я вернулась в свою комнату.

В тот вечер я лежала на кровати и думала. Я всегда верила, что лучшее — единственно правильное — это сделать операцию и стать взрослой. Теперь же я стала думать, а не является ли то, что происходит в нашей стране, несколько ненормальным. Что ненормально не делать то, что тебе нравится, всю оставшуюся жизнь, вместо этого занимаясь тем, что тебе ненавистно. И что хуже всего — не сметь даже сказать об этом.

Некоторое время я размышляла и, наконец, пришла к некоторому заключению. Я не хочу оставаться ребёнком навсегда, но если я и должна повзрослеть, то хочу сделать это сама. Я не хочу, чтобы меня принудили стать взрослой, как всех остальных. Даже если я нарушу порядок или выберу неправильное время — я хочу стать таким взрослым, каким я хочу — взрослым, похожим на Кино. И я хочу найти работу, в которой бы я разбиралась и которая бы, в тоже время, мне нравилась.

Я хочу оставаться собой.

Когда я проснулась на следующий день, на листке на стене было написано: «Последний день!». Я спустилась по лестнице и вышла во дворик перед гостиницей, где были мои родители. Им не разрешалось разговаривать со мной, но они могли отвечать, если я начинала разговор.

Я пересказала им всё, о чём думала в прошлую ночь и спросила:

«Я не хочу идти на операцию, чтобы стать взрослой. Есть другой способ стать взрослой? Чтобы я стала взрослой, но осталась собой?»

Я просто спросила, я не собиралась затевать ссору.

Но эти слова изменили мою судьбу. И судьбу Кино.

Мои родители отреагировали так, словно увидели ночной кошмар. Они посмотрели друг на друга — ужас отражался в их глазах.

Мой отец завизжал:

«Тупой ребёнок! Как ты можешь такое говорить? Ты мерзкая, мерзкая маленькая девчонка! Как ты осмелилась на такое… такое предательство?! Такое богохульство! Хочешь навсегда остаться ребёнком и никогда не стать взрослой?»

Затем он посмотрел на мать, и она продолжила — её слова били, словно плеть, ужас застыл в её глазах:

«Извинись, глупый ребёнок! Скажи, что ты извиняешься! Перед отцом! Передо мной! Перед деревней! Моли нас о прощении за свои дурацкие проказы! Обещай, что никогда больше не будешь говорить таких вещей, и тогда… тогда мы забудем обо всём, что случилось».

«Почему ты так неожиданно заговорила об этом? Кто научил тебя этим безумным идеям?»

Так кричал мой отец.

Я могла себе представить, почему они так реагируют — ведь никто из них до сих пор не сопротивлялся проведению операции. Они убедили себя, что операция — это прекрасно. Это был защитный механизм, оберегающий их душевное спокойствие.

И пока моя мать пыталась поверить, что это всего лишь глупые выходки её ребёнка, мой отец не смог так легко простить меня за эти слова. Он искал способ присвоить их кому — то другому. Кому — то вроде Кино.

Заметив суматоху, к небольшому дворику перед гостиницей стали стекаться взрослые.

«Что случилось?»

«Я слышал крик…»

Их манеры были постыдны, ведь мои родители вели себя совсем не так, как подобает взрослым.

Мой отец удивил меня, сказав:

«Прошу прощения. Моя дочь сказала такие ужасные слова! Она не хочет завтра идти на операцию!»

Я была потрясена тем, что он сказал это — даже не пытаясь скрыть своего стыда.

Ответ соседей было легко предугадать.

«Что? Болван! Ты плохо её воспитывал! Это твоя вина!»