— Впрочем, Бруно, это дело добровольное. Никто тебя не осудит, если…

Я потупился, стараясь держать мысли поглубже. Вступали в действие правила иной, не карточной игры, наиболее рискованной из всех, что мог вести адепт Ордена. Тысячемильный путь в чужом обличье, через воюющие страны, по глухим дебрям и ледяным высям к цели, таящей стократ больше угрозы, чем вся дорога… Но игру эту можно было блистательно выиграть, шансы оставались немалые. Зато в случае отказа… Да что отказа! Несколько секунд промедления — и Старик может заявить, что он шутил, и испытывал меня: что уже подготовлен новый связной вместо Винклера. И все. Потом я смогу хоть до завтра каяться, молить хозяина поверить мне, — даром! Как бы ни любил меня Старик, как бы ни жалел он о сокровенных знаниях, вложенных в меня — машина заработает. Где-нибудь в переулке мой «опель» получит удар от мебельного фургона, или даже во время очередных стрельб в нашем тире сосед случайно продырявит мне череп, или… Да мало ли есть способов убрать посвященного, который усомнился…

Будто сигналы точного времени отзвучали во мне, и я спросил, вставая:

— Когда и где я смогу получит маршрут и задание?

— Пошли, — с облегчением вздохнул Старик и оперся ладонями на стол, медленно поднимал одеревенелый крестец. Он был искренне рад, что мною не пришлось пожертвовать. Кроме того — кто знает, сколько времени довелось бы искать другого подобного исполнителя! Специально тренированного, постигнувшего высокую степень йоги, знающего языки… Орден не может похвастаться более чем тремя-четырьмя такими адептами, как я или Винклер. А Винклера уже нет…

Только сейчас, отвлекшись от разговора, своим изощренным чутьем уловил я, как пульсирует кругом воздух. За стеною работала установка, пронизывавшая дом Старика выбросами магнитных волн. Нас не могли подслушивать через телефонные аппараты; ни один микрофон, спрятанный в комнатах, не передал бы ничего, кроме бессмысленного треска…

По узкой ковровой лестнице спустились мы в маленькую комнату, где я не бывал раньше. Как нечто мутное, почти не выделяя деталей, воспринял я красно-синюю гамму тибетских ковров, мягкий свет подвесного ажурного фонаря, блики на полированной меди будд и боддхисатв[23]… Все внимание мое сосредоточилось на черно-лаковом, с перламутровыми вставками, ларце. Из этого ларца бережно достал Старик и протянул мне на ладони круглый шлифованный камешек. Внутри него, словно в темном стекле, стояла зеленоватая огненная точка. Хозяин легко дотронулся до камня, и точка начала расти, наливаться яркостью…

Глава ІІІ

Особая подлость была в том, что мост оборвался не сразу. Я уже довел мула чуть ли не до середины бамбукового пляшущего ксилофона, когда оба каната лопнули.

Орденская выучка позволила мне ускорить внутренний темп. Гибкая лестница уплывала назад и вниз, точно в замедленной кинопроекции. Когда падение лишь начиналось, успел я плюхнуться навзничь и крепко схватить канаты. Затем сумасшедшим рывком извернулся вместе с лестницей и вытянул ноги вперед, чтобы хоть немного смягчить удар.

И удар пришел, хотя растянутый во времени, но машинно неумолимый. Мои подошвы вдвигало, впрессовывало в обрыв каньона; боль текла от ступней к коленям, словно ломались кости…

Выдержать! Улучив момент, рвануться назад. И-и раз! Я запрокидываюсь, перенося тяжесть на верхнюю часть тела… Опять несет к скале. А ну, как сомнет меня сейчас, раздавит грудную клетку, словно пустой бочонок? Нет, слава Высшим! Прижало плотно, но терпимо; и вот я уже качаюсь маятником над кипящей в провале свирепой рекою.

Оказывается, за эти секунды бедняга Калки-Аватар едва успел долететь до дна. Видел я, как его нелепо растопыренное тело врезалось в приречную гальку. Лопнул живот, высоко выплеснув требуху; голову и ноги разметало в стороны, точно взрывом.

Когда поутихла резь в мышцах, выбраться наверх стало не таким сложным делом. Но, карабкаясь, думал я о том, что готовится мне: выстрел или камень в темя? Канатные мосты в княжестве не рвутся сами, их содержит и подновляет специальная, неплохо оплачиваемая служба.

Но — то ли не допускал неведомый враг, что я спасусь, то ли не решился белым днем устроить засаду возле переправы, где всегда людно — из пропасти я выбрался невредимый…

Обрыв моста стоил мне целого дня пути. Пришлось искать безопасную тропу на дно каньона, чтобы подобрать вьюки. Затем, сгибаясь под их тяжестью, тронулся я в обход до другой переправы. Та, к счастью, была сложена из добротных бревен.

За мостом располагалось большое селение, где я купил рослого и не слишком упрямого осла. Он получил «наследственное» имя Калки-Аватар, хотя еще менее, чем покойный мул, был похож на грозного коня, вестника последнего Суда над человечеством…

К вечеру встал передо мною последний из дзонгов на моем пути — крепость Трех Сокровищ, четырехугольник стен, как бы выраставших прямо из горы, с квадратными, коренастыми башнями под шифером. Дзонг — резиденция княжеского наместника — напоминал средневековый форт, окруженный изрядным рвом, наполнявшимся водою из потока. В начале своем поток водопадом низвергался сквозь тучи от края ледника; а в нижней пологой части, по пути к дзонгу, вертел колеса длинной цепи крошечных мельниц. Я знал, что мельничек этих должно быть ровно сто восемь, и каждая из них наверняка заправлена бумажкой с надписью «ом мани падме хум», «о чудо в цветке лотоса». Хвала Будде, умноженная на сто восемь, круглосуточно возносится к Просветленному…

К западу от каскада мельниц стояла дряхлая, крытая соломою молельня. Под ее кровом шесть-семь столь же почтенных лам в шапках, похожих на римские шлемы, сидели двумя рядами друг против друга. Священник, увенчанный золоченой шишкою «дорже», распевал тексты из «Ганджура»; старики трясли в такт головами, а состоявший из таких же ветеранов «оркестр» дудел в трубы и раковины, звенел бронзовыми колокольцами.

Столпясь у резных дверей, точно овцы при входе, в загон, слушали кирпичнолицые, в кирпичного цвета чубах пастухи. Их плоские физиономии не выражали ничего, но я подумал, что вера нищих бхотиев крепче и глубже, чем европейское показное благочестие. Она столь же естественна, прочна и стара, как эти повитые туманом ледники и скалы под коростою лишайников; как лебеди Большого хребта в бледной морозной синеве.

Я повернулся было идти к дзонгу, когда варварские звуки оркестра смешались с низким, угрожающим, странно знакомым гулом. Словно вибрировали сами горы… Я вгляделся в закатное небо: оно было пустынно. Однако слух мой не мог обмануться — над плато пролетел тяжелый самолет, почти наверняка бомбардировщик. И путь он держал в ту же сторону, что и я…

В дзонге рядом с покоями наместника размещался еще и небольшой монастырь; там меня ждали. Бесшумный, незаметный монах отворил боковую калитку, провел через галереи и дворы, где жевали сено яки, сами похожие на стога прелой травы…

На утоптанном земляном полу вдоль стен замерли, поджав ноги, одинаково бледные молодые люди, человек тридцать. Головы их были обриты, бурая одежда груба, склоненные лица выражали безразличную покорность. Навстречу мне поднялся коренастый лама в черном, обветренной кожею напоминавший пастуха.

Мы церемонно приветствовали друг друга. Лама Нгорчен узнал о моем приближении несколько дней назад: дозорный черношапочной секты прислал быстроногого гонца… Единоверцы Нгорчена, рассеянные по деревням и дзонгам, давно держали связь с германским Орденом — как они понимали, с белокожими потомками великанов-колдунов, живших в незапамятной древности. У белокожих идут войны с враждебным астральным миром; чтобы они победили, нужна магическая помощь из Гималаев, прародины гигантов. Для этого черные ламы готовят отряды послушников, обученных и рукопашному бою, и мантрам, обеспечивающим поддержку тонких сил. Нгорчен — один из тех, кто знает секретный маршрут переброски молодых бхотиев в Европу. Раньше на связь с ним выходил Винклер. Теперь, наряду с главным заданием, это поручено мне.