Безлюдны в эту пору улицы Донецка. В Киеве, в Москве — десять часов вечера — это начало «второй половины суток», когда заполняются кафе и под ресторанами выстраиваются очереди, начинается суета возле театров, заканчивающих свои спектакли...

Черная «Волга» с «козырными» номерами обогнула площадь, словно сделала почетный круг возле памятника Дзержинскому, попрыгала по тесаной брусчатке, которой в давние времена вымостили трамвайный путь, обнимавший здание управления цепкими объятиями, и остановилась у подъезда.

— Зайдем ко мне, подождем развития событий.

Они поднялись в кабинет.

Ивана Ивановича трясло, это уже начали сдавать нервы.

— Угощу-ка я тебя, Иван Иванович, чаем, — доверительно обращаясь к подчиненному на «ты», сказал генерал.

Он открыл дверцу большого шкафа-стенки. Там, на полочке, стоял самовар и посуда. Генерал воткнул вилку в штепсель, взял две небольшие чашечки на блюдечках, поставил их на столик, примыкавший к письменному.

— Заварим по японскому рецепту... Я не поклонник кофе. А вот чаек!..

Впрочем, кто в управлении не знал слабости генерала!

Увидев состояние майора Орача, которого трясло, словно бы начинался приступ желтой лихорадки, он сказал:

— Э-э, как мы раскисли!

Самовар уже посвистывал.

В это время зашипела стоявшая на телефонном коммутаторе рация, и хриплый голос взволнованно сообщил:

— Двадцать минут тому назад угнали серую «Волгу»-24, номер 19-56.

— Товарищ генерал, это он! — воскликнул Иван Иванович.

— И я так думаю. — Генерал взял трубку рации и включился в разговор: — Всем постам ГАИ: задержать машину «Волга» серого цвета с номерными знаками 19-56. В машине, по всей вероятности, один человек. Вооружен. — Отдав распоряжения, генерал, как бы подводя итог, сказал: «Это уже все!»

Иван Иванович мысленно согласился: «Да, на сей раз Гришке не уйти... Если только ему не поможет надвигающаяся ночь».

С момента начала хирургической операции прошло уже более трех часов. Надо было позвонить, справиться о состоянии Сани. Но Иван Иванович не звонил: не потому, что неудобно было сделать это при генерале, а просто... боялся. Пока он ничего не знал, а значит, мог на что-то надеяться. Три тяжелых ранения, одно — сквозное, в легкое... Но у профессора — руки волшебника, и потом... есть еще судьба. Она должна улыбнуться Сане. Должна! Иначе, зачем она дала ему талант? Чуткую душу... бескомпромиссный характер...

Замигала изумрудным глазом рация, и в хаос звуков, из которых соткан эфир крупного промышленного, города, вплелся чистый голос, словно человек был где-то рядом, за стеной:

— Докладывает старший лейтенант Носик. Серая «Волга» 19-56 прошла мимо Центрально-Заводской шахты в сторону Буденновки со скоростью свыше ста километров. Начинаю преследование.

«Молодец, — подумал невольно Иван Иванович. — Разглядел номер машины, которая, ослепив тебя фарами, промчалась со скоростью ракеты, вырывающейся из земного притяжения...»

Он вспомнил дорогу, идущую вдоль старейшей шахты города, с которой, можно сказать, начиналась бывшая Юзовка. Дорога металась из стороны в сторону, как змея, спасающаяся бегством. Ее латали два раза в год: весной и осенью, но тяжелые самосвалы, возившие доменный шлак и железобетонные панели, быстро разбивали. Колдобина на колдобине... В это вечернее время дорога была, в общем-то, относительно свободная — легковой транспорт шел другой дорогой, на мост через Кальмиус: чуток подальше, зато — надежнее. Ходан выбрал кратчайший путь к степным просторам.

Генерал вызывал посты в шахтерских поселках, через которые должен был проследовать человек, угнавший серую «Волгу».

— Буденновка! Чулковка! Моспино!

Моспино — это окраина Донецка, дальше шоссейных дорог не было, только грунтовые. Правда, пока дожди не расквасили землю, по хорошему грейдеру — не хуже, чем по асфальту. Но куда? Юркнуть в сторону и воспользоваться темнотой? Или через Амвросиевку на Таганрог? Это километров двести с лишним, если по прямой. Можно доехать до какой-нибудь станции, затем машину — в пруд. Пока ее обнаружат, поезд увезет на край света...

Генерал сказал:

— Иван Иванович, теперь наше место с вами — там!

Ходан считал скорость единственным своим союзником.

Он обгонял машины на узкой, колдобистой дороге перед самым носом у встречных, ослепляя водителей мигающим светом ярких фар, и те, почувствовав неминуемую беду, в испуге освобождали дорогу, выезжая на обочину: береженого бог бережет, а дурак сам наскочит.

На выезде из шахтерского поселка Буденновка Ходан увидел фару мотоцикла и чутьем преследуемого зверя угадал: милиция. Он не сомневался, что работники ГАИ спешат перегородить ему шоссе. Он готовился к такой встрече, присматриваясь, где бы можно перескочить глубокий кювет. По-каскадерски перемахнуть на большой скорости — не хитро, главное, правильно рассчитать «угол атаки», не перевернуться, а лишь скользнуть колесами по твердой кромке поля по ту сторону.

Но сначала надо было миновать железнодорожный переезд — на этой стороне места для маневра уже не было. Закрытый шлагбаум подмигивал, словно циклоп, своим красным глазом, за ним пыхтел паровоз, лязгали буферами вагоны. Так уж устроены разминовки на всех шахтных и заводских тупичках и ветках, что состав обязательно перекрывает переезд. Товарняк стоял и не собирался двигаться. Дежурная, пользуясь тем, кто паровозный прожектор осветил территорию, сбивала косой на короткой рукоятке седой упругий чертополох, который рассеивал по округе свои семена на легких парашютиках.

Машине, мчавшейся со скоростью ста сорока километров, деться было некуда, разве что резко свернуть на полевую дорогу. Но ее, уперевшись блеклым лучом фары в бесконечное небо, перегородил мотоцикл. Его хозяева были где-то рядом, скрытые тьмою. Видимо, залегли с пистолетами в руках и выжидали, что предпримет Ходан.

Из двух вариантов он выбрал самый удобный для него: «Волга» серого цвета с номерными знаками 19-56, сбив короткий шлагбаум, врезалась в полуось одного из пульманов, груженных углем...

...Иван Иванович вместе с генералом приехал к месту происшествия минут через пятнадцать после случившегося.

Картина — не из приятных... Мотор оказался в кабине. Рулевая колонка пробила крышу. Ходана раздавило, словно его тело пропустили через огромную мясорубку, в которой не было ножа — только валик. Голова, как бы препарированная для анатомического музея, лежала в уголке на заднем сидении. Седые, кудреватые короткие волосы... Уши торчат... Глаза полузакрыты. Голова Гришки Ходана чем-то напоминала афинского мудреца Сократа, который приготовился пригубить кубок с ядом, да на мгновение задумался о смысле человеческого бытия. Только у древнегреческого ниспровергателя истин была роскошная борода, а Гришка Ходан свою в последний момент сбрил.

— Уж слишком удобная смерть для этого выродка, — не скрывая сожаления, сказал генерал. — Мгновенная, безболезненная. Десятые доли секунды сомнений, страха — и все.

Но Ивану Ивановичу было уже безразлично: главное — что Гришки Ходана не стало, а как это произошло — дело третье.

...И снова травматологическая поликлиника. Когда Иван Иванович приехал, Аннушка и Марина, предупрежденные Строкуном, были уже здесь. Марина сидела на белом табурете, словно поросшая зеленой вечностью-былью каменная баба-хранительница древнего Дикого поля — приазовских степей.

Аннушка, превратившись в согбенную, столетнюю старуху, рыдала, прикрыв лицо пухленькими ладошками.

Иван Иванович молча опустился рядом с Мариной на свободный стул.

Мимо сновали люди в белых халатах.

— Ваня, скажи им, что мы согласны на любой эксперимент, — вдруг взмолилась Аннушка, вцепившись в плечо мужа. — Ну что ты сидишь! Сходи к профессору, объясни ему!

Что можно было объяснить профессору?

— Они должны что-то сделать, — не очень уверенно согласилась с ней Марина, сидевшая истуканом на больничной табуретке. Она боялась пошевелиться, ей казалось, что каждое движение «здесь» отдается тяжелой болью «там», где был сейчас Саня.