Раздался звонок у входной двери. Каттани засунул в рот последний кусочек шоколада и пошел открывать. Он думал, что это швейцар принес счета за свет и телефон.

— Добрый вечер! — приветствовала его Ольга Камастра. Лицо у нее так светилось радостью, и держалась она столь уверенно, что устоять перед ней было невозможно. Хотя Каттани не произнес ни слова, графиня вошла в прихожую.

— Даже если я вам мешаю, — сказала она, — мне все равно приятно вас видеть.

— Раз вы — графиня, — саркастически произнес Каттани, — то я, жалкий плебей, должен вам с поклоном подчиниться.

Женщина усмехнулась.

— Ну, если вы подходите к этому таким образом... А, впрочем, почему бы и нет? У нас, на Сицилии, женщина не может позволить себе прийти домой к одинокому мужчине. Если это откроется, она может поплатиться жизнью. А для меня это абсолютно возможно! Никто мне ничего и не подумал бы сказать. Просто сочли бы капризом графини, вполне простительным грешком.

— Да, — сказал Каттани, — вы летаете высоко, это нам известно.

Он указал графине на кресло. Она села, удобно устроилась. Каттани остался стоять и спросил:

— Ну, так о чем же вам не терпелось со мной побеседовать?

Она нахмурилась и с досадой сказала:

— Ох, вы в самом деле хотите от меня поскорее избавиться! Я пришла узнать, с чего это вы вдруг решили приехать.

Каттани, не сдерживаясь, с силой хватил кулаком по столу.

— Это кто же хочет знать? Кому вы должны об этом доложить? — заорал он.

На лице у графини появилось обиженное выражение.

— Вы не должны бы меня так оскорблять, — сказала она. — Я не занимаюсь черной работой. И спросила вас лишь потому, что это интересует меня лично. А также, если позволите, из простой любезности. Кто знает, может быть, вы нуждаетесь в помощи. Ведь у нас с вами никогда не было никаких столкновений. Если могу быть чем-нибудь вам полезна, я все охотно сделаю.

Каттани взъерошил рукой волосы. Что надо этой женщине? Она ему друг? Или проникла к нему в дом, как троянский конь; чтобы окончательно его добить? Он обнаружил, что уже утратил способность разбираться в людях. Он слишком долго в себе растил недоверие к окружающим. И это сделало его чересчур осмотрительным.

— Как себя чувствует ваша дочь? — спросила графиня. Ее интерес казался искренним.

— Моя дочь, — тихо ответил Каттани, — меня покинула. Она не захотела больше жить.

— О, боже мой! — Женщина закрыла лицо рукой. Теперь желание поговорить, поделиться испытывал он сам.

— Однажды утром, — сказал Каттани, — ее нашли в фонтане в парке клиники. Она бросилась в воду и захлебнулась.

— Нет, это невозможно! — произнесла, словно простонала, Ольга. Она поднялась с кресла. Глядя на огни за окном, добавила: — Какой ужас! Какие страшные вещи происходят в этом городе! Извините, но я поистине потрясена.

Комиссар, казалось, делал все, чтобы отогнать воспоминания. Но теперь они сразу на него навалились.

— Я не могу больше об этом говорить, — пробормотал он.

— Простите, — огорченно сказала женщина. — Было глупо с моей стороны мучить вас расспросами.

— Здесь меня больше ничего не держит. Я вернулся только за вещами,

— Я вам верю, — проговорила графиня, — но кое-кто в городе может решить, что вы возвратились по другим причинам.

— По каким же?

— Чтобы отомстить.

— Отомстить? — удивленно повторил он. — Для этого я не чувствую в себе силы. Чтобы мстить, надо кипеть злостью. А я перегорел. Меня доконали.

— А, кроме того, разве это имело бы смысл? — заметила графиня. — Только увеличило бы список жертв.

Каттани искоса взглянул на нее.

— Кстати, вы однажды попытались внести в этот список меня.

— Вам этого не понять, — ответила со вздохом Ольга. — В тот раз я не могла поступить иначе. Они спросили, на какой машине вы ко мне приезжали. Я видела ваш фургончик, и мне пришлось это сказать.

Она сделала несколько шагов, ломая пальцы. Потом продолжала:

— Я знаю, это было низко и жестоко. Но у меня не было выбора. Если бы я промолчала, мне бы не выйти живой из той комнаты. — Впервые за все время, что Каттани знал эту железную женщину, она была готова вот-вот расплакаться. — Вы себе даже не можете представить, какой террор царит в этом городе.

— Да ладно, — сказал комиссар, — чего уж там теперь говорить... Вам совершенно ни к чему передо мной оправдываться.

Она внимательно на него посмотрела.

— Я не пытаюсь оправдываться, я лишь хочу, чтобы вы меня поняли.

— Поняли, поняли... Почему я должен вечно стараться кого-то понять, кого-то оправдывать?

У графини стоял ком в горле. Она провела пальцем по спинке стула и с трудом проговорила:

— Наверно, мне не следовало сюда приходить. Я надеялась встретиться с человеком, которым восхищаюсь и которого глубоко уважаю. А вы видите во мне врага, равняете с такими людьми, как Равануза и Терразини.

Взяв сумочку, она решительно направилась к двери.

— Извините за вторжение, — сухо сказала она на прощание.

Каттани, прислушиваясь, стоял за дверью, и до него доносился лишь все удаляющийся стук каблучков графини, стремительно сбегавшей вниз по лестнице. Теперь он жалел, что она ушла. При мысли, что, наверное, он уже никогда ее больше не увидит, на лице его отразилось огорчение.

Терразини созвал новое деловое совещание в закрытой для посторонних небольшой гостиной Клуба интеллигенции. На этот раз он ограничился приглашением всего троих. Они сидели вокруг большого круглого стола. Среди присутствующих не было графини Камастры.

Словно продолжая прерванный разговор, адвокат начал свою речь с «итак». Он постучал по столу пачечкой листков со своими записями и обвел взглядом собравшихся, задерживаясь на лице каждого, призывая к вниманию.

— Итак, мой друг Фрэнк Карризи очень вас благодарит за поддержку его проекта. Теперь нам остается лишь выбрать, через какой банк осуществлять нашу операцию. — Он несколько секунд помолчал. — Вы, наверно, помните доктора Николу Сорби. Несколько лет назад он покинул наш город и перебрался на материк. Он работает в Риме, и его банк пользуется отличной репутацией.

Адвоката Терразини перебил седой как лунь старец со слегка трясущимися руками:

— Мы все прекрасно знаем доктора Сорби... Но что стряслось с Раванузой? Я слышал, он отправил дочь с зятем в Бразилию.

Терразини выпятил нижнюю губу.

— Бедняжка, — произнес он. — Равануза сидит взаперти у себя дома. Я пробовал вытащить его, но тщетно. Говорит, что болен, не может ходить.

Лица присутствующих приняли соответствующее выражение участия и даже сострадания, и все воскликнули чуть ли не хором:

— Вот бедняга, какая жалость!

— Такова жизнь, — вздохнул Терразини. — Нам придется с этим смириться. С Раванузой дело плохо, но его банк должен быть спасен — ведь ему-то принадлежит важная социальная роль.

Краснолицый толстяк заметил, что большая часть пакета акций находится в руках самого Раванузы. Но Терразини не счел это серьезным препятствием.

— Акции, — сказал он, — постоянно переходят из рук в руки. Кто-то покупает, кто-то продает.

— А кто мог бы скупить акции Раванузы? — спросил седовласый.

— Наиболее подходящим человеком я считаю именно доктора Сорби, — ответил Терразини.

Третий приглашенный — с низким лбом и мощными челюстями, он походил на бульдога — еще не высказывался. Он прищурил угольно-черные глазки и спросил:

— Это как понимать? Что Равануза уже продал свой пакет акций доктору Сорби?

— Не-ет, — ответил Терразини. — Он лишь дал мне официальное поручение найти покупателя.

Краснорожий толстяк весь затрясся от радости.

— Так, значит, — воскликнул он, — никаких проблем! Можем считать, что Равануза вышел из игры и не имеет к нашим делам ни малейшего отношения. — И помахал в воздухе огромной лапищей, напоминавшей язык колокола, звонящего по покойнику.

— Друзья мои, — удовлетворенно сказал Терразини. — Для меня действительно большая радость убедиться, что все мы между собой согласны. В таком случае вопрос о переходе акций к доктору Сорби будем считать окончательно решенным. И приготовим достойную встречу возвращающемуся на родной остров славному сыну нашего города, сумевшему заслужить почет и уважение на континенте.