не дают истинной управы, теснят, обижают народ. И так вы заслужили великую опалу.

Но хотим теперь изъявить милость, если исполните нашу волю: уничтожите вече и примете к себе государевых наместников во Псков и во все пригороды. В таком случае сами приедем к вам помолиться Святой Троице и даем слово не касаться вашей собственности. Но если отвергнете сию милость, то будем делать свое дело с Божиею помощию, и кровь христианская взыщется на мятежниках, которые презирают государево жалованье и не творят его воли».

Загнанным в угол представителям псковитян не оставалось ничего иного, как благодарить великого князя за «неслыханую милость» и целовать крест с клятвой верно служить ему, его детям и наследникам, «до конца мира». После этого Василий пригласил их к себе на обед и сказал, что вместо войска пошлет в Псков своего дьяка Третьяка Долматова, и что они могут передать письмо к горожанам. С этим письмом от имени всех схваченных в Новгороде псковитян поехал один из них, богатый купец Онисим Манушин. Письмо гласило:

«Пред лицом государя мы единомысленно дали ему крепкое слово своими душами за себя и за вас, братья, исполнить его приказание. Не сделайте нас преступниками. Буле же вздумаете противиться, то знайте, что великий князь в гневе и в ярости устремит на вас многочисленное воинство: мы погибнем и вы погибнете в кровопролитии. Решитесь немедленно: последний срок есть 16 генваря.».

Долматов явился в Псков вместе с Манушиным. От имени великого князя он потребовал, чтобы они немедленно упразднили вече, сняли вечевой колокол и дали согласие принять великокняжеских наместников. Дьяк завершил свою речь открытой угрозой: если откажетесь, придут войска и усмирят «мятежников». Сказав все это, Долматов сел на ступени вечевого собрания и долго ждал ответа, ибо горожане не могли говорить от рыданий. Наконец, они попросили его дать им время на размышление до следующего утра.

Кар амзин пишет:

«Сей день и сия ночь были ужасны для Пскова. Одни грудные младенцы, по словам летописи, не плакали тогда от горести. На улицах, в домах раздавалось стенание: все обнимали друг друга как в последний час жизни. Столь велика любовь граждан к древним уставам свободы! Уже давно псковитяне зависели от государя Московского в делах внешней политики и признавали в нем судию верховного; но государь дотоле уважал их законы, и наместники его судили согласно с оными; власть законодательная принадлежала вечу, и многие тяжбы решились народными чиновни-

ками, особенно в пригородах: одно избрание сих чиновников уже льстило народу. Василий уничтожением веча искоренял все старое древо самобытного гражданства Псковского, хотя и поврежденное, однако ж еще не мертвое, еще лиственное и плодоносное.

Народ более сетовал, нежели советовался: необходимость уступить являлась всякому с доказательствами неопровержимыми... На рассвете ударили в вечевой колокол: сей звук представил гражданам мысль о погребении. Они собралися. Ждали дьяка московского. Долматов приехал. Ему сказали:

«Господин посол! Летописцы наши свидетельствуют, что добровольные псковитяне всегда присягали великим князьям в верности: клялися непреложно иметь их своими государями, не соединяться с Литвою и с немцами; а в случае измены подвергали себя гневу Божию, гладу, огню, потопу и нашествию иноплеменников. Но сей крестный обет был взаимным: великие князья присягали не лишать нас древней свободы; клятва та же, та же и казнь преступнику. Ныне волен Бог и государь в своей отчине, во граде Пскове, в нас и в нашем колоколе! По крайней мере, мы не хотим изменить крестному целованию, не хотим поднять руки на великого князя. Если угодно ему помолиться Живоначальной Троице и видеть свою отчину, да едет во Псков: мы будем ему рады, благодаря его, что он не погубил нас до конца!»

13 января 1510 года горожане сняли вечевой колокол у церкви Святой Троицы и, смотря на него, долго плакали по своей утраченной свободе. Долматов вечером того же дня поехал в Новгород с этим колоколом и с донесением, что псковитяне покорились. Обрадованный Василий немедленно отправил в Псков бояр с воинской дружиной. Они должны были привести к присяге ему горожан и сельских жителей; подготовить для него двор наместников, а для размещения вельмож, дьяков и многочисленныхтелохрани-телей выгнать жителей из так называемого Среднего города (надлежало перевести его жителей в Большой город).

20 января он выехал из Новгорода в Псков в сопровождении всей свиты и большей части войска. Многочисленная депутация псковитян встретила его в двух верстах от города. Увидев великого князя, они упали на колени. Василий лицемерно осведомился об их самочувствии. Старейшины ответили: «лишь бы ты, государь, здравствовал!» Народ безмолвствовал.

Въехав в город 24 января, Василий отправился в церковь Св. Троицы, где епископ Колменский, отпев молебен, возгласил ему многолетие и громко произнес:

«Слава Всевышнему, который дал тебе Псков без войны!»

Тут все горожане, бывшие в церкви, горько заплакали.

В воскресенье, 27 января, он приказал собраться всем знатным псковитянам на своем дворе. К ним вышел окольничий, князь Петр Шуйский: держа в руке список, он перечислил всех чиновников, бояр, старост, купцев, людей житьих и велел им идти в большую судебную избу. Там вельможи объявили им «царскую волю»:

«Знатные Псковитяне! Великий князь, Божиею милостию царь и государь всея Руси, объявляет вам свое жалованье; не хочет вступаться в вашу собственность: пользуйтесь ею, ныне и всегда. Но здесь не можете остаться: ибо вы утесняли народ и многие, обиженные вами, требовали государева правосудия. Возьмите жен и детей, идите в землю Московскую и там благоденствуйте милостию великого князя».

Их всех, пораженных этим указом до глубины души, немедленно взяли под стражу. Той же ночью в Москву увезли на санях и в возках 300 семейств, в том числе жен и детей тех псковитян, которые все еще оставались под арестом в Новгороде. Им разрешили взять с собой только то, что было на теле. Люди одели по две — три шубы, спрятали в белье золотые монеты. Но все это было лишь ничтожной частью их богатства. Все остальное присвоили себе пришлые московиты.

Прочих горожан («средних и младших») отпустили по домам, уверяя, что ссылка им не грозит. Тем не менее, ужас господствовал в Пскове и плач не умолкал. Многие, не веря больше обещаниям и опасаясь ссылки, постриглись в монахи, чтобы умереть на родине.

Василий назначил наместниками в Пскове боярина Григория Федоровича Давыдова и конюшего Челяднина, а дьяку Мисюре передал дела приказные, Андрею Волосатому дела ямские. Он также определил воевод, тиунов и старост в пригороды.

Был также введены новые чеканы для монет и торговая пошлина, ранее не существовавшая в Псковской земле, где купцы всегда торговали свободно и не платили ничего. Деревни сосланных псковитян раздал московским боярам. Всем жителям Застенья (Среднего города), где находилось около 1500 дворов, приказал перебраться в иные места, а в ихдомах поселились его чиновники, тысяча «детей боярских» и 500 пищальников. На эти преобразования ушел месяц.

Наконец, усталый, но чрезвычайнодовольный собой и полным успехом своего гнусного плана, Василий уехал в Москву, куда вслед за ним отправили из Новгорода и вечевой колокол. Взамен высланных горожан в Псков были переселены 300 купеческих семейств из десяти низовых городов.

Великий князь сделал лишь одну подачку псковитянам. Велел выбрать из их числа 12 старост, чтобы они вместе с московскими

наместниками и тиунами судили в бывших двенадцати пригородах по изданной им тогда же Уставной грамоте. Из этой затеи ничего хорошего не вышло. Карамзин писал:

«Но сии старосты не могли обуздывать хищности сановников великокняжеских, которые именем новых законов отягчали налогами горожан и земледельцев, не внимали справедливым жалобам и казнили за оные, так что несчастные жители толпами бежали в чужие земли, оставляя жен и детей. Пригороды опустели. Иностранцы, купцы, ремесленники, имевшие дома в Пскове, не хотели быть ни жертвою, ни свидетелями насилия, и все выехали оттуда».