Песню вел Воронин, ее подхватили, но каждый пел по-своему: великая печаль и великая надежда на встречу, тоска по родине и торжество преодоления былых невзгод — все переплелось в общем хоре, все выплеснулось песней.

   — Правда, хорошо? — спросил майор.

   — От души поют, — согласился Володя, хотя ему показалось, что слишком уж грустен запевала. Его день рождения все-таки.

Майор кивал головой в такт и тихо подпевал. Потом начали другую песню. И опять яснее других проступил грустный баритон Воронина.

...Не все ль равно, чем кончится мой путь...

Вдруг капитан прервал песню и обратился к сидящим на диване:

   — А вы что же, товарищи наблюдатели?

Он разлил водку в три кружки и, неуклюже удерживая их двумя руками, подошел к дивану.

   — Почему не пьете за меня?

   — В скромности тебя сегодня не обвинишь, — засмеялся майор и чокнулся с капитаном. — За твое тридцатилетие, брат. Что тебе пожелать? Здоровья?

   — За здоровье или упокой, один черт. Пейте!

«Неужели ему только тридцать?» — Воробьев изумленно посмотрел на густую седину капитана, глубокие, как шрамы, полукружья у рта.

   — А вы, будущий разведчик, что же? — спросил капитан.

Володя поболтал водку в кружке, понюхал и вздрогнул, будто его зазнобило.

   — Я, товарищ капитан, еще... никогда не пил, — сказал он таким голосом, что майор поспешил на выручку:

   — Неволить не будем. Он свое еще выпьет.

   — Ну и не надо. — Капитан выхватил кружку и поднес старшине Карху. — За разведчиков, старшина!

   — Только-только выпил, — ответил Карху. — Но за разведчиков можно и снова.

Майор тронул плечо Володи:

   — Именинник наш — четвертый год на передовой.

   — И даже не был ранен? — удивился Володя.

   — Как же без этого! Ранило не раз, штопали и снова...

Утром группа офицеров штаба вышла к переднему краю, на рекогносцировку. Шли по опушке, под прикрытием леса, потом, увязая в глине, по краю оврага, заполненного водой цвета жидкого кофе.

Младший лейтенант Воробьев, шагая рядом с Ворониным, остановился возле разбитого немецкого танка. По краям воронки дыбились куски брони, обнажая изуродованные части двигателя; разорванные силой взрыва траки медленно засасывала глина; далеко от воронки темнели куски обгорелого сукна.

   — С какой же это силой! Чем его?.. — ахнул Воробьев.— Снарядом и авиабомбой?..

   — Войной, брат, — буркнул капитан. — Силой ненависти. Пошли, пошли, некогда.

Овраг вывел на проселочную дорогу. И снова только одного младшего лейтенанта изумило, что здесь, в двух шагах от передовой, сидели на платформе разбитого грузовика женщины, усталые дети моргали сонными, ничего не видящими глазами.

Воробьев поравнялся с капитаном и спросил тихо:

   — Товарищ капитан, откуда они?

Капитан не сразу расслышал.

   — Что откуда?

   — Почему они тут, мирные люди, товарищ капитан?

   — Сто тысяч «как» и двести «почему»... — устало усмехнулся капитан. — Просто вышли на прогулку. Дышать свежим воздухом, опят пособирать.

Юноша обиженно прикусил губу. Капитан добавил мягче:

   — Куда люди могут убежать от войны? Только на восток.

Он стал поторапливать сидящих:

   — Битте, фрау! Тут кампф — война. Идите, идите! — и показал рукой на восток.

Женщины покорно встали. Привычные к дисциплине, они понимали, что находятся в зоне огня. Только усталым детям было трудно подняться. Капитан помог мальчику лет десяти надеть лямки тяжелого рюкзака.

   — Ну-ка, художник, вставай. Иди, иди, тут, брат, настоящая война.

   — Почему художник? Вы его знаете? — снова не удержался от расспросов младший лейтенант.

Капитан не ответил. За опушкой леса, где проходили траншеи боевого охранения, ударили пулеметы. На обочину оврага шлепнулась мина, за ней, ближе, — вторая... Офицеры заспешили вперед, к морю, понурые женщины с детьми двинулись в обратную сторону — на восток.

Навстречу офицерам, тоже на восток, шли два бойца с носилками, на которых лежал юноша. Шинель сползла и обнажила бледное лицо погибшего. Пронзительно-синие, широко распахнутые глаза уже не видели ни тяжелых, грязных облаков на небе, ни дороги и встречных людей на земле; на юном лице застыло выражение горестного недоумения.

Младший лейтенант остановился. Снял шапку. Капитан взглянул на него, потом на погибшего. «Ровесники!»— подумал он с какой-то незнаемой ранее болью, от которой даже вздрогнул, хотя сколько уже видел погибших, таких же вот юношей. Глотнув, будто что-то першило в горле, он крикнул Воробьеву:

   — Ну, что уставился! Не знал, куда тебя направили? Ну-ка марш вперед, живо!

   — Товарищ капитан, да ведь... Он уже совершил свой подвиг... — Младший лейтенант надел шапку, когда носилки скрылись из виду, оглянулся.

   — Подвиг, подвиг, — не сдержался капитан. — Тут воевать надо. Тут грязь, огонь, мясорубка…

...Последний вечер перед боем. Командиры подразделений трижды все проверили и перепроверили. Доложили о готовности и еще раз вернулись к деталям завтрашнего прорыва к морю.

На войне нет мелочей, четко исполняются все приказы, только одно распоряжение выполняется с трудом. Перед боем надо отдыхать, а сон не приходит, хоть ты что!..

Наперекор Уставу ведет себя и гармонь: все поет и поет «...про улыбку твою и глаза...». А письма? Почему-то всем хочется писать родным именно перед боем, будто до этого дня не было времени. И уходят солдатские треугольники с адресами: Рязань, Ленинград, Алма-Ата, Уфа, Петрозаводск... Письмо дойдет; от многих, очень многих — последнее письмо...

Капитан приказал вызвать Воробьева и сел за стол, большую часть которого занимала карта и бумаги, а справа на краю жались чайник и кружка.

   — Товарищ капитан, младший лейтенант Воробьев по вашему приказанию явился.

Голос звучал слишком звонко. «Чему он радуется?»— удивился капитан, но лицо его сохранило замкнутое, официальное выражение.

   — Ну, как самочувствие, товарищ младший лейтенант?

   — Готов к выполнению боевого задания, товарищ капитан.

   — С выполнением погодите. Скажите мне вот что. В училище как у вас?.. Например, с дисциплиной?

   — Взысканий не имел, товарищ капитан.

   — И даже на губе ни разу не сидели?

   — Товарищ капитан! За время службы в армии никаких взысканий не было.

   — Кстати, разведчикам и гауптвахта не противопоказана. Сидеть — сидели, воевать — воюют. Это между прочим...

   — Этот мой недостаток исправлять не собираюсь, товарищ капитан. — Голос звучал вызывающе.

Капитан встал и сказал сухо:

   — Так-так. Хорошо, товарищ младший лейтенант. У нас нет вакантной должности командира взвода разведчиков. Вы пойдете обратно в штаб дивизии, а оттуда в армейский резерв. Вот вам пакет.

   — Раз... разрешите, — голос задрожал, — обратиться по этому вопросу к командиру полка.

   — Не разрешаю, — отрезал капитан. — Командир полка занят. Вопрос с ним согласован. Можете идти.

   — За что, товарищ капитан?.. — Голос упал до шепота.

   — Товарищ младший лейтенант, вы свободны!

Юноша козырнул и поплелся к выходу. В дверях появился замполит, но по тому, как участливо и крепко он пожал руку Воробьеву, младший лейтенант понял: даже замполит ничего не может изменить.

   — Видно, хороший парень. Рвется в бой...

   — А я и не говорю, что плохой. Только вот это, — Воронин ткнул пальцем в листки с текстом боевого приказа, — это не водевиль и даже не учебное заведение. Зачем ему это?..

Замполит вздохнул:

   — Но кому-то надо...

А те, кому надо, с началом рассвета уже занимали исходные позиции... Солдатское ухо улавливало привычный гул перестрелки; солдатский глаз углядывал обычный, пока разворошенный войной пейзаж Восточной Пруссии: островки негустого сеяного леса, небольшие холмы, развалины домов под красной черепицей. И кругом — ни души. Но солдата не обманешь. Здесь, на шестнадцати километрах, встали лицом к лицу полки, дивизии, армии; друг против друга стояли два вражеских фронта. И нет открытых флангов. И — некуда больше отступать: или сложить оружие, или умереть. Сегодня они еще будут воевать. Что ж, воевать так воевать! На то и война.