— Как сюда попала эта ко-ро-ва? — хватив кулаком по шее стоявшего рядом и заливавшегося веселым смехом парня, грозно спросил Булатников.
Наступила тишина. Все оцепенели. Парень от полученной оплеухи еле удержался на ногах, он вытянулся в струнку перед Булатниковым и, заикаясь, доложил:
— Сидели мы в траншее, играли в карты. Мироновцев пошел до ветру в кусты. Не успел он отойтить от траншеи, слышим, вопит: «Ратуйте, нас окружают!» Кто-то пальнул, мы — в ружье. В это время смотрим, падает на нас эта корова, и прямо на Тришку Лубочкина. Пока мы Тришку из-под ее вытягивали, все палить стали…
Парень, очевидно забыв про только что полученную оплеуху, весело осклабился, но взор его упал на коренастый дуб, где рядом, на одном суку, вытянув по швам руки, висели вздернутые атаманом его закадычные дружки, и, прикусив язык, робко опустил глаза.
Булатников хотел что-то еще спросить у парня, но в это время до него донесся мальчишеский плач. Он обернулся и увидел Василия и Женьку, шагавших по тропинке под охраной его молодцов, вооруженных винтовками.
Подталкиваемый в спину прикладом, Женька истошно ревел, растирая кепкой по лицу слезы.
Ребят подвели к Булатникову.
— Кто такие? — строго спросил атаман.
— Тереховы мы… — ответил Василий. Все лицо его было в кровавых ссадинах, рукав телогрейки от плеча до локтя разорван. — Помогите, корову угнали, нас до смерти перепугали, дерутся, разбойники. А корова не наша — землемеру принадлежит, в Уразово гоним ее, хозяйке нашей!.. Вот и бумага у нас от землемера имеется… — Василий протянул Булатникову послание Шмыкова.
— Цыц, кутенок! — прикрикнул атаман на все еще продолжавшего голосить Женьку.
Прочитав обращение землемера, Булатников сунул бумажку во внутренний карман венгерки.
— Корову осторожней вытащите из окопа на вожжах, — распорядился он вытянувшемуся перед ним Пащенко.
— Вот нам бог к Христову праздничку говядинки с неба сбросил, — некстати пошутил подошедший бородатый дядька.
— Только обжираться вам да пьянствовать, — злобно сверкнул глазами Булатников и, приказав Василию и Женьке следовать за ним, зашагал в свою штабную землянку.
В землянке Булатников учинил подробный допрос: спросил, сколько кому лет, кто их родители. Узнав, что они родственники врача Ивана Яковлевича Гоженко и живут на квартире в его родном доме, он вдруг смягчил тон и начал расспрашивать о другом:
— Когда видели последний раз землемера? Где он сейчас? Как чувствует себя мамаша, Софья Никаноровна?..
Под острым взглядом Булатникова Василий старался не выдавать своего внутреннего волнения, отвечать обдуманно. Это стоило ему больших трудов — при разговоре слова у него застревали в пересохшем горле.
— Что ему, землемеру? Уговорил вот нас за коровой прогуляться, а сам сел на коня да в Валуйки уехал. Говорил: «Никто с его бумажкой пальцем нас по дороге не тронет!», а на деле вот как обернулось!.. Только ради хозяйки и согласились. Славная она, добрая женщина. Обещала меня молоком подкормить, после тифа никак в себя не приду, слабость страшная…
А Булатников уже интересовался отрядом Чека, арестом попа Воздвиженского, доктора Османовского.
И Василию приходилось быстро переключаться с одного вопроса на другой, сочинять ответы, думая лишь о том, чтобы они звучали естественно и убедительно.
— Разговоры о прибывшем в слободу большом каком-то отряде были. Сами мы его не видели. Насчет арестов даже и разговоров никаких не слышали. В церкви под вербное воскресенье были мы с матерью и хозяйкой Софьей Никаноровной. Народу было полно, служба прошла хорошо, все были довольны, ребята на улице вербой друг друга хлестали. Сюда шли, на дорогах никаких застав, никаких патрулей не встречали, только тут вот, в лесу…
Не дав договорить Василию, Булатников вдруг закричал:
— Повешу, сволочь! Говори, как прошли через переправу? Как вас пропустила большевистская застава с таким документом? — И Булатников сунул в лицо Василия обращение землемера.
Василий вытер рукавом телогрейки вспотевший лоб, раздумывая, что ответить бандиту, но его вдруг опередил молчавший до этого Женька.
— А мы никаких документов на переправе не показывали, да у нас об них и не спрашивали. На гребле-то наши школьники из старших классов с винтовками стоят. Мы сказали им, что в Борки к деду на пасеку идем. Вот и все!
— Ишь ты, оказывается, какой храбрый, рыжий цуцик! А сам-то, поди, в комсомоле состоишь?
При этом Василий инстинктивно схватился за пояс, нащупывая рукой кольт, но тут же вспомнил, что выбросил его в кусты орешника после того, как сунул под хвост коровы колючий бодяк и выпалил из пистолета в воздух всю обойму…
— Хотел вступить в комсомол, — бойко отвечал на вопрос бандита Женька, — но меня по годам не приняли и, говорят, едва ли примут, потому как зять наш Иван Яковлевич Гоженко какой-то застарелый социалист-революционер, а партия эта во вражде с большевиками. Да и мать у нас строгая, не разрешает.
— А ты? — обратился Булатников к Василию. Но Женька поспешил ответить за брата.
— Он у нас малость чудаковатый… Мать говорит, с детства такой, как с печки свалился и головой об пол трахнулся. Верующий он, все молитвы читает, на клиросе в хоре поет…
Булатников пренебрежительным взглядом скользнул по окровавленному лицу Василия и, как-то загадочно подмигнув Женьке, спросил у него:
— А меня признаешь? Что обо мне в слободе говорят?
Женька, как лягушонок, выпучил глаза на Булатникова.
— Кажется, видел вас при белых у нашей хозяйки Софьи Никаноровны, с сыном ее на коне вороном приезжали…
— А сына хозяйки помнишь?
— Помню хорошо, в черной кавказской бурке, с саблей из чистого серебра. Храбрый вояка был, все мальчишки наши, бывало, как воробьи, при виде его разлетались. Скучает по нем хозяйка наша, все ждет не дождется от него весточки… Говорят, красные его к себе в армию мобилизовали, генералом своим сделали.
Булатников громко расхохотался.
— И я тебя помню, шельмеца. Довелось видеть, как мать твоя однажды всыпала тебе за что-то. На всю слободу ревел благим матом.
— Это я портки новые порвал, когда через забор перелазил. Мать у нас строгая, любит порядок…
В землянку вошел Пащенко и доложил, что корова из окопа вытащена в целости и сохранности.
— Где Скобцов? Пусть уведет хлопцев, даст им чего-нибудь поесть. А у меня с тобой будет серьезный разговор.
— Слушаюсь! — сказал Пащенко и, повернувшись на каблуках, вылетел из землянки.
Вскоре пришел Винька Скобцов и, выслушав приказания своего атамана, увел ребят кормить.
В просторной землянке с деревянным бревенчатым накатом, на дубовых подпорках при ярком солнечном свете, проникающем через открытую дверь и большое окно, сделанное из парниковой рамы, было светло и уютно.
Женька и Василий оглядели землянку.
Посредине землянки стояли длинный стол, сколоченный из гладко обструганных досок, и широкие скамейки во всю длину стола. За столом сидели и жадно хлебали из котелков солдатскими алюминиевыми ложками двое знакомых бандитов — рыжебородый Тарас Двужильный и его дружок.
— Пригляди, Тарас, за этими мальцами, — сказал Скобцов рыжебородому и, взяв со стола котелок, вышел из землянки.
Двужильный, положив на стол ложку, вытер ладонью губы.
— Сидайте, хлопцы, — сказал он и, посмотрев на избитое, в подтеках лицо Василия, спросил: — Что, успел уже атаман вас угостить?
Василий неопределенно пожал плечами, опустился на скамейку и достал из кармана кисет. А Женька, будто не поняв намека рыжебородого бандита, ответил вместо Василия:
— Приказал атаман ради Христова дня хорошенько накормить нас!
— Накормит, — как-то загадочно усмехнувшись, заметил рыжебородый и, обращаясь к Василию, спросил: — Что ж у деда Якова в Борках на праздник не остались? Там теперь гулянье небось вовсю идет?
— Спешили землемеру корову в Уразово пригнать, да вот, вишь, задержка получилась… А поклон деду от вас передали, и он ждет не дождется, когда к нему в гости пожалуете.