— Тут, брат, нас пехота выручила. Был там у них отчаянный полкаш, Новиков, что ли. Так захватил он одним батальоном небольшой плацдарм. К нему и отошла наша бригада. Другие завернули куда-то севернее, на фланг. Не будь этого плацдарма — пришлось бы нам купаться подо льдом. На речке творилось что-то такое, что не понять: ни лед, ни вода, ни по льду, ни по дну. А когда пехота облепила — стало совсем другое дело. Потеплело на душе. Расположились мы подковой да вместе и отбивали немца. Не просто отбивали — навалили его горы, тьма-тьмущая. И все потому, что лез он, немчура, как чумной. А ночью, когда пурга еще больше рассвирепела, он рванул напролом. Вытянулся в колонны и попер. До того пришлось бить из пулеметов, что стволы краснели. Только к утру остановили.

— А этот Новиков с большим шрамом? — подступил Заикин.

— Вот еще! Мне-то как знать? Он там с полком где-то за рекой, а я со своим батальоном всего в десяток танков на плацдарме с одним пехотным батальоном. Комбат Супрун. Шустрый, горячий парень…

— Да ты что?! — вскрикнул Заикин, не веря услышанному. Помолчав, резко повернулся к майору. — Точно знаешь, что Супрун? Какой он из себя? Ну…

Танкист понял волнение. Поднялся на ноги.

— Ну какой? Из себя он вроде меня: небольшой ростом, кажись, белобрысый, а может, и не совсем. Бились мы там что тебе черти. Не было времени разглядывать друг друга. Все больше по радио да посыльными.

— Ну да, конечно, — о чем-то вспоминая, протянул Заикин.

— А потом меня зацепило. Хотелось с ним повидаться, да так и не удалось. А о нем писали в газетах… Парень не из трусливых, не дрогнул. А был там сущий ад, — закончил майор.

Заикину хотелось расспросить у танкиста и о Супруне, и о батальоне, и вообще обо всем, что там творилось на плацдарме, но услышанное взволновало его. Что-то затрепетало внутри.

Танкист боком заковылял в коридор, а Заикин, помрачнев, лег на койку. «Вот почему они молчат, не пишут, — подумал он о Зине и Кузьмиче. — Оказалась дивизия совсем на другом направлении. Видно, теперь она в составе новой группировки. А возможно… Война никого не щадит…»

После Первомая установилась на редкость теплая, безветренная погода. От земли несло паром, обильно расцвели сады. Под крышами госпитальных зданий слышался писк голубят. Все раненые, которые могли подниматься на ноги, тянулись во двор, на солнышко. Каждому казалось, что оно поможет быстрейшему выздоровлению.

Часто и врачи и сестры делали вид, что не замечали отступлений от правил. Им и самим надоела длинная, утомительная зима. Хотелось также быть на улице, дышать свежим воздухом, и когда выпадал случай — они его не упускали.

Не реже других появлялась во дворе Оленька, но Заикин про себя отметил, что она в последнее время, посматривая исподлобья, старается делать вид, что вроде его присутствия не замечает. «Знаем мы эти штучки. Надеется задеть мужское самолюбие», — думал он по этому поводу, хотя, по сути, мало что смыслил в сердечных делах. Когда же он как-то утром обратился к ней с вполне официальной просьбой — получить свое обмундирование, Оленька, было видно по всему, обрадовалась этому его обращению. Скосившись на него, она кокетливо произнесла:

— Посмотрим на поведение.

Заикин ответил шуткой. Вытянувшись по команде «смирно», задорно выпалил:

— Будем стараться, ваше величество. Не подведем!

Чувствуя все более усиливающееся влечение к Заикину, Оля восприняла его готовность «стараться» как появившуюся возможность вступить с ним в более близкое знакомство.

К обеду обмундирование было вычищено, отутюжено и висело в гардеробе, ожидая хозяина.

— Вот это дело, — счастливо воскликнул Василий, встретившись взглядом с добрыми глазами старушки няни, готовившей его обмундирование. — Спасибо, мамаша! Теперь гульнем, — пошутил он.

— Дай-то бог, — ответила исполненная радости няня.

Послеобеденное время прошло незаметно, а вечером, наспех проглотив ужин, Василий прямо из столовой направился за госпитальную ограду, намереваясь побывать на пустынном в эту пору года берегу реки. Но как только он оказался в тени распушившихся тополей, на дорожке неожиданно появилась Оля.

— А вот и мы, — сверкнула она сияющими глазами. Василий вздрогнул от неожиданности, смутился, не зная, как поступить, но, овладев собою, суховато произнес:

— Хотелось взглянуть на могучую реку.

— И только? — спросила Ольга с наигранной веселостью. — Если так, тогда вот, — она ухватила Василия обеими руками и увлекла за собой.

Заикин повиновался, но, шагая за Олей, он не мог понять, как получилось, что она оказалась рядом с ним, ведь между ними не было никакой договоренности.

Ольга шла молча, лишь изредка поднимала на него глаза, а когда оказалась у самой воды, спохватилась:

— Нет! Нет! Это не для нас. Здесь сыро.

Не отпуская его руку, несколько ускорив шаг, она увлекла его по тропинке в гору.

Они шли долго и остановились, лишь когда вышли на высотку. Осмотревшись, Василий подошел к одиноко стоявшему у опушки дереву и, прислонившись к нему плечом, громко выдохнул:

— Ух!

— Что, Васенька? — спросила Оля, прижимаясь головой к его плечу.

— Да так. Видно, отвык от ходьбы.

Подрумяненные с боков облака, неподвижно повиснув над горизонтом, постепенно угасли. Реку затянуло легкой дымкой, а на крутой высотке пробудился слабый ветерок. Медленно надвигалась тихая весенняя ночь.

Закрыв глаза и прижавшись спиной к дереву, Василий стоял молча, а Ольга, тихо дыша, смотрела прищуренными глазами куда-то вдаль. Обоим было хорошо, но Василий почему-то подумал, что Оля, находясь здесь вместе с ним, чувствует себя неуютно. Когда же он попытался привлечь девушку к себе, та отстранила его руку.

— Не надо, Вася, — дрогнувшим голосом сказала она. — Здесь так хорошо, так неповторимо, как вроде мы оказались где-то на другой планете. Первый раз за годы войны не слышу стона и просьб.

Василий понял, что Оля пришла с ним сюда, не боясь уединения, не ради мимолетного счастья. «Как могут быть обманчивы первые впечатления, — подумал он. — Вполне вероятно, что Оля по натуре кроткая и нежная сердцем девушка и что для нее случайная ласка чужда, а то, что она, как на первый взгляд может показаться, несколько развязна, так, возможно, и в этом проявляется ее стремление не отталкивать от себя раненых, для которых часто бывает дорого даже незначительное участие».

И, как бы угадав его мысли, Оля негромко позвала:

— Пойдем, Васенька! Поздно.

Проводив Олю до госпитального общежития, Василий возвратился к себе в отделение.

Забравшись под одеяло и ощутив приятное тепло, Заикин был уверен, что он после продолжительной прогулки на свежем воздухе уснет крепким, богатырским сном. Но прошел час, другой, а сна не было. Если же он позже и появился, то на самое короткое время.

— Что ворочаешься, пехота? — услышал он на рассвете сонный голос майора-танкиста, видно давно наблюдавшего, как Василий маялся в бессонье.

Вздохнув, Василий дал самый стереотипный ответ:

— Надоело. Пора кончать эту волынку, да вот тянут.

Намереваясь все же уснуть, Заикин отвернулся к стене и спустя какое-то время начал дремать, но, бесшумно открыв дверь, в палату вошла Ольга. Поздоровавшись, она осведомилась у всех сразу о состоянии здоровья, а затем объявила ходячим раненым время приема у врачей.

Войдя к Анне Павловне, Василий застал ее в хорошем расположении духа.

— Будем подводить итог. Кажется, пришла пора, — сказала она чистым, мягким голосом.

Заикин не поверил своим ушам. «Неужели и правда пришло то время?..» — спросил он у себя, поднимаясь на стол.

Анна Павловна осмотрела его неторопливо, а он, сдерживая себя даже в тех случаях, когда было до слез больно, не стонал, не проронил ни одного слова. Он старался смотреть на ее красивые руки с ямочками на локтях, а когда она отрывалась — на длинные, тонкие, очень чуткие пальцы.

Закончив осмотр, Анна Павловна посмотрела на выступившие у Василия на щеках капельки пота и легонько потрепала его за волосы, сердечно проговорила: