Не только к Мышуге, но и ко всем преподавателям отец относился с большим уважением и тактом.

Только однажды, я хорошо помню это, отец резко и гневно оборвал педагога. Преподавательница по классу фортепьяно грубо оскорбила своего ученика-еврея. Отец немедленно уволил ее:

— Пока я жив, черносотенцам в моей школе не будет места.

Внимательно присматриваясь к работе, педагогическому «почерку» своих товарищей, охотно перенимая их опыт, Николай Витальевич и тут придерживался любимого правила: «Учись, переймай, та свій розум май».

Школа давала своим воспитанникам высшее образование, руководствуясь программами консерваторий и музыкально-драматического училища Московской филармонии. Но отец не копировал слепо уже готовые образцы. Все мертвое, отжившее решительно отбрасывалось.

Я слушал в школе отца его лекции по композиции и бывал на его практических занятиях в фортепьянном классе.

Как важно с самого начала привить ученику (особенно начинающему) любовь к музыке! Бессмысленные, бессодержательные упражнения, бесконечные повторения одного и того же такта вызывают отвращение, ненависть к инструменту даже у очень одаренных детей. Так было в детстве с великим Паганини. Убийственную тоску вызывал у Грига его педантичный преподаватель в Лейпцигской консерватории. Николай Витальевич шел иными путями.

Он отбросил догмы канонов, мертвые, бессодержательные технические упражнения, занимавшие в то время весьма важное место в фортепьянной педагогике. Уже на первых занятиях обычно знакомил учеников с народными песнями, с романсами Глинки, пленяющими своей мелодичностью и красотой, на основе их создавал нужные упражнения.

— А теперь попробуйте сами проиграть эту мелодию. Смелее, — поддерживал он воспитанников, терпеливо поправляя их.

Безгранично радовался, когда кто-либо из учеников, самостоятельно прорабатывая музыкальное произведение, вносил что-то свое в исполнение.

— Так, музыкант обязан много работать, всю свою жизнь учиться, — говорил отец, — но с самого начала, со школьных лет делать это сознательно, с любовью к своей будущей профессии, к искусству.

В школе Лысенко не было тех паненок и «золотых» франтов из буржуазных и дворянских семейств, которые, заполняя частные и казенные музыкальные училища и Институт благородных девиц, учились музыке от нечего делать, лишь потому, что так было принято в «высшем» свете.

Не социальное положение, не национальность, а хороший музыкальный слух, память — для поступающих на драматическое отделение еще и сценическая внешность — были решающими для отца.

Школа не имела никаких дотаций, существовала лишь на взносы учеников за правоучение. Большинство учеников — люди среднего достатка или совсем неимущие. Я с самого начала помогал отцу в административных и финансовых делах школы, и сколько раз приходилось мне сообщать ему, что касса школы пуста, что нечем оплатить педагогов, которые (такова была договоренность!) не зависели от своевременных или несвоевременных взносов ученической платы.

Отцу приходилось в таких случаях обращаться к займам, снова (в который раз) влезать в долги и как-то выкручиваться, едва сводя концы с концами. И до сих пор с негодованием припоминаю клеветнические наговоры тех «верноподданных патриотов», которые, не ограничиваясь доносами на «неблагонадежность» и «украинофильство» школы, упрямо распространяли слухи, что и открыл школу Лысенко, дескать, исключительно из коммерческих соображений, чтобы «разбогатеть». И это в то время, когда отец, вообще равнодушный к деньгам, отдавал школе дни и ночи, не жалея ни сил, ни последней копейки. Не о прибылях, а о будущем искусстве своего народа заботился Микола Лысенко. Школа была его радостью, его надеждой. И он щедро дарил ей свои знания, свой опыт и талант.

Несмотря на исключительно тяжелое финансовое положение, в которое неоднократно попадала школа, он всегда находил возможность освободить от платы за правоучения талантливых учеников из народа, помогал им чем мог. Так было с М. В. Микишей, позднее известным певцом. Выступая в 1902 году со своим хором в Миргороде, Николай Витальевич обратил внимание на самодеятельный хор местной Художественно-промышленной школы имени Гоголя, которым руководил ученик Михайло Микиша.

— Сын бедной вдовы. Еще недавно гусей пас, — отрекомендовали хлопца учителя.

— Вам нужно учиться. Обязательно приезжайте в Киев. Все сделаю, — пообещал Николай Витальевич смущенному от счастья юноше, внимательно прослушав его. Микише не сразу удалось выехать из Миргорода. За участие в революционном движении он был арестован и лишь в 1904 году, отбыв «наказание» и «гласный надзор» полиции, явился к отцу. Как вспоминает М. В. Микиша, Николай Витальевич сам аккомпанировал ему на экзаменах и тревожился за него, как за родного сына.

Микиша не только был освобожден от платы, но и жил некоторое время в нашей семье.

— Нужно помочь хлопцу, — делился со мной отец. — Талантливый, а учиться ему трудно.

Стипендиатами школы были также телеграфист О. Ватуля, сын бедного портного М. Полякин, семинарист из селян К. Стеценко, сын рабочего Б. Романицкий и другие. Все они оправдали надежды отца.

О. Ватуля — народный артист республики, ведущий актер Киевского украинского драматического театра имени И. Франко, М. Полякин стал профессором Московской консерватории, Б. Романицкий — народный артист СССР, художественный руководитель Львовского драматического украинского театра имени М. Заньковецкой.

Талантливые воспитанники учились и в большом фортепьянном классе отца. Среди них — Лев Ревуцкий, ныне народный артист СССР, академик, выдающийся деятель украинской музыкальной культуры, и Анатолий Буцкой, профессор Ленинградской консерватории.

Хорошо помню лекции нашего профессора теории музыки Григория Львовича Любомирского, воспитавшего целую плеяду выдающихся мастеров украинской музыки; я слушал их вместе с Львом Николаевичем Ревуцким. Будущему композитору шел тогда 15-й год. И нужно сказать, что уважаемый наш лауреат и академик тогда частенько-таки ленился, а еще чаще шалил на лекциях. Но профессор, хотя и делал хлопцу замечания, смотрел сквозь пальцы на его шалости, так как и по теории музыки и по сольфеджио Левко Ревуцкий шел первым. Задачи по музыкальному диктанту он решал раньше всех, точно и как-то сразу схватывая диктуемое. У отца и Любомирского учились и Кирилл Григорьевич Стеценко, тогда руководитель семинарского хора, и Виктор Иванович Кривусев, музыковед, и Александр Антонович Кошиц, руководитель студенческого хора. Они были ближайшими помощниками в организации и руководстве школьным хором и, объединившись вокруг отца, стали средоточием композиторской молодежи. Они чрезвычайно содействовали развитию украинской музыкальной культуры, в частности — появлению многочисленных композиторских кадров.

С разных концов Украины потянулась талантливая молодежь к Лысенковой школе.

Ободренный успехами, отец целиком отдался ей даже в ущерб своему творчеству, для которого оставались лишь ночные часы.

Часто возвращался он домой уже в полночь, утомленный, с нездоровыми припухлыми мешочками под глазами, но в приподнятом настроении. И все, что говорилось в те ночные часы, было связано с различными моментами школьной жизни, с планами на будущее. Больше всего радовался он успехам своих любимых учеников — К. Стеценко и Л. Ревуцкого.

— Нет, не перевелись на нашей земле таланты. А сколько не открытых еще рассеяно по всей Украине, сколько их растоптано самодержавным чеботом! Школа наша помогает единицам, а за дверьми остаются сотни, тысячи народных самородков. До каких пор будет это? До каких? — тихо неведомо кого переспрашивает отец. — Как подумаю об этом, сердце болит!

«ДУХ, ЩО ТIЛО РВЕ ДО БОЮ»