Дремов промолчал, но, ускорив движение за ушедшим стариком, еще раз оглянулся на врача. Тот, не отставая, поспешно проговорил:

— Я с вами. Все самое необходимое тут, при себе. — Он похлопал по медицинской сумке.

«Самоходка» с самого начала пошла довольно быстро, и Дремов был рад, что старик правильно его понял. Но были такие места, где приходилось идти ощупью, где старик, спрыгнув с коня, буквально вытаптывал перед собой и по сторонам каждый шаг непрочного, зыбкого грунта. Было и так, что, падая ниц, он прижимался к земле поочередно то одним, до другим ухом. И конечно же, он хорошо понимал, что иначе нельзя. Было видно, что старик изо всех сил старался оправдать оказанное доверие. Когда лес совсем поредел, старик, спрыгнув с лошади и озираясь, подбежал к Дремову.

— Тут она и есть, наша река… Вот она, — показал он вперед, но Дремов, так ждавший минуты, когда можно будет своими глазами увидеть Днепр, не поверил старику. Он подумал, что старый человек ошибся, так как не было видно никаких признаков реки. Та же тягучая сырость, тот же удушливый дым. Правда, теперь было значительно светлее, чем в лесу.

— Здесь река? — с сомнением спросил Иван Николаевич.

— Тута, тута, сынок. Где ей еще быть? Вот она, за лозой.

Видно, в вопросе, заданном Дремовым, старик уловил появившееся у командира сомнение. Чтобы тут же его рассеять, он пошел быстрыми шагами вперед, продолжая повторять:

— Тута, тута. Она. Где ей еще быть?

Дремов поспешил за стариком, а тот, заметив его приближение, остановился:

— Тута она, только упряталась в молоко. Вишь, покрылась туманом. — Старик подался вперед всем телом, выставляя перед собой иссохшие, узловатые руки.

11

Оценивая обстановку, Новиков позвал Заикина.

— Вот что, комбат! Пока не рассвело, надо усилить огонь да под шумок бросить вверх по реке еще один взвод. Пусть там шурует на широком фронте, нагоняет фрицам жару-пару, создает видимость. Понял?

— Так точно! — не задумываясь, согласился комбат. — Только, считаю, надо усилить его взводом «самоваров», дать десятка три мин, и пусть лупит по одной.

— Верно! Минометы будут совсем кстати. А послать следует Хоменка. Старшина немчуру повеселит.

Рядом затрещали кусты. Кто-то пробирался.

— Тебе кого? — окликнул Новиков высунувшегося из кустов солдата. Вскочив, тот приблизился и, протягивая зажатую в кулаке бумагу, поспешно проговорил:

— Вам это, от командира. Еле разыскал…

Натянув на голову полу плащ-палатки и освещая листок фонариком, Новиков прочитал: «Мою точку вам покажет на карте сержант. Начинать одновременно. Следите за сигналом. Об остальном расспросите связного».

— Ложись сюда да показывай, где НП командира, — присвечивая фонариком волглую карту, наклонился над ней Новиков. Сержант повел по карте пальцем вниз от моста, на миг задерживаясь то в одном, то в другом месте. Наконец синий с подтеком палец остановился у изгиба реки.

— Вот здесь они. Точно! — Сержант накрыл участок карты ладонью. — Точно тут! Товарищ командир, когда посылали, приказывали так прибрасывать. Как раз на ширину ладони.

— Не слышал, скоро пойдут через реку?

Сержант пожал плечами, но свое предположение все же высказал:

— Должно быть, скоро, чтобы до рассвета быть на том берегу.

Поднимаясь на колени, сержант собрался уже уходить, как, вспомнив об одном важном поручении, лег снова рядом с Новиковым.

— Чуть было не забыл. Приказывали, товарищ полковник, чтобы потом, когда пойдете форсировать, назвали бы его по радио, вроде случайно, несколько раз генералом и дали бы понять, что вроде бы тут у вас развернулись главные силы чуть ли не целой армии, а он, генерал, пока еще где-то позади, в глубине…

Сержант украдкой посмотрел на свою ладонь. Новиков понял, что тот что-то подсматривает.

— Что там у тебя? Связной смутился.

— Да тут так, на память… Пометинки, чтобы не забыть.

— Ну и что, есть еще?

— Кажись, все.

— Понял? — спросил Новиков у комбата.

— Выходит, придется ждать их… — разочарованно протянул Заикин. — Я думал…

— Что думал? В этом вся суть замысла. Надо приковать внимание противника к нашему направлению, чтобы ему и в голову не пришло, что кто-то пойдет южнее Кужарина, через непролазные пески да болота. Так что давай поторопимся.

Новиков поспешил к реке, к роте Супруна, а капитан Заикин, выпроводив старшину Хоменка, спустился по обрывистому берегу к воде, где несколько групп солдат вязали плоты.

— Чего не поделили, славяне? — спросил комбат, услышав приглушенную перебранку. И пока ответа не было, обратился к сухонькому пареньку, оказавшемуся ближе других. — Что стряслось?

— От, видите ли… — начал тот, — нашелся такой, что будьте вы мне здоровенькие. Он, видите ли, соскучился по частному капиталу, — сердито глянул щупленький в сторону другого солдата, согнувшегося с пучком лозин над бревнами.

— Что, что? — улыбаясь, переспросил комбат.

— Вот этот… Видите ли, знает все законы! Нашелся еще, будьте вы мне здоровенькие, шибко знающий. Такого у нас в Одессе сразу бы шпокнули. Понятно? — кивнул он в сторону своего недруга.

— Постой, постой! В чем дело-то? — стал комбат усмирять разгорячившегося солдата, но тот не сдавался.

— Не пролетарский это тип. Шкура!

Заикин понял, что одессит зашел далеко.

— Разговорчики прекрати! Лучше скажи толком, какой частник? Что за капитал?

Выпрямившись, к Заикину шагнул сержант.

— Тут нечего слушать, товарищ комбат. Вот этот мутит, одесский. Пусть лучше побыстрее мотает руками, а не языком. Вон скоро рассвет. А то всех обзывает…

— Объясни толком, что стряслось? — приказал комбат.

Сержант начал неохотно:

— Когда на хуторе свалили старый сарай, то со стены повалились изопревшие постромки, вожжи, хомут и другая утварь…

Сержант не успел закончить мысль. Его на полуслове перебил все тот же щуплый солдат:

— Ого, уже быка, товарищ сержант, надумали упрячь в хомут, — съязвил он. — Это ярмо, товарищ отделенный.

— Ну-ну! Не тебя спрашивают! — повысил голос комбат и поторопил сержанта: — Так что?

— Подхватил этот тип все добро и айда. Заорал: «Будем вязать», а Галим отнял. Стало жаль появившегося старика. К чему обижать? Тут и началась свара. А старик услышал ругань, подхватил все да и принес нам. Вон оно, — сержант оглянулся на темневшую у обрыва кучу.

У ног, смывая песок, шелестели пенистые волны. Наши артиллеристы дали залп по минометным позициям противника. С обрыва свалились несколько бойцов со связками лозы.

— Во, товарищ комбат, какой лозы подбросил дед за то, что развалили его сарай, — хохотнул один из бойцов.

Сержант выпрямился.

— Это тот самый дед Игнат, которого они вот… Не поделят…

Заикин пощупал лозины, чмокнул губами:

— А что? И правда, мягкая. Вяжи, что веревкой.

— Хи-хи! Она еще и медом помазана, — съехидничал одессит.

От обрыва послышались шорохи и приглушенный разговор. Заикин повернулся. Один голос показался ему чем-то знакомым, а когда солдаты спустились к воде, пришедший вместе с ними несколько сутулый, высокого роста мужчина, одетый в лохмотья, бросился к нему:

— Василий! Взводный!

— Игнат?! Ты? — протягивая руки, шепотом спросил Заикин.

— Так точно! Игнат я, Хвиля!

— А мы похоронку послали… Значит, поспешили?!

Не отпуская от себя Игната, Заикин вспомнил те далекие дни сорок первого, как стояли они так же на берегу Днепра, только севернее, где-то под Смоленском. Подпирая небо черно-бурыми фонтанами по всему горизонту, грозно разрастаясь вширь, полыхали пожарища. Горели города и села, леса и жилища людей, колхозные фермы и созревшие хлеба. Враг был беспощаден. Бросая в прожорливую пасть войны подходившие из глубины свежие дивизии, он, не считаясь ни с какими потерями, рвался вперед.

В тот день, как и во все дни с начала войны, солнце не могло прорваться из-за гари пожарищ. Оно выглянуло только перед самым закатом, чтобы осветить небольшую горстку бойцов, всего в три десятка человек, сохранившихся от стрелковой роты, спешивших под артиллерийским обстрелом к развилке дорог, чтобы захватить ее и не допустить прорыва противника по большаку.