По крайней мере, будет сделан к ее раскрытию важный, решающий шаг.

И вот Светлана Леонтьевна переступила порог кабинета начальника уголовного розыска.

Красивая, величественная женщина. Ей бы во МХАТе играть гордую шотландскую королеву Марию Стюарт.

Светлане Леонтьевне — тридцать второй год. С помощью диеты и утренней зарядки она умело поддерживала свою фигуру в завидном состоянии мастера спорта по художественной гимнастике, а питательные маски и французско-польская косметика придавали коже лица свежесть семнадцатилетней девчонки, которая полдня пробегала с дружком на лыжах по ядреному морозу.

В маленькой, почти детской, ручке Светланы Леонтьевны был большой батистовый платок, который она часто прикладывала к воспаленным не то от бессонницы, не то от слез глазам.

— Кирилл Константинович, я к вам с повинной. Это я во всем виновата. Признаюсь и все расскажу... — Безутешные, почти вдовьи, слезы. — Я дрянь, я его недостойна! Но если бы он видел во мне человека, а не красивую куклу!

Капитан Бухтурма знал по опыту, что раскаяние красивой женщины, влюбленной в себя, — это надолго, поэтому попросил посетительницу говорить «по существу».

— Светлана Леонтьевна, я — не поп и грехов покаявшимся не отпускаю. Что вы хотели сообщить мне новенького о происшествии в универмаге?

— Я? Ни-ичего! — удивилась она, — Я — о Косте... О Шурпине. В тот вечер, когда случилась беда... он был со мною. Мы ездили в Великоанадольский лес. И магнитофон... который нашли в его машине... прихватила я... Привезли товар, заведующие отделами его еще не приняли, материальная ответственность — на мне, ну я и... воспользовалась. На вечерок.

У капитана Бухтурмы в тот момент с губ сорвались слова, которые в протоколы не заносятся. Легко было понять эго разочарование! Он-то городил городушки вокруг шофера универмага, у которого обнаружили один из пропавших магнитофонов.

— Что же вы морочили мне голову во время прошлых допросов?

— Испугалась! А Костя оказался благородным... Настоящим мужчиной... Я от него не ожидала, думала — брандохлыст. А он... готов был ради моей чести... в тюрьму. Я покаялась перед мужем... Он очень благородный человек! Вначале с лица позеленел, думала, он меня как... Отелло Дездемону... А он говорит: «Наши с тобой отношения мы отрегулируем позже, а сейчас — в милицию! Там по твоей вине страдает человек». — И опять слезы, которые Светлана Леонтьевна аккуратно промокала роскошным батистовым платком: не дай бог рассиропится тушь, придающая большим, чуть навыкате глазам выражение томной неги шамаханской царицы.

Шофера стретинского универмага Константина Степановича Шурпина пригласили на беседу. Капитан Бухтурма и майор Орач принесли ему извинения, пожурив при этом за «мужской апломб», который ввел следствие в заблуждение.

Шурпин покинул здание милиции в ранге героя-мученика за женскую честь. По крайней мере, в этом была убеждена Светлана Леонтьевна, встречавшая его.

Как в дальнейшем решалась проблема равенства углов в равностороннем классическом треугольнике (муж + некто + жена), на котором держится амурный роман уже не одно столетие, автор не может рассказать читателю, так как это увело бы повествование за временные рамки и не приблизило бы к цели — к раскрытию преступлений, совершенных Папой Юлей и его ближайшими дружками и подручными.

Если подытожить результаты, то можно, пожалуй, было бы сказать, что Волновский розыск (в лице капитана Бухтурмы), усиленный представителем областного управления (в лице майора Орача) три недели решал проблему: куда девается дырка, когда съедают бублик.

А как же быть дальше?

— В истории с благодатненским промтоварным магазином «выплыла» машина-будка. Она-то и указала направление поиска. Но и из стретинского универмага украденное выносили не в котомке за плечами. Была машина. Вот ее бы обнаружить!

Нетрудно себе представить, с каким энтузиазмом принялся за поиски очередного неизвестного капитан Бухтурма, оскорбленный неудачей в лучших своих чувствах и побуждениях розыскника.

Иван Иванович, возвращаясь из Волновой восвояси, решил сделать небольшую «заячью петлю» и проведать Стретинку: хотелось в очередной раз потолковать по душам с Верой Сергеевной, а заодно доведаться: нет ли каких вестей об избраннике ее сердца — Черенкове.

Стретинка дремала в послеобеденной неге. Куры и те, разморенные полуденной жарой, не кудахтали, не суетились, а, зарывшись в жирную придорожную пыль, наслаждались «сухим купанием». Знаменитые стретинские пятикилограммовые петухи фазаньей расцветки: в хвосте — все цвета радуги, в боевых шпорах — звон металла, в голосе — призыв к сопернику помериться силой или радостное сообщение: «Ячменное зернышко из подорожной кругляшечки выгреб!» — так вот, даже петухи-забияки ходили словно очумелые или только что вытащенные из бочки с дождевой водой.

Хочет петенька продемонстрировать, кто он такой, вскинет голову, встряхнет красным, как спелая малина, гребешком, откроет рот, а оттуда лишь сиплое «ку-у...» — никакого «р-р» в голосе...

В универмаге — ни души. Иван Иванович в тот момент еще подумал, что сельскому магазину нужно «сельское расписание»: с 7.00 до 12.00, перерыв до 16.00 и с 16.00 до 19.00 — работа.

Только профсоюз торговых работников на это не пойдет: «перерыв перерывом, а рабочий день с семи утра до семи вечера...»

Ни директора, ни ее боевого зама на рабочем месте не оказалось.

— Светлана Леонтьевна заболела, — сообщил хмурый бухгалтер Степан Спиридонович. — А Вера Сергеевна ушла на обед.

Но Голубевой дома не было. Хлопотливая Александра Матвеевна, которая, видимо, все лето не покидала кухни — варила соки на зиму, — сообщила майору Орачу под «огромным секретом»:

— Верунька подалась к Светлане Леонтьевне. У Светланы Леонтьевны с мужем большие нелады. Уж такой степенный и обходительный человек, а тут кричал и ногами топал на Светлану Леонтьевну, вся Стретинка слышала: «Никаких универмагов! Уволишься завтра же! И будешь рожать!» А как же Светлане Леонтьевне можно уволиться в такое время! Пока этих субчиков милиция не изловит, нельзя увольняться, иначе все решат, что она из-за кражи... Верунька хочет поговорить с мужем Светланы Леонтьевны.

Неудачное время выбрала Вера Сергеевна для задушевной беседы с мужем своего боевого заместителя, подумал Иван Иванович. Сейчас самое правильное было бы оставить их с глазу на глаз... на каком-нибудь необитаемом острове. Пусть выяснят отношения до полной победы одной из сторон. (Трупов — не будет, в этом майор милиции Орач не сомневался; муж Светланы Леонтьевны — человек рассудительный и любящий).

Александра Матвеевна угостила Ивана Ивановича квасом из красной смородины.

— У нас в Забайкалье квас-то ставили на бруснике. Вот это был квас! В бочку нальют, а потом подвяжут ее на веревке посреди погреба: на земле ставить нельзя — разорвет. И так крутит ту бочку, словно мальчишки шалят. А отбродит, туда сушеной малинки — и по бутылкам. Такой квасок бражке не уступит. Хмелён и в нос шибает!

Квас у Александры Матвеевны был действительно вкусный. Попивает его Иван Иванович маленькими глоточками, нахваливает, а между делом расспрашивает.

— Какие новости от Леонида Николаевича?

— Пишет! — оживилась хозяйка, готовая говорить и говорить на эту радостную для нее тему. — Намедни прислал письмо. Большущее! — Она развела руки, как завзятый рыбак, демонстрируя, каких размеров было послание. — Чисто влюбленный солдат. И слова ласковые, в иных стихах не сыщешь таких задушевных. Появился покупатель на домушку. Но у Леши — сад. И яблоньки, и крыжовник-колеровка, и малина. Клубники две грядочки. Надо убрать урожай... Хозяйственный мужчина! К тому же партком отпускать не хочет. Он на своем заводе в уважении. Четверть века парторгом смены. О нем даже писали в газете — прислал вырезочку. Верунька довольна, уж такая счастливая.

«А чего бы ей не быть довольной и счастливой, — подумал Иван Иванович, невольно радуясь за Голубеву. — Парторг смены — это, видимо, партгруппорг», — перевел он на привычную терминологию сообщение Александры Матвеевны.