Наконец, любимым детищем Петра, как, впрочем, и его наследников был военно-морской флот. Продемонстрировав всему миру, что на Балтике с ним можно вообще не считаться, и стерев его по условиям Парижского трактата с карты Черного моря, союзники устранили Россию на время как с северных, так и с южных морей. Таким образом, они убедительно доказали, что вернуть «петербургскую империю» к допетровскому положению континентальной державы, удаленной от европейских дел, можно сравнительно быстро и легко. Более убедительного отрицания самого духа «петербургского периода» невозможно представить себе! В довершение унижения, которому Россию подвергли войска Франции и прочих союзных держав (Англии, Турции и примкнувшей к ним позже Сардинии при молчаливом одобрении всего остального мира, не исключая Пруссии с Австрией), церемонию подписания мирного трактата решено было провести в Париже. Путем этого символического акта, Франция получала удовлетворение за то, что сорока годами раньше войска антинаполеоновской коалиции вступили в Париж во главе с русским царем Александром I. Организаторы церемонии полагали, по всей видимости, что история вернулась на круги своя, способствуя не только прекращению «возвышения России», но и восстановлению «величия Франции».

Оценив глубину поражения, новый царь с деятелями своего ближайшего окружения воспринял его как исторический импульс для проведения всеобъемлющих преобразований. В 1861 году Александр II подписал манифест об освобождении крестьян из крепостной зависимости. За этим основополагающим актом последовал целый спектр преобразований, охватывавших практически все сферы государственной и общественной жизни – земская, городская, педагогическая, судебная, военная, финансовая реформы и много других. На международной арене русская дипломатия начала, наконец, действовать исключительно в интересах собственного государства, сообразуясь с его возможностями и интересами и не тщась водворять в Европе «генеральную тишину», заваливая трупами русских солдат подступы к захолустным прусским или богемским городам, как то не раз происходило при прежних режимах. Успех первого, реформаторского периода царствования Александра II в решающей степени был обусловлен тем, что у кормила власти стояли люди особого психологического типа, впоследствии получившего в отечественной традиции название «шестидесятников». Не опасаясь решительных перестроек, но и не обинуясь годами просчитывать их последствия, если таковые представлялись неясными, широко черпая из европейского опыта, но не копируя его рабски, они смогли привлечь к участию в преобразованиях большую часть образованных россиян и тем обеспечили успех «великих реформ». Мы говорим об этих общеизвестных вещах затем только, чтобы подчеркнуть, что тем алхимическим тигелем, в котором появился психологический тип «шестидесятников», определивший едва ли не самую славную эпоху «петербургского периода», стала неудачная война с англо-французскими интервентами. «Люди, которых позже назвали „шестидесятниками“, навсегда усвоили уроки Крымской войны, и новый император в полной мере входит в ряды этих „шестидесятников“», – лаконично заметила В.Г.Чернуха.

Празднование тысячелетия России было проведено осенью 1862 года сосредоточенно и спокойно: «Россия сосредоточивалась». В противоположность ей, Париж веселился, празднуя возвращение Франции в число великих мировых держав. В столице устраивались всемирные промышленные выставки и балы-маскарады, роскошь которых превосходила все мыслимые пределы. Вооруженные силы Франции твердой рукой наводили порядок от Средиземноморья до Тихого океана. Угар шовинизма, вызванного Крымской войной, нашел себе отражение даже на карте Парижа. Забредя на «Московскую улицу» (Rue de Moscou), современный турист может предположить, что это название было дано после второй мировой войны для того, чтобы увековечить подвиг советских союзников в битве под Москвой. Такое предположение будет ошибочным. Как замечают авторы современных путеводителей по Парижу, Наполеон III дал улице это название, отмечая в 1867 году 55-ю годовщину вторжения своего дяди в Москву. Между тем, после победоносных походов против Наполеона I и молниеносного взятия Парижа ни в Петербурге, ни в Москве не появилось «Парижского проспекта». Как внушительно выглядела русская сдержанность на фоне французской бестактности!

В 1870 году Наполеон III позволил втянуть себя в войну с Пруссией и был разгромлен так умело, что был взят в плен, даже не успев осмыслить масштабов своего поражения. Прусские войска заняли столицу Франции 28 января 1871 года, а десятью днями раньше король Вильгельм был провозглашен германским императором в зеркальном зале Версальского дворца. России не было никакой надобности вмешиваться в конфликт европейских держав: положение стороннего наблюдателя, который не тратит ни сил, ни средств, а после войны еще прибирает с разрешения победителя то, что плохо лежит, является оптимальным. России редко доводилось бывать в этой роли – зато ее до недавнего времени с немалым искусством играли политики Североамериканских Соединенных Штатов. В случае франко-прусской войны, выгоды этого положения были использованы в полной мере. Дав злобным германцам растоптать французскую армию, князь А.М.Горчаков, стоявший тогда во главе нашей дипломатической службы, спокойно известил представителей государств, подписавших в 1856 году Парижский мир, что Россия отныне не считает содержавшиеся в нем положения обязательными для себя. Фактически это был ультиматум, в котором «петербургская империя» объявляла о пересмотре итогов Крымской войны – и теперь уж никто не мог ей помешать.

Русско-французская военная конвенция

Летом 1891 года французская эскадра под флагом адмирала Альфреда-Альбера Жерве по приглашению российского правительства вошла в воды Финского залива и расположилась на рейде Кронштадта. Торжественный обед в честь гостей решено было дать в залах Большого Петергофского дворца с участием государя, в связи с чем у гофмаршала В.С.Оболенского возникло известное беспокойство. Дело было в том, что Александр III решил не только сказать несколько приветственных слов по адресу адмирала и команды, но и выступить с развернутым тостом за процветание Франции и развитие двусторонних отношений. Согласно дипломатическому этикету, в таких случаях полагалось играть гимны обеих держав. Гимн «Боже, Царя храни» у гофмаршала озабоченности не вызвал, но что касалось до гимна Франции… Ведь оркестр должен был в таком случае играть «Марсельезу», мелодия и слова которой во всем мире ассоциировались тогда с революцией. Память одного из современников, генерала Н.А.Епанчина, сохранила следы короткого препирательства, произошедшего тогда между царем и его гофмаршалом: «Но, Ваше Величество, это Марсельеза». – «Но ведь это их гимн, значит, его и следует играть». – «Но, Ваше Величество, это Марсельеза…». – «Ах, князь, Вы, кажется, хотите, чтобы я сочинил новый гимн для французов; нет уж, играйте тот, какой есть». И когда после тоста государя в Петергофском дворце раздались звуки Марсельезы, это произвело сильное впечатление.

История с тостом отнюдь не была экспромтом. Следуя принятой им политической линии, царь приказал в следующем же году отдать визит и направил российскую эскадру в Тулон. Продумывая вопрос, под чьим флагом ее послать, Александр III остановился на кандидатуре адмирала Федора Карловича Авелана. Сомнений в том, что он был выдающимся флотоводцем и ревностным службистом, ни у кого не было. Проблема была в том, что адмирал совсем не владел французским языком. После некоторого размышления, царь все же решил послать Авелана – в частности, потому, что ему пришлось бы общаться с французами через посредство переводчиков и, следовательно, было меньше шансов увлечься и наговорить лишнего. Будущее показало прозорливость царя: встреча в Тулоне была очень сердечной. Что же касалось Парижа, куда нашим морякам довелось съездить, то прием, оказанный им там, был отмечен всеми признаками подлинного триумфа. Некоторое представление о его размахе может дать известное полотно Л.Бакста, написанное под впечатлением торжественной встречи. В такой обстановке легко было увлечься и дать несколько неосторожных интервью, на радость германских пропагандистов.