Странная вещь, отметил про себя Каттани, убийца оставил свой пистолет. Оружие лежало на ковре в нескольких метрах от тела убитого. В самом деле, какие-то необычные методы у здешних киллеров.

Но не успел еще комиссар мысленно воссоздать картину преступления, как ему пришлось сосредоточиться на новом неожиданном обстоятельстве, создававшем для него самого весьма опасную ситуацию.

К вилле с грохотом моторов и воем сирен на бешеной скорости подлетели две полицейские машины. Сквозь тюлевую занавеску Каттани видел, как они резко затормозили у калитки. Несколько выскочивших из них агентов, сжимая в руках автоматы, уже спешили к входной двери.

Командовал ими старшина, знаками приказавший разделиться и осмотреть каждую комнату. В гостиной старшина обнаружил труп Раванузы. Потом его взгляд остановился на валявшемся на полу пистолете. И в ту же минуту до него донесся голос одного из его людей: «Руки вверх!»

Старшина бросился в коридор и увидел идущего по направлению к нему с поднятыми вверх руками Каттани.

Теперь комиссару все было абсолютно ясно: он пожалел, что не прислушался к совету графини Кадастры.

Он внимательно вгляделся в лица старшины и полицейских. Нет, раньше он их никогда не видел. Саркастически усмехнувшись, он проговорил:

— Поздравляю, старшина. Вы прибыли минута в минуту!

Старшина не понял.

— Что вы там болтаете? — прорычал он. — Идите за мной. Придется вам объяснить судье, что вы тут делали.

Судья был в Трапани новичком. Его перевели сюда из Палермо, и он еще совершенно не разбирался в тайных хитросплетениях местной жизни. Это был молодой человек невысокого роста, с редкими волосами на вытянутой вверх маленькой головке. Он сидел, все время уткнувшись в лежащие перед ним бумаги, словно шарящий носом по земле муравьед.

— Доктор Каттани, — произнес он своим визгливым голоском, — у меня тут под рукой старый протокол вашего допроса. Сейчас посмотрим. Так вот: вы утверждаете, что ваша дочь была похищена некой организацией, в которую входил не кто другой, как покойный Равануза.

— Именно так, — сказал Каттани. По-прежнему сидя опустив голову, судья поднял круглые глазки и с осуждающим видом посмотрел на комиссара.

— Именно так, — повторил он, и левая щека у него дернулась от привычного тика. — «Именно так» — это произнесу я, когда установлю, что это действительно правда.

Он сделал паузу, во время которой несколько раз облизал губы. Потом неожиданно выпалил вопрос, терзавший его с самого начала:

— Зачем вы отправились к Раванузе?

Каттани выглядел усталым, он словно смирился со своей судьбой.

— Равануза просил меня приехать поговорить с ним, — ответил он почти безразлично.

— О чем же?

— Вот этого, к сожалению, он не успел мне объяснить. Когда я приехал, он был уже мертв.

Судья снова погрузился в размышления и некоторое время молчал, облизывая губы. Затем, словно внезапно очнувшись, задал следующий вопрос:

— Вы ведь таили на Раванузу обиду, не правда ли? Такой вывод напрашивается на основания ваших же показаний. Отдаете ли вы себе отчет в том, что это обстоятельство можно рассматривать как весьма серьезную побудительную причину для совершения убийства?

Каттани был слишком изумлен и возмущен, чтобы отвечать. Его выводила из себя примитивная логика этого сидящего перед ним чиновника, который, разговаривая с ним, так ни разу и не поднял лица, предоставляя любоваться своим почти лысым черепом. Не знал, что может возразить. И в конце концов решил промолчать.

Не дождавшись ответа, судья поторопил:

— Ну так что же? Вам нечего сказать?

— А что мне вам сказать? — со вздохом проговорил Каттани. — Теперь я. уже ко всему готов. Могу смириться с чем угодно. — И, бросив на судью презрительный взгляд, закончил: — Даже с вами.

Щека у судьи вновь задергалась.

— Что это значит, вы смеетесь надо мной? Вы знаете, что это может дорого обойтись?

— Кому? — устало спросил Каттани. — Мне? у вас и так уже в руках все, чего только можно пожелать. Труп, побудительная причина, пистолет и убийца. Разве я в силах что-либо опровергнуть, если вы в этом так твердо убеждены? Вас ведь ничто уже больше не интересует. Про себя вы считаете это дело уже законченным.

Судья распорядился об аресте Каттани по обвинению в убийстве. Эта новость облетела тюрьму с молниеносной быстротой. Из камер раздались издевательские выкрики, сливающиеся в единый оглушительный хор:

— Засыпался, проклятый легавый! Теперь тебе хана!

Взрывы дикого хохота, вой, улюлюканье сотрясали унылые коридоры и, усиленные эхом, нестерпимо громким гулом доносились до комиссара.

Во время прогулки Каттани присел в уголке и закурил сигарету. С тоской ему вспомнилась Швейцария, такая тихая, умиротворяюще спокойная.

Двор был заасфальтирован. Он был слишком тесен для толпы заключенных, расхаживающих взад-вперед, чуть ли не толкая друг друга. Они адски шумели, и от них шла ужасная вонь, которой, казалось, здесь были пропитаны даже стены.

Сигарета докурена до конца. Каттани швырнул окурок на землю. Подняв голову, комиссар увидел приближавшегося к нему молодого парня. Он был по пояс обнажен, весь волосатый, сплошь в татуировке. Длинные грязные космы падали ему на глаза. Чтобы отбросить их, он то и дело встряхивал головой.

— Привет, Каттани! — произнес он с вызывающим видом. — Ты меня узнаешь?

Комиссар его не помнил.

— Ах, так ты не знаешь, кто я, — продолжал парень. — Один из тех торговцев наркотиками, которых ты велел своему дружку Альтеро арестовать в районе порта. Меня зовут Фьорито.

— Раз ты сбывал наркотики, — сказал Каттани,— значит, я правильно сделал, что приказал тебя засадить.

Заключенный ухмыльнулся.

— А тут нам, знаешь, начхать на то, что ты комиссар. Плюнуть и растереть.

— Ну что поделаешь, — сказал Каттани.

Но парню, казалось, все было мало. Ему обязательно хотелось припугнуть комиссара, унизить его. Он добавил:

— Видишь, как кончил Альтеро?

— Гм...

— А ты когда сдохнешь? — На то воля божья.

Когда они расходились по камерам, Фьорито пристроился позади Каттани. И в давке, улучив удобный момент, он вдруг изо всех сил ударил комиссара по почкад и тут же исчез. Каттани согнулся пополам, от резкой боли перехватило дыхание. Однако никто и не подумал помочь ему.

В первую ночь, проведенную в тюрьме, ему не удалось сомкнуть глаз. В тесной камере их было шестеро, спали на двухъярусных койках.

Лежа в темноте, Каттани не мог побороть отчаяния. Его охватило чувство полной безнадежности, глубочайшая депрессия. Он уже не верил, что ему удастся доказать свою невиновность. Он пошел против слишком могущественной организации. И теперь все члены этого клана плетут пробив него интриги, это целый заговор, ставящий целью доказать, что он несомненный убийца Раванузы.

Другие заключенные спали. Душная камера была наполнена их заливистым храпом. Каттани ворочался с боку на бок, пытаясь заснуть. Кто-то вошел в камеру. Вдруг он почувствовал, как в темноте чьи-то руки хватают его за горло. Тиски становились все сильнее, и он уже с трудом дышал. Потом одна из рук отпустила горло, посыпались удары по лицу. От этих мощных ударов кулаком Каттани не мог никуда спастись, потому что напавший крепко пригвождал его к койке ногой.

Каждый раз, когда кулак опускался, Каттани казалось, что у него раскалывается череп. Он обливался кровью и еле переводил дыхание. Наконец ему удалось вырваться. Из последних сил он откатился в сторону и ударил противника ногами в лицо. Тот зашатался. Каттани прыгнул на него, и они, сцепившись, покатились по полу.

Комиссар нанес нападавшему удар в живот, потом в лицо, но тот сумел вырваться. Вскочив на ноги, он неожиданно разразился смехом.

— Эй, Каттани, — и он узнал голос Фьорито, — на сегодня хватит! Давненько я так славно не разминался!

И Фьорито выскользнул из камеры, закрыв снаружи дверь на засов.