Он пристально приглядывался к своим сотрапезникам, как бы желая удостовериться, поняли ли они до конца его слова, потом лицо его просветлело и губы тронула тревожная улыбка. Выпрямив стан и подняв тонкие руки, он докончил свой рассказ дрожащим голосом:

— Так было до того дня, пока господь бог наконец не ответил на мой вопрос, указав, что предначертано мне… Возле одной деревни, сожженной отрядом шведов, я нашел эту девочку и эту малышку среди двадцати, а то и более трупов. И я взял их на руки. Истерзанных, но не раненых. Умирающих от страха, но еще живых… Испытавших тяжесть людской жестокости. Тяжесть варварства нашего мира… Но еще в большей мере тяжесть жизни и надежды. Я унес их оттуда на руках, прижимая к своей груди, тайком, словно вор…

Слезы струились по его лицу, сползали по небритой щетине подбородка; и, хотя голос его дрожал, ему удалось договорить:

— Я обнимал их, чувствуя под ладонями тепло жизни… В них была тяжесть жизни, как в моем маленьком Давиде тяжесть смерти.

31

Прошло четыре дня, и Александр Блондель усердно ухаживал за своим псом и кобылкой.

— Очень уж вы торопитесь нас оставить, — заметила как-то Ортанс.

— Я должен ехать. Должен.

— Но куда вы направляетесь?

На этот вопрос он ответил неопределенным движением руки, как бы говоря, что он знает некую таинственную страну, о которой не может ничего рассказать.

Обе женщины тем временем возились с детишками, и Мари особенно ласкова была с Клодией и даже сдружилась с ней. Как-то утром, когда эта чудом спасенная еще спала, а Блондель находился в конюшне, где лечил свою лошадь, Мари обратилась к брату:

— Вчера, когда я осталась одна с лекарем, он сказал мне: «Этой девочке у вас хорошо. В вас она нашла то, что потеряла. Со мной она никогда не бывает такой, как с вами. И это понятно. Мужчин она боится!» И это правда. Он так мне сказал.

Обращалась Мари к брату, но Бизонтен сразу понял, что слова ее в равной мере адресованы и Ортанс, и ему самому. Однако заговорил Пьер:

— Ну и что?

— Вот и все, — смущенно ответила Мари. — Он так мне и сказал.

— А я, — спросила Ортанс, — разве я мужчина?

Мари вспыхнула и нерешительно произнесла.

— Он сказал, что вы произвели на него сильное впечатление. Что и вы, как он сам, вы из другого мира чем Клодия.

Все улыбнулись, но Бизонтен подумал, что так и есть на самом деле. Оказывается, этот лекарь уже успел всех их оценить по достоинству.

Пьер подошел к сестре и полушутя, полусерьезно спросил ее:

— А ты, ты-то что ему сказала?

На сей раз Мари покраснела до кончиков ушей И пробормотала что-то невразумительное, на что Пьер ответил:

— С тобой всегда так, приходится другим догадываться о том, что у тебя на уме, особенно когда ты чего-нибудь задумала. А из меня плохой угадчик.

Он повернулся и направился к двери, но, когда он уже открыл ее, Мари крикнула:

— Злой ты, всегда на меня злишься! Ужасно злой!

Произнесла она эти слова голосом обиженной девчушки, и Бизонтен с трудом сдержался, чтобы не броситься ей на помощь. Кузнец, который, казалось, даже и не прислушивался к разговору, вдруг перестал точить свой топор повернулся к Мари, и, когда он заговорил, голос его дрогнул от сдерживаемого смеха:

— Не понимаю, почему ты прицепилась с этим к своему брату. Ежели ты действительно о чем-то серьезном говоришь, изволь тогда обратиться к своему супругу. Не забудь, что в здешних местах ты считаешься женой Бизонтена.

Он захохотал в голос, тыча точилом сначала в сторону Мари, потом Бизонтена. Бизонтен тоже еле сдержал смех, но ему пришлось по душе смущение Мари. А главное, ему хотелось посмотреть, как выпутается она из этого положения. Взглянув на них обоих, Мари подошла к кузнецу и обратилась к нему ласковым тоном:

— Дядюшка Роша, вы здесь у нас самый старший. Вот вы и спросите его, можно ли оставить у нас эту девочку?

Старик поднялся с чурбака, на котором он сидел, и сердито буркнул:

— Ах ты черт! С виду настоящая простушка, а котелок, видать, варит! Но я-то здесь при чем, разрази меня гром, при чем здесь я?

— Да не кричите вы, — вмешалась Ортанс, указывая на лежаки.

Тут вернулся из конюшни лекарь с фонарем в руке, задул его и проговорил:

— Дождь начался. А тут еще с вечера снегу навалило, вот-то грязищу разведет.

Бизонтен по очереди посмотрел на каждого, но никто не решался поднять голос, тогда заговорил он сам:

— Если на лесосеку нам не добраться, отвезем-ка бревна в Морж. Другого ничего не придумаешь. А заодно продуктов оттуда захватим. Так что мастеру Жоттерану не придется на этой неделе к нам приезжать.

Они ловко пристроили на роспуски два мощных дубовых ствола, потом, сняв с повозки парусину, нагрузили ее дровами. Кузнеца они с трудом уговорили остаться дома, запрягли Бовара и Рыжуху в роспуски, а двух кобылок в повозку с дровами и отправились в Морж. Лил сплошной дождь, западный ветер с размаху хлестал по этим тугим струям, словно нанося им пощечины, так что ливень налетал на путников то справа, то слева. С широкополых шляп стекала вода, забиралась под плащи, и плечам становилось зябко. Бизонтен чувствовал, как холодные струйки ползут по спине. На большом тракте, изъезженном вдоль и поперек повозками, которые перемесили и сбили в кучи рыхлый снег, наст местами был тверже камня. Лошади скользили, люди тоже, да и спускаться вниз с горы было опасно и тяжко. Пьер, который шагал впереди роспусков, время от времени оборачивался, чтобы узнать, как идут дела у его спутника.

— Идут! — кричал в ответ Бизонтен… — Вот только одного боюсь — как бы, не дай бог, дождь не пошел.

Пьер смеялся, а Бизонтен радовался, что его незатейливая шутка вызывает веселый смех. Да и вообще ему нравилось работать с этим парнем. Поначалу он только дивился и твердил про себя: «Никогда в жизни у тебя даже с плотником так дружно дело не шло. И никогда ты не интересовался так людьми одного с тобой ремесла, не вникал в их душу. Ну а нынче совсем все иначе». Происходило это отчасти оттого, что у Пьера была иная профессия. Так и получалось, что они все время учились друг у друга. «Он на меня дивится, а я на него дивлюсь, — как-то решил про себя Бизонтен, когда разгадал тайну их совместной удачи. — От него я много беру, да и я ему многое даю. Так что, когда мы трудимся с ним на пару, даже как-то сама жизнь светлей становится». Пьер был из тех, кто говорил редко, да метко. Из тех, кто никогда не жалуется, как бы тяжела ни была работа и как бы ни приходилось ему тянуть за других.

Но нынче утром Бизонтен меньше думал о Пьере, чем о Блонделе и о тех, что остались вместе с ним в хижине. «Помнишь, в тот день ты торопился поскорее вернуться домой, — думалось ему, — а нынче утром вроде как бы смылся. А теперь ты побаиваешься — неизвестно что там у них может произойти. Конечно, он их не оскорбит, но с таким, как у него, медовым голосом, с его взглядом, который вас так и обволакивает, мало ли чего может случиться за целый день, когда в хижине остались женщины, дети да старик кузнец. Человек этот не такой, как все. Что правда, то правда. Что-то он от нас скрывает».

К городу Морж они подтянулись к середине дня, и Бизонтен от души обрадовался, завидев первые городские дома. Снегу здесь почти совсем не осталось, разве что местами, зато все блестело, омытое дождем. Похоже было даже, будто это само озеро слиняло на фасады и мостовые. Фонари и печурки, горевшие в лавочках, казались золотистыми отблесками, размытыми этой неуемной водой, и неизвестно откуда она бралась — то ли падала с неба, то ли набегала из озера. Ибо озеро ни на шаг не отступало от берега. И смешивалось с серым небом.

— Но даже сейчас оно красивое, — заметил Бизонтен и повернул в сторону озера своих лошадок — пусть тоже полюбуются.

Мастер Жоттеран завел их к себе в дом, а работники его стали разгружать повозки и чистить лошадей. Бизонтен от души обрадовался, увидев госпожу Жоттеран, полную женщину, с короткими и толстыми ногами, переваливавшуюся на ходу, словно от морской качки. Глаза у нее были большие, голубые, блестящие, как фаянсовые, а кожа лица гладкая и лоснящаяся. Светлые усики, а из бородавки, сидевшей на ее правой щеке, торчал пучок твердых волосков.