Позади — скитания, унижения, оскорбления, бесправие, безработица, нищета, одиночество, тоска.
Впереди — объятия всепрощающей матери-родины.
Сейчас — гордое сознание того, что гражданское и человеческое достоинство бывшего эмигранта отныне прочно защищены маленькой «книжицей» с печатью самого мощного в мире государства, перед которым почтительно снимают шапки и Европа, и Америка.
Это было чувство какого-то радостного опьянения. Все разговоры, письма, телеграммы, телефонные звонки «русского Парижа» были полны ликованием и поздравлениями. В затхлую атмосферу впервые за четверть века влилась струя свежего воздуха, пришедшая с родной земли.
Из консульства новые советские граждане бросились в префектуру. Никому не хотелось откладывать до завтрашнего дня замену слов refugie russe (русский беженец) в рубрике nationalite (национальность), имеющейся в удостоверении личности, новым гордо звучащим словом sovietique (советский).
Скорее уничтожить эту опостылевшую кличку — русский беженец!
Все парижские улицы, все здания и весь Париж виделись им теперь в другом свете. Вмиг исчезла собственная забитость, приниженность, сознание своей никчемности.
Совсем другим показалось в тот день новым советским гражданам и здание парижской префектуры. Сколько раз на протяжении четверти века они входили под его мрачные своды, поёживаясь от страха, зная, какие мытарства ждут их здесь!
Сколько раз, смешавшись с разноплеменной толпой рабочих-иностранцев, они слышали здесь окрики французских ажанов:
— Тихо! Эй, вы, там, дикари! Вам говорят!..
Потом часы ожиданий, грубость и хамство чинуш, отказ в выдаче «рабочей карты», то есть запрещение трудиться, потеря последней надежды, впереди — мрак, отчаяние, голодная смерть.
Вот он, Service bes etrangers (Отдел для иностранцев). Как будто всё по-старому…
Нет, не по-старому!
Проверяющий при входе паспорта ажан, увидев советскую «книжицу», вдруг вытягивается в струнку, подносит руку к козырьку и почтительно указывает на лестницу, ведущую в зал, предназначенный для особо почётных посетителей отдела. На его дверях надпись: Sujets americains, britanniques et souietiques (американские, британские и советские подданные).
Каждого нового советского гражданина встречают там почтительным поклоном. Вместо хорошо ему известного хамства нижнего этажа — предупредительность, любезность. Вместо деревянных скамеек, которых не хватает для всех «дикарей», и вынужденного стояния — мягкое кресло для каждого посетителя. Подходить ему никуда ни к кому не нужно — чиновник сам подходит к нему.
Через 20 минут он выносит ему новое удостоверение личности — carte d'identite — с пометкой в рубрике «национальность» — souietique. Посетитель платит установленную таксу — 400 франков. Кассир галантно говорит merci (спасибо). Чиновник провожает до двери и на прощанье отвешивает поклон.
Когда новый советский гражданин спускается по лестнице и видит сквозь стеклянную перегородку хорошо известную ему картину «хождения по мукам», ему вновь хочется крикнуть на весь зал, на всю префектуру, на весь Париж, на весь мир:
Когда он входит в подворотню дома, в котором прожил 20 с лишним лет, его встречает, как и всегда, подметающая двор консьержка. Но сегодня и консьержка не такая, как раньше! Она не брюзжит, как брюзжала ежедневно в течение 20 лет подряд, что мсье вчера при входе скрипнул дверью, что он не вытер ботинок и оставил след на двух нижних ступеньках, что позавчера громко разговаривал с посетителями в четверть одиннадцатого вечера, когда все жители дома спят, что вытряхивать простыни и одеяла разрешается только с десяти до двенадцати утра и т.д.
Сегодня он не услышит вполголоса брошенных за его спиной слов: «Когда мы наконец избавимся от этих…»
Консьержка уже прослышала, что в «русском Париже» происходит что-то необычайное и что русские собираются покинуть «прекрасную Францию» (вот чудаки!). Когда же квартирант как бы невзначай вынимает из кармана новенький только что им полученный паспорт и небрежно помахивает им перед её носом, она сразу догадывается, что именно произошло, правильно оценивает обстановку, немедля прекращает обычное брюзжание и начинает уверять, что она всегда глубоко уважала мсье и всех вообще русских и ей, право, очень жаль, что мсье собирается уехать (может быть, он ещё передумает?) и что если ему не всё нравится в доме, то ведь это очень легко урегулировать…
Все последующие дни, недели и месяцы он ходит как в тумане. Он, ранее никому не нужный, бесправный, поминутно всеми оскорбляемый, беззащитный refugie russe, сразу вырастает и в своих глазах, и в глазах всех окружающих. Лавочники, молочницы, хозяева прачечных, соседние консьержки, не удостоившие его за все 20 лет ни одним ласковым словом, вдруг начинают уделять ему такое внимание, какого они не оказывают и своим соотечественникам.
Они хором осведомляются, правда ли, что мсье собирается уехать и что все вообще русские куда-то уезжают? И как же это так — жили, жили и вдруг ни с того ни с сего взяли да куда-то и поехали? И не лучше ли будет для мсье, если он никуда не поедет, а останется и дальше жить в этом земном раю?
Насчет «земного рая» у «мсье» всегда было особое мнение. Он не переменил его и сейчас.
А ответить можно коротко, не расточая лишних слов, все теми же заветными словами Маяковского.
И жить этот «мсье» отныне будет у себя дома, а не у чужих людей в качестве незваного гостя, как это было в предыдущие годы.
Поздней осенью 1946 года «советский Париж» проводил уезжавшую на родину первую маленькую группу своих соотечественников — около 200 человек. Отъезд основных его кадров был намечен на весну и лето следующего года.
В течение всего этого года единственным интересом жизни теперь уже не «русского», а «советского» Парижа был вопрос о сроках отъезда. Всё переменилось в этом Париже сверху донизу. Старый «русский Париж» распаял сам собою и отошёл в область истории. На смену ему пришёл новый, «советский Париж».
Ежедневно в каждом городском округе в специально снятых залах собирались новые советские граждане. Советский паспорт объединил и скрепил самые разнородные элементы, составлявшие когда-то «русский Париж» и жившие ранее в отчуждении друг от друга. На этих собраниях, беседах и вечерах частыми гостями были советский посол А.Б. Богомолов, вновь назначенный консул А.Г. Абрамов и советники посольства. В течение целого года вплоть до отъезда основной массы репатриантов каждый новый советский гражданин постоянно чувствовал себя именинником и объектом общего повышенного внимания и интереса.
Не будучи избалован этим вниманием, он с чувством гордости увидел теперь, что отъезд в Советский Союз многотысячной массы бывших эмигрантов — русских, украинцев, белорусов, армян — превратился в событие, привлекшее внимание всей так называемой «общественности» как во Франции, так и далеко за её пределами, включая и заокеанские страны. И не только общественности.
Массовый переход в советское гражданство и стихийное устремление на родину десятков тысяч людей, ещё вчера считавшихся как les russes blancs (русские белые), вызвал переполох во всех разведках Европы и Америки. Такого «реприманда неожиданного» и «беспримерной конфузии» там не чаяли и скрыть это не смогли.
Тайная полиция дала распоряжение сотням своих агентов обойти все без исключения местожительства новых советских граждан и негласно выяснить с помощью консьержек и соседей образ мыслей этих бывших «русских белых», в один миг выбросивших на свалку весь свой политический багаж прежних лет. Об этом новые советские граждане узнали в тот же день от своих консьержек, сделавшихся сразу необыкновенно откровенными и любезными.
Являвшихся в последующие недели в префектуру за внеочередной сменой carte d'identite новоявленных советских граждан в самой любезной форме спрашивали, не возьмёт ли мсье (или мадам) назад своё решение о «перемене национальности». После этого он сможет остаться здесь уже на положении полноправного французского гражданина.