Заняв круговую оборону, рота с приданной ей батареей сорокапятимиллиметровых орудий открыла огонь по приближавшейся вражеской моторизованной колонне. В облаке пыли сверкнули искры, и головной танк утонул в черном дыму. Через какую-то минуту заерзал на месте второй, полезли одна на другую мчавшиеся за ними автомашины с пехотой. Началась свалка. Внизу не обойти — река. Справа — крутой обрыв. И в тот момент, когда поднялась суматоха, послышалась команда ротного:

— В атаку! Вперед!

Паля на ходу из автомата, Заикин раньше других ворвался со своим взводом в густую массу вражеской пехоты. Прошли считанные минуты, и развилка покрылась трупами в зеленых мундирах. Противник на какое-то время опешил. Начал откатываться, но, поняв, что перевес в силах на его стороне, опомнился и бросился в контратаку. Рота таяла с каждой минутой. Оставшись лишь с одним орудием, она вынуждена была отступить к вершине высотки. А закрепившись там, открыла такой дружный огонь, что противник вновь отказался от наступления. Но тут ее постигла беда: когда в атаку двинулись подошедшие вражеские танки, был убит ротный. Чтобы ослабить удар, против одного из танков бросился рядовой Игнат Хвиля.

Заикин видел, как при взрыве вражеской машины Игнат был отброшен в сторону и остался неподвижным.

К глубокой ночи атаки противника прекратились. Вражеская колонна по большаку через высотку так в тот день и не прошла…

Рота даже небольшим составом выполнила поставленную ей задачу, но те, кто остался в живых, оказались отрезанными от своих далеко откатившихся к востоку главных сил. Бой доносился к ним далеким эхом.

Из командиров в живых остался один он — Заикин. Собрав бойцов, решил догонять свою часть. Тогда-то и случилось, что, переступая через трупы, он наткнулся на Игната. Тот лежал вниз лицом, уткнувшись подбородком в почерневшую лужу крови, не подавая признаков жизни. Уничтоженный танк все еще продолжал чадить зловонным, приторным смрадом.

Вынув у Игната из кармана солдатские документы, Заикин сунул их на дно своей полевой сумки.

Много верст пройдено с той поры, и вот он, Игнат Хвиля. Только теперь не было ясноглазого, смуглолицего великана. К бывшему взводному, а теперешнему комбату, прижимался придавленный, обросший черной бородой скиталец. Лишь голос тот же: чистый, мягкий, певучий.

— Борода-то зачем? — спросил Заикин.

Игнат несколько смутился, ответил негромко:

— Да как же тут? Всякие полицаи… До петли недалеко…

— Конспирация? — усмехнулся Заикин.

Какие-то секунды стояли молча, как бы прислушиваясь к чему-то далекому, но в сознании комбата продолжали воскресать события первых месяцев войны, когда наиболее полно и наглядно проявлялся характер каждого человека, когда все доброе и злое, хранившееся в тайниках души, выступало на поверхность. В те смертельно тяжелые дни часто мешались чины и ранги, и нередко самые высокие доставались тем, кто жил без выбора и не искал выгод, кто поднимался во весь рост и, не щадя жизни, становился на пути ворвавшегося врага, кто останавливал его ценой своей жизни. Перед глазами возникали и офицеры, и генералы, и комиссары всех рангов, шедшие в атаку впереди боевых цепей или залегавшие в недорытые окопы впереди своих бойцов на самых танкоопасных направлениях. Он вспомнил, как в тот раз генерал Чумаков, глядя воспаленными глазами в пламенеющую даль и поставив командиру роты боевую задачу, сказал: «Смотри, сынок! На тебя надежда. Надо остановить. Ты ведь коммунист, а…»

Генералу тогда не удалось закончить фразу. Прервалась она на полуслове. Прошмыгнувшие «мессеры» сбросили мелкие бомбы, дали очереди из пушек и пулеметов. Генерала отбросило за кювет. На том и оборвалась его жизнь. Но ротный понял поставленную задачу. И не только понял — до последнего вздоха старался ее исполнить. Перед глазами так и стоял генерал, а в ушах звучали его слова: «На тебя надежда… Ты ведь…»

Рота остановила продвижение противника на несколько часов, заплатив за это жизнью многих бойцов. К ним был причислен и Игнат Хвиля.

Заикин очнулся. Игнат стоял рядом. «Кто знает? Возможно, противнику тогда, в сорок первом, не хватило всего нескольких танков, и именно тех, которые были уничтожены там, на высотке, чтобы достигнуть окончательной цели», — подумал он.

— Сюда ты зачем и как добрался? — спросил он у Игната.

— Долго это. Как-нибудь потом, — уклончиво ответил Игнат.

— Ладно, — согласился Заикин, поглядывая на торопливую работу солдат.

Нудный дождь, моросивший всю длинную ночь, стихал, но широкую пойму все больше затягивал густой туман, а тугие волны, медленно шевелясь, скользили по песчаному берегу словно живые. Взяв несколько бойцов, Заикин поспешил к хутору, чтобы забрать последние бревна. Не отставал от него и Игнат.

— Так кто здесь у тебя? — вновь спросил комбат.

— Да кто же? Жена, сын да могилы предков. Здешний я.

— Вот как, — замедлив шаг, Заикин посмотрел на Игната.

— Как же все-таки удалось сюда добраться? Вон ведь какая даль.

— Не захочешь погибать — доберешься.

Заикин пошел по тропинке к сараю, где солдаты продолжали разбирать сваленные в кучу жерди, а Игнат, подставив плечо под бревно рядом с натужно сопевшим бойцом, вспомнил, как тогда на высотке, придя в сознание, он долго не мог понять, где находится, как пытался звать на помощь, но пересохшие губы и язык не повиновались, а когда вздумал пошевелиться, то от боли вновь куда-то провалился.

Когда наступил день и пригрело солнце, он вновь пришел в сознание и пополз, а наткнувшись на что-то жесткое и ощупав, понял, от чего спирало дух и тянуло на рвоту. Рядом лежал убитый немец. Пытаясь от него отползти, нечаянно коснулся рукой висевшей у него на боку фляги. Поняв, что она не пустая, отвинтил пробку. Смрад еще больше ударил в нос. Не оставалось сомнения, что в разогревшейся на солнце фляге был шнапс. В первый миг не мог решить, как быть, но жажда была настолько сильна, что сдержать себя не хватило сил. Чувства взяли верх над разумом. Дотянувшись губами до горлышка большой ребристой фляги, стал с безумной жадностью втягивать в себя большими глотками вонючую жидкость. Сколько выпил, сколько после этого находился рядом с немцем — так никогда и не узнал. Только и осталось в памяти, что с большим трудом отползал, оттащил в кусты какого-то слабо стонавшего офицера и что очнулся от удушливого запаха прелой соломы и мышиных гнезд. Понять, что находился под полом, удалось лишь после того, когда над головой заскрипели половицы, а в глаза ударил слабый свет. Послышалось чье-то приглушенное бормотание, и теплые шершавые руки прикоснулись к лицу. Эти руки приподняли голову, и он неожиданно ощутил, как в рот полилась холодная вода. Словно откуда-то издалека донесся старческий голос: «Троих угнала война. Когда стемнело, пошел к перекрестку. Думал сыскать хотя бы одного. Вот и нашел…»

…У домика Заикин увидел спешившую в его сторону женщину. Высоко вскинув покрытую белой косынкой голову, она шла так стремительно, что казалось, ничего не видела перед собой.

— Вам далеко? — преграждая ей путь, спросил Заикин. Женщина вместо ответа вскрикнула:

— Так вы свои? Наши? А где мой, где мой Игнат?!

— Ваш Игнат? Здесь он. Сейчас. Игнат! Хвиля! — негромко позвал Заикин.

В тишине было слышно шуршание осыпавшейся листвы, а затем донесся приближавшийся топот.

— Рядовой Хвиля прибыл! — доложил Игнат, как бы не замечая жены.

— Тебя, Игнат, разыскивают, — сказал Заикин, а посмотрев на понурившуюся женщину, заметил у нее на плече тугую, наспех заплетенную косу и тонкие вразлет брови. «Красавица», — подумал он.

— Что же ты ушел? — певуче простонала женщина.

— Ганнушка! Зачем ты сюда? Я же солдат, — мягко ответил Хвиля.

— Какой же он солдат, товарищ командир? — сделав шаг к Заикину, сквозь слезы спросила Ганна.

Не успел Заикин ответить на ее вопрос, как она залилась слезами.

— Раны у него, кровью харкает…

— Иди, Ганнушка, иди, я скоро вернусь, — остановил ее Игнат. — Война же. Все там…