— Знаю, что было больно, но иначе нельзя. А ты научился терпеть. Молодец! — Анна Павловна умолкла, о чем-то подумала, а затем спокойным, уверенным голосом произнесла: — Что ж, наши усилия не прошли даром. Мы оба можем быть спокойны. Все будет хорошо. Живи долго и счастливо!

Заикин почувствовал, как к горлу подкатился тугой ком, а Анна Павловна заметила в его глазах искры благодарности.

Дав Василию некоторые советы на будущее, врач сообщила ему, что он через пару дней будет выписан из госпиталя.

Поняв уже до этого, что лечение подошло к концу, Заикин тем не менее замешкался. Какой-то миг он стоял неподвижно, а затем, шагнув к Анне Павловне, видно, хотел сказать какие-то самые благодарные слова, но язык онемел. Вздрогнул отяжелевший подбородок, под глазами выступила испарина.

Анна Павловна поняла его состояние. Приблизившись, положила на его плечо свою добрую руку. — Ясно, все ясно. А еще рвешься на фронт. Конечно, истерзался.

Заикин выпрямился.

— Я? Да, только на фронт! — чуть ли не выкрикнул он.

Анна Павловна улыбнулась. Подойдя к столу, достала из ящика небольшой листочек.

— Вот оно, предписание, — скрывая волнение, она рассказала, как долго ей пришлось ждать назначения во фронтовой госпиталь. — Теперь все. Уезжаю. Если не отказался от своего и добьешься отправки на фронт, то, может быть, еще и встретимся. Всякое бывает. Но чтобы встреча была в обстановке радости, а не горя. Чтобы больше не попадал к врачам.

— Буду стараться, товарищ майор, — весь сияя, вытянулся он. — Только вы на какой фронт?

— Видишь, здесь указана лишь полевая почта. Открытого адреса нет. Говорят, что Первый Украинский.

— Вон куда. А я на юг, ближе к солнцу. Вот, — он выхватил из кармана тужурки аккуратно сложенную газету. — Храню! Небось читали, как наши расправились с фашистами в районе Одессы и с ходу захватили плацдармы на Днестре и Пруте?

Анна Павловна почувствовала неловкость, на щеках выступили румяные пятна.

— Стыдно, но некогда и газету взять в руки, радио слушаешь с пятого на десятое.

— А тут вот наша дивизия. Командир получил генерала. О нем… — Заикин стал поспешно развертывать газету, намереваясь рассказать о своем отважном командире, но не успел: вбежала, запыхавшись, Оля.

— Ему плохо! Задыхается… — закричала она, пропуская бросившуюся к распахнутой двери Анну Павловну.

— Вот так и почитаешь, — проговорила она поспешно, уже из-за порога. — Что с майором? — послышался ее голос из коридора.

…Через два дня Василий увидел со второго этажа, как госпиталь провожал Анну Павловну в действующую армию. И персонал госпиталя, и раненые выражали ей добрые пожелания, а Заикин, находясь у окна, почувствовал, как между лопатками пробежал струйкой холодок. Он мысленно посылал ей добрые напутствия, а когда Анна Павловна; садясь в машину, провела взглядом по этажам госпитального корпуса, Заикину показалось, что она на какой-то миг задержалась на его окне.

— В добрый путь, дорогой доктор, — сказал он ей на прощанье.

Прибыв на фронт, Анна Павловна не удивилась, что там первым ее встретил подполковник Черемных, что произошло все так, как она и предполагала, получив приказ о своем назначении во фронтовой госпиталь. Дело в том, что номер полевой почты, нового места службы был тот же, что и на обратном адресе писем, приходивших от Черемных. Невольно вспомнилось, как он хвалился ей своим знакомством с «влиятельным товарищем» в Главном санитарном управлении. «Требуется только твое согласие. Во всем остальном положись на меня», — уверенно заявлял он тогда. «Вот откуда все это. Видно, там все же пришлось поискать мои рапорта, упрятанные где-нибудь в подшивке», — думала она, вспоминая и о том, какими были счастливыми первые часы той ночи, когда он, убывая на фронт, «опоздал» на поезд и разыскал ее дом.

Наступившее у нее тогда дурманное состояние прошло лишь после того разговора, который состоялся у них поутру, когда она случайно заметила у Черемных на бедре заскорузлый рубец. «Откуда это?» — спросила она и услышала безразлично прозвучавший ответ: «Испанская отметина». — «Ты был в Испании? А Дремова там случайно не встречал?» — спросила она дрогнувшим голосом. «Как не встречал? Были знакомы еще задолго до Испании, только…» — «Что только?» — вскрикнула она. «Говорят, что-то он там наколбасил», — начал он нерешительно, но, заметив, как каждое его слово отражается болью на лице Анны Павловны, оборвал разговор.

После напряженного молчания Черемных все же осмелился спросить:

— А почему он тебя так интересует?

У Анны Павловны задрожали губы, глаза наполнились гневными слезами, но она, сжавшись в тугой комок, произнесла прерывающимся голосом всего несколько слов: «Да ты понимаешь?! Ты… ты понимаешь?! Дремов мой муж!»

Черемных почувствовал, как его бросило в жар. Оторвавшись от подушки, он хотел взглянуть Анне Павловне в глаза, но она, резко сбросив одеяло, вскочила с постели. Поднялся и Черемных. По-своему поняв причины душевного расстройства Анны Павловны, он начал, виляя, объяснять свое отношение к репрессированию Дремова, но она не стала его слушать. «Это ложь!» — твердо заявила она.

На том они тогда и расстались, но недели три спустя ей принесли письмо, в котором Черемных после пространных объяснений в любви и многократных предупреждений «понять его правильно» подробно описал свою встречу с одним из сослуживцев, хорошо знавшим Дремова и случайно встретившимся с ним перед войной в лагере. Встреча была радостной, но совместное пребывание весьма непродолжительным. Во время работы в карьере Дремов пренебрег мерами предосторожности и, сорвавшись со скалы, погиб.

«Убиваться не стоит, — писал Черемных. — Мне тоже нестерпимо жаль боевого друга, но теперь его уже не воскресить. Ты мужественная женщина, видела много смертей, должна пережить и эту…»

Далее Черемных просил побыстрее сообщить, когда она сможет ехать к нему. «Тут тебе будет легче перенести горе. Можешь полностью положиться на меня», — были его последние слова.

Анна Павловна никакого ответа Черемных не дала, а на поступавшие от него письма смотреть не могла. Она не хотела верить, что Дремова нет в живых. Ее уверенность основывалась не только на предчувствиях, но и на ответе, полученном из лагеря. На четвертушке серенького типографского бланка значилось: «Дремов Иван Николаевич в числе содержащихся в лагере не числится».

Мучительное тяготение к Черемных оборвалось так же неожиданно, как и возникло. У нее наступило такое состояние, при котором она, цепенея, стала с ужасом спрашивать себя: «Что такое было со мной? Так это же предательство! Пусть Иван узнал о моих подозрениях, пусть он даже погиб — я не имела права давать какой-либо повод Черемных плести эту мерзкую паутину».

Она вспомнила, как однажды у нее возникло твердое решение написать Черемных в самых резких тонах, что между ними ничего не может быть общего, а то, что было, заслуживает осуждения. Она взяла бумагу и карандаш, но когда села за стол, то почувствовала, что не хватает сил не только для того, чтобы думать о содержании письма, но и заставить себя механически водить рукой. Отбросив все в сторону, она судорожно сжала руками голову и еще раз прокляла тот день и час, когда, не стерпев после многих лет неутешного бабьего одиночества, поддалась соблазну.

Как бы там ни было, Анна Павловна считала, что на фронте у нее будет больше шансов что-то услышать о муже. Что касается отношений с Черемных, то она, пока еще не зная, как он будет себя вести в новых условиях, намеревалась их порвать раз и навсегда. Фактически получалось совсем по-иному. Встретил он Анну Павловну с распростертыми объятиями и продолжал уверять, приводя довольно веские подтверждения, что Дремов давно погиб.

— Что поделаешь? Теперь его уже… — скорбно вздыхал он.

Эти уверения привели к тому, что Анна Павловна сдалась. Через несколько месяцев после прибытия на фронт она стала его женой. «Что же, видать, судьба», — с болью в душе думала она.