— Да тебе-то какое дело, в конце концов? Вот женись на Юлии и заботься о ней, если тебя огорчает, что она остается одна!
Он проговорил это сгоряча, не думая о содержании слов, чтобы только сразу оборвать раздражавший его спор. — Бледный и хмурый, Павлов вдруг стал красным и взволнованным. В его сумрачных глазах появились смятение и растерянность.
— Саня, — сказал он тихо и умоляюще. — Нет, только правду, ты пошутил?
А Лесков неожиданно увидел то, на что он недавно втайне надеялся и что потом показалось ему неосуществимым, — Павлов любил Юлию. Правда, он этого не сказал, но Лескову не нужны были признания, он чувствовал это. И с горячей радостью Лесков припомнил, как и Юлия и он были огорчены невниманием Павлова, как и Юлия совсем упала духом после запоздалой попытки понравиться. Ничего Лесков теперь не желал, как того, чтобы все это оказалось правдой — то, что ему представилось. Все слилось в этом нетерпеливом ожидании: и его любовь к Юлии, и понимание того, что она в самом деле одинока, и сознание своей вины перед ней, и дружеское отношение к Павлову. Лесков ответил горячо и убежденно:
— Разве можно так шутить о Юлии? Если хочешь знать, лучше ее никого не может быть. Я вполне серьезно.
Павлов взволнованно заговорил. Да, это правильно, Юлия Яковлевна хорошая, она, точно, самая лучшая из всех женщин, какие ему встречались. Он давно решил, Юлия Яковлевна была бы чудесной женой. Но он не может закрывать глаза на печальный факт. Она его не любит. Она равнодушна к нему.
Лесков прервал его:
— Да откуда ты знаешь? Ты ведь не спрашивал ее прямо?
Нет, он прямо ничего не спрашивал. Он исходит из того, что Юлия Яковлевна ни на одного мужчину не смотрит. Она пренебрегает всякими ухаживаниями. В конце концов, он, Павлов, хуже любого мужчины: некрасив, немолод, язык у него плохо подвешен. За что любить такого человека?? Может ли он составить ее счастье?
— Да ты спроси ее! — настаивал Лесков. — И что до счастья, — уверен, только ты и можешь сделать ее счастливой. Нет, нет, не спорь, твердо это знаю! — Ему явилась великолепная мысль, все неясности можно было мгновенно разрешить. — Хочешь, я сам поговорю, с Юлией? И, чтоб не откладывать, сейчас же.
Павлов глядел на него округленными, испуганными глазами. Он спросил тихо и страдающе:
— Санечка, как друга… Советуешь прямо?
Лесков ответил решительно:
— Советую. От души!
Павлов глубоко вздохнул. Глаза его потухли, лицо сжалось. Он был похож на человека, собирающегося в трудный путь. Он машинально застегнул пальто, потом сказал, стараясь говорить спокойно:
— Не надо, Саня… Я сам. Пойдем, Саня.
16
В коридоре перед номером Лескова Павлов остановился. Он побледнел от тревоги.
— Знаешь, Саня, лучше, если ты нас оставишь одних. Войдем вместе, а ты потом уйди… На время, конечно…
— Разумеется, — поспешно согласился Лесков. Он медлил открывать двери. — Слушай, Николай, а ты не струсишь? Юлия ведь странная… Вдруг что-нибудь ей не так покажется… Ты меня понимаешь?
Павлов не понимал. Он слушал с большим напряжением.
— Что это, не так? Не поверит мне? Или ты думаешь, Юлия Яковлевна…
Лесков оборвал его:
— Ничего я не думаю. Пойдем!
Юлия сразу поняла, что Павлов исполнил свое обещание и говорил с братом. Она с надеждой переводила взгляд с одного на другого. Торжественный вид брата и волнение Павлова поразили ее. Предупреждая ее вопросы, Лесков сказал:
— Юлечка, ты меня извини, Срочный разговор с фабрикой. Я на полчасика выпадаю. Николай Николаевич хочет сказать тебе нечто очень важное, прошу, отнестись со всей серьезностью.
Выходя, Лесков успел услышать тревожный голос. Юлии:
— Я вас слушаю, Николай Николаевич.
Лесков сел в холле на диван и привалился головой к спинке. Ему в самом деле нужно было поговорить с фабрикой — там опять начались непонятные неполадки. Но он не мог заставить себя потянуться к трубке стоявшего на столике телефона. Теперь он волновался не за Павлова: тому уже некуда отступать, он выскажет все, что полагается, — по-своему, конечно, без высоких фраз, а, впрочем, так, может, и лучше. Его беспокоила Юлия, она не была избалована признаниями в любви, еще неизвестно, как она все это примет. Лесков вдруг рассердился на Павлова — вот увалень, что стоило ему прийти с такими чувствами раньше, как бы Юлия обрадовалась! А может, он ей уже и не нравится? Она совсем холодна с ним. Нет, нет, она огорчена, а не холодна, он-то хорошо ее знает!
«Но она может отказать ему от одной досады, что он вовремя не заметил ее чувства, — с тревогой думал Лесков. — Юлька ведь такая!»
Лесков все более досадовал, что не может вмешаться в их объяснение, если оно пойдет нехорошо, и направить его по верному пути. Что за дурацкий обычай! Судьба Юлии касается его ничуть не меньше, чем Павлова, это часть его собственной судьбы — нет же, только им дозволено ее обсуждать!
Не вынеся ожидания, Лесков вскочил и направился обратно. Тихонько приоткрыв дверь, он помедлил — может, послышится оживленный разговор и смех — верные признаки удачно законченного объяснения. Но за портьерой простиралась тяжкая, унылая тишина. Лесков громко крикнул: «Можно?» — и вошел.
Юлия стояла у окна, замкнутая, раздраженная, с красными пятнами на лице. Павлов сидел на своем любимом стуле, убито опустив голову. Он отчаянными глазами посмотрел на Лескова.
— Одну минуту, — сказал Лесков быстро. — Разреши. Николай. — Павлов только мотнул головой, — Юлечка, выйди со мной.
В коридоре Лесков сердито накинулся на сестру:
— Юлька, что это такое? Почему ты так приняла?
Она отозвалась с негодованием:
— А как я должна была принимать? Я о чем его просила? Чтоб он уговорил тебя не мешать мне остаться! А он руку и сердце предлагает!
Лесков сказал очень серьезно:
— Ну и что же, Юлька? Разве это преступление — предлагать руку и сердце?
Она воскликнула:
— Да ведь это нелепо, Саня! Как ты не понимаешь? Я просила его совсем о другом! Не могу поверить, что он серьезно!..
Лесков ласково притянул ее к себе.
— Никто не сомневался, что ты просила его о другом. Ни одна женщина не попросит мужчину: пожалуйста, сделайте мне предложение. Мужчины, однако, такие предложения делают без официальных просьб. Может, это плохо, но уж таков обычай, ничего не поделаешь. Раньше, правда, чтоб самим не путаться в объяснениях, прибегали к сватам; тоже нескверный порядок. Думаю, и сейчас временами можно его возобновлять. Если ты с этим соглашаешься, я от всей души буду сватом Николая.
Лесков говорил снисходительно и иронически, как взрослый человек беседует с подростком. Он улыбался доброй и наставительной улыбкой. Он неожиданно открыл удивительную истину: Юлия вовсе не старшая сестра, заменившая ему мать, а маленькая девчонка, сам он бесконечно старше ее и опытней. Она возразила, взволнованная, страшась того, что ее слова — правда:
— Нет-нет, несерьезно, Саня! Мне тридцать восемь, я почти старуха. Это он из жалости ко мне: видит, что остаюсь совсем одна.
Она тихо заплакала. Лесков поспешно опроверг и это:
— Ничего ты не понимаешь, Юлька! Дурацкая привычка — придумывать за других, что они должны чувствовать. Николай чувствует по-своему, а не по-твоему. Вытри глаза, Юлечка, вот тебе платочек. Николай любит тебя, пойми, по-хорошему, по-настоящему любит. Глупая, посмотри в зеркало: если кто даст тебе больше двадцати восьми, того надо убить, как зловредного клеветника. Вот еще здесь вытри, под глазами.
Минут через десять Лесков объявил сестре с глубоким убеждением:
— И ты его любишь, Юлька! Теперь я это ясно вижу. Если раньше на капельку сомневался, то сейчас нет.
— Ну, вот еще! — защищалась она, вспыхнув. — Я, конечно, к нему отношусь с уважением; он человек порядочный и умный.
Лесков стоял на своем:
— Любишь, Юлька! Он тебе с самого начала понравился, ты только обиделась, что он держался бирюком. Мне со стороны видней. И будешь с ним счастлива! Знаю это и заранее радуюсь за тебя. А еще больше радуюсь за него. Человеку повезло — нашел такую чудесную жену!