Старый Титов забывал о том, что об этом он только вчера уже рассказывал, заметно оживлялся.

— О-о! Было такое.

Он трогал рукой свои реденькие пшеничные усы, улыбался.

— Собрались, стало быть, мы раненько по холодку. У меня лошадь запряжена стоит. Коса, жбан с квасом, торба с хлебом и салом — все уложено.

Старик еще более оживлялся, подмигивал слушателям.

— Смотрю, появляется кум как раз под мои ворота. Сердитый какой-то. Я, стало быть, выехал со двора, сел на телегу: ну, с богом. Поехали.

Едем, я и спросил: «Чего, кум, не весел?» — «А, отвечает, так, пустяки». — «Ты завтракал?» — спрашивает он меня. «А как же». — «А я не успел, так себе налегке, с полсотни пампушек в рот бросил — вот и все».

При словах «с полсотни пампушек» старик обводил слезящимися глазами присутствующих, наблюдая, какое впечатление произведет его рассказ.

И хотя историю эту с пампушками все знали почти наизусть, слушали ее не один раз, все равно, всякий раз от души хохотали.

8

— Степаныч! — раздался чей-то голос во дворе.

Митрий выглянул в окно — бригадир. Вышел на крыльцо, вытирая на ходу губы полотенцем.

— Здорово, Степаныч. Ты никак сегодня на Лисьи холмы собираешься?

— Ну?..

— Скажи Кирпоносову, чтоб гнал трактор в бригаду.

— Че так? — не понял Смирин.

— Клин за старыми овинами надо закончить. Да и ближе тут. А то кинься передавать машину, а она за тридевять земель.

— Кому передать?

Колосов удивленно поднял всклокоченные брови.

— Сам не знаю кому. Колхозу или совхозу. Кому прикажут.

— Это в связи с укрупнением, — понимающе отозвался Митрий.

— Вон уж Романцов с нашим Коробовым второй день вместе ездят по бригадам и фермам.

Митрий сошел с крыльца.

— Ездят, говоришь?

— Вчера во второй бригаде — сегодня в первой.

— И у комбайнов были?

— Были и у комбайнов.

— Стало быть, Коробов сдает хозяйство Романцову, — заключил Митрий.

Колосов улыбнулся.

— Это как же он может сдавать колхозную собственность?..

— Куда не крути — все наше, государство-то одно.

— Ну, тебя бы, Митрий, во главу колхоза или в район, на ответственную работу. Вот бы дров наломал…

— А чего ломать, — обиделся Митрий, — делай как лучше, а что касаемо дохода, карман, он один, общий.

Колосов сдвинул фуражку на затылок, ухмыльнулся, собираясь что-то сказать.

— Ты-то теперь в совхоз небось перейдешь или в колхозе останешься? — опередил бригадира хозяин.

— Эх, Смирин. Ты-то как?

— Что мне. Я тут, в Починках живу, не в Ковреве, да и работа тут рядом, сподручней.

Колосов подошел к пустому бочонку, перевернутому вверх дном, потрогал рукой — прочно. Уселся в тени, против него на пороге присел Митрий. Он знал, что гость сейчас будет вести разговор о наболевшем, о чем Митрий думал многие годы, особенно в последние дни, — о дне, когда он наконец решится, махнет рукой и — была не была — уедет обживать новое место.

Митрий помнил, что Колосов несколько лет назад, сразу же после войны дважды уезжал. Первый раз в Донбасс на шахты, а второй — на одну из больших новостроек, то ли на целину, но оба раза тут же возвращался. «Ну, — подумал Митрий, — сейчас начнет заливать насчет колхозных дел, а сам небось норовит перемахнуть в совхоз, обязательно перемахнет».

— Ты, Митя, спрашиваешь: как я?

Колосов умолк, опустив глаза, как бы о чем-то раздумывая. Лицо его стало серьезнее. Было видно, что в нем боролись две мысли, два чувства. «Не хочется ему сознаваться», — опять подумал Митрий.

Бригадир наконец поднял голову, нацелился открытыми немигающими желудевыми глазами в лицо собеседника, сказал, словно выдохнул:

— Я остаюсь.

Смирин поднял брови, — не ожидал он такого ответа. Колосов по-своему истолковал выражение неожиданности на лице Митрия, поспешил пояснить.

— Я и хотел бы перебраться в совхоз, Митя, интересней оно, да и Романцов зовет, а не могу.

Чувствуя, что Митрий не понимает его до конца, бригадир еще раз пояснил свою мысль.

— Из-за Климцова поля не могу.

— А при чем тут поле? Помнится мне, у вас из-за него много лет идет какая-то тяжба, так?

— Тяжба, не тяжба, а мороки много.

— А из-за чего? — переспросил Смирин. — Кажется, еще когда Голотин был агрономом — всякие толки из-за этих климцовых новин выходили.

Бригадир даже кадку придвинул поближе.

— С Голотиным что, с ним у нас, как и теперь со Скляровым, можно сойтись, а вот с Хилем хватил я лиха!

— Помню Хиля, — подтвердил Митрий. — Хиль маленький такой, черненький.

— Ну вот. В сорок девятом — не забуду: дожди, да и рано еще. А он: «Давай сей!» Я — перечить. Он — ни в какую. Тогда так: сводку — умри, но выдай. Посеяли мы яровую, а собрали — шиш.

— Да, было время-времечко.

— Я теперь это Климцово поле все изучил, знаю, как свои пять пальцев.

Колосов раскрыл бронзово-коричневый кулак, поднял растопыренную руку перед глазами.

— А все же интересная штуковина это поле. Вроде бы и не настолько оно ниже, чем соседнее — за лесополосой, а влажности в нем всегда больше.

Митрий затушил папиросу, стал внимательно слушать.

— Правда, чернозем там какой-то не такой, бурый, отличается от земель других полей. Словом, долго ломал я голову, но в одном убедился твердо еще тогда в пятидесятом, что Климцовское поле надо засевать на два-три дня позже. На два-три дня, ни раньше этих дней, ни позже. А что такое два-три дня для сводки, для отчета перед районом!.. И к чему только не приходилось прибегать.

Бригадир снял фуражку, положил ее на колени.

— Однажды, помню, ничего нельзя сделать: «Давай!» — говорят. Уполномоченный сидит. Трактор дополнительно пригнали из МТС. Что делать? Пропадет ведь урожай. Хорошо тракторист — мой друг был, Петр Синельников.

— Знаю, — кивнул головой Митрий, — это тот, который сейчас в Будаеве живет.

— Он самый. Так вот, я ему и говорю: «Выручи, видишь зерно, все равно что в пропасть бросать надо, не взойдет ведь». А он и сам сидит ежится — холодно, вот-вот снег пойдет. Ругается: «Когда ж перестанут очковтирательством заниматься, так их разэтак…» Ладно, говорит, не беспокойся. Что-нибудь придумаем. Твои два-три дня и позагорать можно. И точно, ровно два дня возились они с подшипником. Коробов «техпомощь» вызывал. Лишь на третий день во второй половине заработал мотор.

А у Леньки Фетисова, у того что-то тоже «не ладилось». Ну, тот был вовсе свой — понимал, что надо делать.

— А что ж такое сделал Синельников?

— Ей-богу, не помню, то ли воды залил в горючее, то ли еще что.

— Да-а, — протянул Колосов. — Зато теперь Климцово поле здорово выручает нас. Ну-ка, считай, сколько лет земля гуляла! И кусок-то немалый, без двух сто сорок гектаров!.. Долгое время урожай на нем выходил таким: половина — лучше, другая — хуже. В чем дело, думаю. Долго ломал голову. Оказал Склярову как-то — тот заинтересовался. Стал меня же расспрашивать, что да как. А потом карту начертил мне. Оказывается, надои пахоту и сев начинать обязательно от Климцовских бугров. Там, где повыше.

Колосов улыбнулся, щуря желудевый глаз.

— День-другой у бугров поработаешь. Все-таки полсотни с лишним гектаров. А потом остальные семьдесят с гаком. Оказывается, и само поле делить надо.

— Вишь ты, — одобрительно заметил Митрий.

— Нынче мы берем лишние центнеры урожая с каждого гектара Климцова поля. А его привыкли считать дырой. Вот тебе и дыра! Надо только приноровиться к нему. — Бригадир поднялся, надел фуражку. — Помнишь, когда я уезжал на целину? Вернулся, а на Климцовом поле коровы пасутся. Бурьяном все позарастало.

Митрий засмеялся.

— Было такое. Фетисов так засеял, что пшеница едва взошла.

— Вот, — подтвердил Колосов. — Потому и не хочется мне его в недобрые руки передавать.

— Выходит, ты и помирать не собираешься? А как же быть, когда на пенсию придется уходить?