Что-то нашего Антона давно не видно. Не заходил Калита? — нередко, возвращаясь из школы, спрашивал отец. На наш отрицательный ответ сокрушенно кивал головой:
— Как бы «духи» не взяли!
Как ручейки сливаются в полноводную реку, так отовсюду, из самых глухих сел и местечек Украины стекались к отцу услышанные и записанные его многочисленными корреспондентами народные песни, мелодии.
Среди корреспондентов — и старые университетские друзья, и учителя церковноприходских школ, и селяне (кому с грамотой повезло).
С богатым запасом песен всегда приходил к нам Антон Калита из Борисполя. Был он крестьянин из батраков, поражал своим книголюбием и какой-то, я бы сказал, подчеркнутой интеллигентностью, одухотворенностью лица. Николай Витальевич, помнится, называл его (надо полагать, не только за внешность) «апостолом правды и науки».
Опасения насчет «духов» тоже были весьма обоснованными: из Киева Антон Калита никогда не возвращался с пустыми руками. Добрые люди (студенты, ученики Лысенковой школы) постоянно снабжали его прокламациями, нелегальной литературой.
Осенью 1904 года Калита снова появился в нашем доме. На этот раз не один.
— Земляки-бориспольцы, такие, как я, гречкосеи, — представил гостей Антон. — Порешили мы, Николай Витальевич, землю панскую отобрать, делить на всю громаду. А оно кое-кому и хочется и колется. И тяжко ярмо панское нести и боязно бросать. Вот к вам и пришли за советом.
— Справедливое дело надумали, — отец разволновался, обнял Калиту. — А совет мой какой?.. «Треба миром, громадою обух сталить, та добре вигострить сокиру». Хорошо сказал Тарас. Лучше не посоветуешь.
И после их ухода, возбужденный, сияющий, все повторял:
— Сбываются мечты Тараса. Пробуждается народ. Как не радоваться этому!
Революция… Всюду ощущалось ее горячее дыхание. Горели поместья. Из далекой Маньчжурии ползли солдатские эшелоны с таким зарядом ненависти к прогнившему самодержавию, что для взрыва достаточно было искры.
— Запомни мои слова, Остап. Добром это для Миколки и иже с ним не кончится, — говорил отец, когда в газетах появились первые полные противоречий слухи о «кровавом воскресенье». — С кровавой Ходынки начал, на крови стоит, в крови захлебнется.
Отец не принадлежал ни к одной политической партии, но в его симпатиях к революционерам никогда не сомневались даже жандармы.
В деле жандармского управления № 17 за 1884 год, которое хранится в Киевском центральном архиве, так и сказано: «Учитель музыки Николай
Витальевич Лысенко (композитор) агитировал среди студентов к беспорядкам».
А вот что Николай Витальевич сам писал почти двадцать лет спустя моей старшей сестре Екатерине Николаевне Масленниковой:
«Наши тебе уже описывали волнения студентов и рабочих в Киеве. Юру Старицкого (сына М. П. Старицкого. — О. Л.) арестовали, и он отсидел что-то больше недели в тюрьме; Остап тоже там был, но убежал своевременно и только отсидел в гимназии (что-то часов шесть) в карцере. Надеются, говорят, на новые волнения 19 февраля и, говорят, более грандиозные. Правительственные тоже готовятся со стрельбой. Плохо! Много будет жертв».
Даже из письма, предназначенного для цензуры, видно, с каким сочувствием относился композитор к рабочим и студенческим волнениям. Мне это письмо вдвойне дорого. В нем крупица и моей молодости.
…Несколько дней в городе упрямо «носились слухи: готовится студенческая демонстрация против массовых арестов среди революционной молодежи.
Возвращаясь из гимназии, я то и дело натыкался на городовых, околоточных, шпиков. «Готовились» и дворники — тоже нередко платные агенты полиции.
В воскресное утро задворками, чтобы не попасться на глаза гимназическому «педелю», пробираюсь к университету, за неповиновение покрашенному по повелению Николая I в красный, «бунтарский» цвет. Тут уже человек двести студентов. Стоят, ждут. Вдруг загрохотал чей-то голос:
— Пошли, товарищи!
Медленно двинули по Владимирской. У демонстрантов ни знамени, «и транспарантов. Только песня!
Молодые, мужественные голоса подхватывают песню-приговор:
Откуда ни возьмись казаки. Засвистели нагайки, захрапели поднятые на дыбы кони. Демонстрация распалась. Я бросился в ближайшие ворота. Уже не помню, как добрался домой.
Этим, однако, не обошлось. Вездесущий «педель» все же заметил меня и донес начальству. «Только ради отца» директор гимназии ограничил наказание карцером. Отсидел я свой «срок». Домой возвращаюсь в глубокой тревоге: что-то отец скажет? А он только головою покачал: «Плохой из тебя, Остап, конспиратор. В следующий раз будь осторожней».
Однако в творчестве этих лет сам композитор не проявлял особой осторожности. Все чаще привлекает Николая Витальевича поэзия Ивана Франко, неутомимого Каменяра революции.
В самый разгар крестьянских волнений рождается хор на слова И. Франко «Ой що в полі за димове» («Что так в поле сильно пылит»). Поэт призывает порвать цепи вековые, «що скували думку людську», поднять «з пітьми[41] люд рабочий», объединиться, чтобы «разом стала, щастя, долі добувала».
Энергией, неукротимым духом борения насыщен хор Лысенко. Маршевая мелодия заключительной части дышит верой восставшего народа в окончательную победу над палачами. Хор «Ой що в полі за димове» послужил важной вехой к созданию знаменитого хорового гимна «Вечный революционер», где над царством тьмы торжествует «дух, що тіло рве до бою», восставший народ.
«Вечный революционер» был написан Н. Лысенко летом 1905 года на даче в Китаеве. Утром он, как всегда, ушел в лес «на работу». Весь день провел на своей любимой поляне и вернулся домой поздно. Поздоровавшись, возбужденно заходил по веранде. Нам всем показалось, что он принес какие-то важные политические новости (только ими и жили в то грозовое время). Но неожиданно для всех Николай Витальевич подошел к роялю, стремительно откинул крышку и ударил по клавишам. Незнакомые звуки все росли и крепли, тревожные, призывные. Но вот в мелодию вплелось:
С какой светлой силой зазвучали хорошо знакомые слова! И, словно сговорившись, все подхватываем торжественную и величавую мелодию:
Фанфарные, упругие, бодрые аккорды рвут сонную тишину китаевской ночи:
И снова зовет, ведет за собой импровизированный хор, усталый, но ликующий голос отца:
— Не знаю, поздоровится ли автору, но гимну обеспечена долгая жизнь, — заметил кто-то из гостей. — Вы, Николай Витальевич, не песню, а бомбу сотворили. Синие мундиры не простят вам этого.