Однако другим уже ничто помочь не могло. Меч Крокара сорвал правое оплечье с бретонского рыцаря Жана Руссело, обнажив шею и плечо. Тщетно тот пытался прикрыть уязвимое место щитом: левая рука туда почти не дотягивалась, а увернуться он тоже не мог, так как со всех сторон сражались другие пары. Несколько минут Руссело удачно оборонялся, но затем топор опустился на обнаженное плечо и по рукоять вошел в грудь рыцаря. В тот же миг смерть настигла и второго бретонца, Жоффруа Меллона, юного оруженосца, — Черный Саймон вонзил меч в плохо защищенное место у него под мышкой. Еще три бретонца — Ив Шеруэль, Каро де Бодега, оба рыцари, и оруженосец Тристан де Пестивьен — были отрезаны от своих товарищей и, упав на землю под ударами окруживших их англичан, должны были либо выбрать смерть, либо сдаться. Они отдали мечи Бамбро и, покрытые ранами, отошли в сторону, с горечью наблюдая за бушующей на лугу схваткой.
Она уже длилась двадцать минут без единой передышки, и бойцы настолько изнемогли от тяжести доспехов, от потери крови, оглушающих ударов и собственных яростных усилий, что еле держались на ногах и с трудом поднимали оружие. Необходим был перерыв, иначе битва так и осталась бы нерешенной.
— Cessez! Cessez! Retirez![26] — кричали герольды, пришпоривая коней и разделяя измученных бойцов.
Медленно мужественный Бомануар отвел двадцать пять своих бретонцев на край луга, где они открыли забрала и растянулись на траве, пыхтя, как собаки в жаркий день; и вытирая пот с налившихся кровью глаз. Между ними с кувшином анжуйского вина сновал паж, и каждый осушил по чаше — все, кроме Бомануара, который столь строго соблюдал пост, что не позволял себе до заката ни глотка пищи, ни глотка воды. Он расхаживал среди своих бойцов, хрипло, еле ворочая пересохшим языком подбодрял их, втолковывая, что англичане почти все ранены и некоторые так тяжело, что едва стоят на ногах. И пусть до сих пор бой складывался не в их пользу — до сумерек еще пять часов, а за такой срок многое может произойти, прежде чем уложат последнего из них.
Тем временем слуги забрали с луга двух убитых бретонцев, и полдесятка английских лучников поторопились унести Найджела. Эйлуорд отстегнул промятый шлем и залился слезами, увидев бескровное, неподвижное лицо своего молодого господина. Однако он еще дышал, и лучник, бережно уложив его на траву возле реки, принялся хлопотать вокруг него, и в конце концов вода, смочившая его лоб, и ветер, овевавший ему лицо, вернули жизнь в разбитое тело. После нескольких глубоких хриплых вдохов щеки Найджела утратили мраморную белизну, но сознание к нему не вернулось, и он не слышал ни рева толпы, ни лязга возобновившегося боя.
Англичане некоторое время валялись на траве все в крови, еле переводя дыхание, и единственным их преимуществом перед соперниками было то, что осталось их двадцать девять. Однако среди них набрался бы лишь десяток, не получивших ран, а среди остальных некоторые так ослабели от потери крови, что еле держались на ногах. Тем не менее когда наконец прозвучал сигнал к продолжению боя, все до единого по обеим сторонам луга заставили себя встать и, пошатываясь, двинулись навстречу врагу.
В самом начале второй схватки англичане понесли большую потерю, удручившую их. Бамбро, отдыхая, поднял забрало, как и все остальные, но дух его был столь обременен заботами, что опустил он его небрежно, оставив щель шириной в дюйм. Едва две шеренги снова сошлись, бретонский оруженосец, левша Ален де Каране, заметил это и тотчас ткнул в щель коротким копьем. С криком боли английский вождь упал на колени, но затем все-таки встал, хотя от слабости не мог поднять щит. Воспользовавшись его беспомощностью, бретонский рыцарь Жоффруа Дюбуа Сильный нанес ему такой удар топором, что сокрушил нагрудник вместе с грудью под ним. Бамбро упал мертвый, и несколько минут вокруг его трупа кипел яростный бой.
Затем англичане угрюмо отступили, унося тело Бамбро, а бретонцы, тяжело дыша, отошли на свою сторону луга. В тот же миг трое пленных подобрали валявшееся на траве оружие и побежали к своим.
— Нет! — крикнул Ноллес, подняв забрало и следуя за ними. — Вы нарушили обычай! Вы сдались, когда мы могли бы убить вас, и, клянусь Пречистой, я назову вас всех трех бесчестными, если вы не вернетесь назад.
— Не говори так, Роберт Ноллес, — ответил Ив Шеруэль. — Ни разу еще бесчестие не коснулось моего имени. Но я счел бы себя faineant[27], если бы не вернулся сражаться бок о бок с моими товарищами, когда случай дал мне на то законное право.
— Клянусь святым Кадоком, он говорит правду! — прохрипел Бомануар, выходя вперед. — Тебе ли не знать, Роберт, что по закону войны и рыцарскому обычаю пленники обретают свободу, если тот, кому они сдались, падет на поле боя.
Ответить на это было нечего, и Ноллес совсем без сил вернулся к своим товарищам.
— Жаль, что мы их пощадили, — сказал он. — Один удар лишил нас нашего вождя, а им добавил троих.
— Коли еще кто-нибудь из них сложит оружие, приказываю убить его, — произнес в ответ Крокар, чей погнутый меч и забрызганные кровью доспехи доказывали, сколь яростно рубился он сам. — И не падайте духом, товарищи, из-за того, что мы потеряли своего вождя. Мало пользы принес ему мерлиновский стих. Клянусь тремя германскими императорами, я сумею научить вас кое-чему получше прорицаний старухи. Слушайте! Сомкнем плечи, а щиты будем держать так близко, чтобы никто не мог прорваться между ними. Тогда мы будем знать, что у нас сбоку, и сможем глядеть только перед собой. А если кто-нибудь ослабеет, товарищи справа и слева его поддержат. Теперь же все вместе вперед во имя Божье, ибо победа еще останется за нами, коли мы будем биться, как подобает мужчинам.
Англичане двинулись вперед сомкнутой шеренгой, а бретонцы побежали навстречу к ним в прежнем беспорядке. Самым быстрым оказался оруженосец Жоффруа Пуляр в шлеме в форме петушиной головы с высоким гребнем и длинным клювом с двумя дырочками для дыхания. Он наставил меч на Калверли, но Белфорд поднял палицу и нанес ему страшный удар слева. Пуляр зашатался, отпрянул в сторону и начал кружить, как человек, повредившийся в уме, а из его медного клюва падали капли крови. Он кружил и кружил под хохот и кукареканье толпы, пока не споткнулся и не упал ничком мертвый. Но сражающиеся ничего этого не видели, ибо отчаянный натиск бретонцев возобновлялся снова и снова, а английская шеренга упорно двигалась вперед.
Некоторое время казалось, что разделить ее невозможно, но щербатый Бомануар был не только рубакой, но и хорошим военачальником. Пока его истомленные, истекающие кровью, задыхающиеся товарищи наседали на шеренгу спереди, сам он, Рагенель, Тинтиньяк, Ален де Каране и Дюбуа обошли ее стороной и с яростью набросились на англичан сзади. Началась общая свалка, длившаяся до тех пор, пока герольды не заметили, что бойцы остановились, задыхаясь, не в силах нанести хотя бы один удар. Они тогда подъехали к ним и объявили еще одно перемирие.
Но за те несколько минут, пока на них нападали с обеих сторон, англичане понесли тяжелые потери. Под мечом Бомануара пал англо-бретонец д'Арден, хотя прежде успел нанести ему глубокую рану в плечо. Булава карлика Рагенеля и мечи его товарищей сразили сэра Томаса Уолтона, ирландца Ричарда, одного из оруженосцев и дюжего крестьянина Юлбите. Около двадцати бойцов с той и с другой стороны еще держались на ногах, но все были измучены до предела — задыхались, пошатывались, почти не в силах поднять оружие.
Странное это было зрелище: спотыкаясь, они брели на заплетающихся ногах, как пьяные, а если приподнимали руки, чешуйки под мышками и налокотники отливали красным, точно рыбьи жабры. Вот так, еле-еле шли они, дабы упрямо возобновить бесконечное свое состязание, а на зеленой траве оставались влажные омерзительные, следы.
Бомануар, ослабевший от потери крови, вдруг остановился и еле выговорил пересохшими губами: