Удивительным в этом контексте представляется тот факт, что «немецкий дух», в котором так часто обвиняли Санкт-Петербург российские публицисты – отнюдь не только славянофильского, но часто и западнического направления – не нашел отражения в нацистской метафизике Ленинграда. Притом, нужно отметить, что немецкие стратеги довольно охотно говорили и писали о той организующей роли, которую «германское начало» сыграло в созидании «петербургской империи». Им были прекрасно известны и исторические факты типа того, что немецкая община предвоенного Петербурга была сопоставима по численности с немецким населением Риги или Ревеля, благо что в нацистскую верхушку были допущены остзейские немцы, хорошо помнившие жизнь как на берегах Даугавы, так и Невы. Несмотря на аргументы такого рода, прибалтийские земли получили у нацистов привилегированный статус земель, «особо пригодных для германизации» – а Ленинград решено было разрушить, включая верфи, гавань и военно-морские сооружения, на сохранении которых первоначально настаивало командование военно-морского флота. В дальнейшем, предполагалось организовать на его территории перевалочный пункт для грузов, следовавших на основную территорию рейха или обратно, а остальную территорию приневских земель покрыть редкими поселениями крестьян, завербованных в Германии из числа членов «Союза самообороны» или из бывших эсэсовцев, для «нового заселения» колониальной «восточной марки» Ингерманландии («Siedlungsmark Ingermanland»).
Как видно, «петербургский дух» так органично сросся с российским национальным характером, что даже попытка его германизации виделась из Берлина, как заранее обреченная на неудачу. Обратим внимание и на то, что даже выселение жителей Ленинграда нацистам казалось недостаточным. Священные камни города были так насыщены исторической памятью, что способны были возродить чувство патриотизма даже у россиян, которых нацисты могли переселить сюда издалека, в надежде, что их ничто со старым Петербургом не связывает… Сказанного достаточно, чтобы понять, как высоко ставили нацистские лидеры метафизику Ленинграда, и насколько опасной они считали ее для своего дела.
Советская метафизика Ленинграда
Поддержать дух защитников осажденного города, а также его многочисленных жителей, было важной задачей. Советская система агитации и пропаганды вступила в войну, основываясь на концепции Ленинграда, как образцового социалистического города. В свою очередь, она разделялась на такие подтемы, как «Ленинград – колыбель пролетарской революции» и «Ленинград – важнейшая база социалистической индустриализации». При раскрытии первой из них, пропагандистам рекомендовалось подчеркивать заслуги питерского пролетариата в ходе событий Великого Октября, а также в первые годы защиты завоеваний революции. Вторая подтема включала рассказ о трудовом энтузиазме, проявленном трудящимися города в выполнении задач первого-третьего пятилетних планов, в особенности по части создания первоклассной тяжелой индустрии, а также при выработке и освоении новых форм социалистического соревнования – прообраза производственных отношений будущего, коммунистического общества. Подытоживая успехи социалистической реконструкции города на Неве, С.М.Киров с гордостью заявил на XVII съезде ВКП(б), собравшемся в 1934 году, что «в Ленинграде остались старыми только славные революционные традиции петербургских рабочих, все остальное стало новым».
В первые месяцы блокады выяснилось, что нового все-таки недостаточно. Уже в сентябре 1941 года, в центре города, на проспекте 25 октября, под прикрытием колоннады Казанского собора, была развернута выставка, одна часть которой была посвящена теме «Героическое прошлое русского народа», а другая – теме «Великая Отечественная война против германского фашизма». «Большой популярностью пользовались организованные лекторием горкома партии циклы лекций: „Мужественные образы наших великих предков“, „Выдающиеся русские полководцы“, „Героическая оборона Петрограда в 1919 году“, „Ленинград – национальная гордость русского народа“. С начала войны и до конца 1942 года, было проведено около 6,5 тысяч лекций и докладов, которые прослушали 1 миллион 300 тысяч человек».
Памятник А.В.Суворову на Марсовом поле был специально оставлен свободным от маскировки – так, чтобы легендарный отечественный полководец (которому довелось, кстати, руководить царскими войсками на завершающем этапе разгрома пугачевского бунта), напутствовал теперь уходившие прямо на фронт отряды, во главе которых шли комиссары. Блокадники вспоминают и то, что не был обложен мешками с песком и памятник Екатерине II в сквере перед Александринским театром. Надо думать, что напоминание о немецкой принцессе, приведшей «петербургскую империю» к зениту ее могущества, и о ее полководцах, среди которых выделялась фигура того же Суворова, придало стойкости защитникам осажденного города. Ну, а в 1944 году, решением городского совета, некоторым улицам и проспектам города были возвращены их исторические названия. Так проспект 25 октября снова стал Невским, а улица 3 июля – просто Садовой. Как видим, усиленно насаждавшаяся в первые полтора десятилетия после победы революции «пролетарская метафизика Ленинграда» к концу блокады уступила место его «советской метафизике», в состав которой были включены избранные разделы из дореволюционной истории города и Отечества.
Метафизика блокады
Привычное восприятие городского пространства и времени вскоре после начала блокады уступило место иному, который был ограничен задачами выживания. К примеру, привычные маршруты передвижения по городу потеряли значение в первую блокадную зиму, когда остановился транспорт, а улицы погрузились в темноту и небывалый мороз. Зато необычайную значимость приобрело знание того, где расположены ближайшие бюро заборных книжек или входы в бомбоубежища. Драгоценным следом этого «пространства выживания», преобразившего на время немецкой блокады ментальную карту Ленинграда, стала знаменитая надпись на стене дома 14 по Невскому проспекту: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».
Привычный распорядок времени также утратил свой смысл. Так, в зимнюю темень важным стало так рассчитать свое время, чтобы пролежать достаточно для отдыха, но не впасть в голодную прострацию. При этом, особое значение приобрело празднование памятных дат, позволявшее ощутить хоть какую-то связь с остальным миром. В этом смысле, психологически верным было решение о праздновании детских елок зимой 1942 года, принятое Ленсоветом и, несмотря на невероятные трудности, воплощенное в жизнь при поддержке Военного Совета Ленинградского фронта. Многие дети получили тогда по новогоднему подарку – и даже с мандарином. Могли ли петербургские немцы, поделившиеся в середине XIX столетия с православными жителями столицы своим милым обычаем празднования лютеранского Рождества с елочкой и подарками, представить себе, как он пригодится через сто лет в осажденном городе!
Общее изменение строя жизни жителей осажденного Ленинграда включило и обострение их духовного зрения и слуха. Так, на одном из набросков оставшегося в городе и потом умершего от голода художника Чупятова, изображен Иисус Христос в облике, напоминавшем ленинградского дистрофика. На одной из его завершенных картин, была изображена Богоматерь, с состраданием вглядывающаяся с небес вниз, в холодный колодец ленинградского двора, и простирающая над городом свои ризы. Напомним, что, вскоре после окончания блокады, в Ленинград приехал митрополит Гор Ливанских, благочестивый Илия Салиб и рассказал всем присутствовавшим на его проповеди в одном из наших соборов, что во время блокады Матерь Божия чудесно явилась ему и поведала о том, что действительно взяла далекий город на Неве под свое покровительство.
Отметим и тот постоянно повторяющийся в рассказах блокадников мотив, что из оставшихся в городе выжили не самые физически развитые или сильные (спортсмены как раз умерли от голода в числе первых, по причине присущего им высокого уровня обмена веществ), и даже не самые «пробивные». Для выживания понадобился совершенно особый психофизиологический склад, почти непременно включавший и сострадание к ближнему. Как это ни удивительно на первый взгляд, но внутренняя цельность и неброский альтруизм вошли в число психологических доминант того «блокадного характера», о котором в ту пору сложилась поговорка «Ленинградцы не боятся смерти – смерть боится ленинградцев». Потом, в несколько измененном виде, она стала лозунгом. Как видим, чудовищная по замыслу и жестокости проведения блокада Ленинграда, предпринятая немецко-фашистскими войсками, высветлила те глубинные корни метафизики города, о которых, может быть, было бы лучше только догадываться.