— Для меня это было полнейшей неожиданностью, но когда я узнал, то сразу же приказал взять под стражу всех, у кого листовки были обнаружены, — сказал командир Омского полка. — Двое солдат по моему приказанию были расстреляны.

— А вы уверены, что обнаружили все листовки и арестовали всех солдат и офицеров, которые читали письмо?

— Не совсем…

— А вы? — спросил Аргунов у командира Иркутского полка.

— Я впервые слышу о письме… Но я приму самые строгие меры!

— Хорошее дело. Ну что ж, поскольку командование узнало обо всем в последнюю очередь, я доведу до вашего, сведения содержание письма. — Командующий достал из кармана листовку: — Блюхер пишет генералу Молчанову следующее… Так… это несущественно… Начну вот отсюда. Он спрашивает у генерала, гм… гм… «Какое же солнце предпочитаете вы видеть на Дальнем Востоке? То ли, которое красуется на японском флаге, или восходящее солнце, гм… гм, новой русской государственности, начинающее согревать нашу родную землю после дней очищающей революционной грозы? Какая участь вам более нравится: участь Колчака, Врангеля или, гм… Унгерна? Или жребий гражданина своей революционной родины? Вы всюду твердите: и во Владивостоке, и в Хабаровске, и за границей, и в кабаках, и в храмах, и в газетах, — что боретесь за Великую Россию, за национальное возрождение ее, за раскрепощение ее от большевиков, ведущих антинациональную политику. Так ли это? Вы… конечно, знаете, что единственным, кто стоял за единство России, кто отстаивал ее от вожделений иностранных империалистических акул, была существующая в России Советская власть, которая, несмотря на тяжесть условий революционной эпохи, до сих пор ни одного клочка русской территории не отдала в цепкие лапы иностранных претендентов, не в пример русским временным правительствам, которые, как продажные сваты, обивали пороги иноземных посольств и банков… Драгоценная кровь русского народа заставляет меня обратиться к вам с последним словом. Своих слов я на ветер не кидаю…» Так, так… «Главком НРА Блюхер…»

Закончив читать, полковник Аргунов сложил листовку и спрятал в карман. Обвел всех взглядом, спросил:

— Н-ну, что вы скажете, на этот счет, господа?

— Очередная агитка, — презрительно сказал один из офицеров.

— Агитка? Может быть, и агитка. Но не обычная… Я попрошу вас, господа, сделать все, чтобы это письмо не доходило до солдат. Тех же, которые знают о нем, надо срочно изолировать, собрав в одно подразделение. Если о письме знают в наших частях, то, надо полагать, в полках Нэ-рэ-а его изучили от первого до последнего слова. В создавшейся ситуации мы обязаны использовать силу письма Блюхера с максимальной выгодой для себя.

При этих словах у Найденова сон как рукой сняло: уж слишком неожиданны были слова командующего. Похоже, они удивили не только Найденова, но и всех сидящих за столом. Полковник Аргунов обвел их взглядом и сказал, довольный произведенным впечатлением:

— Я чувствую, меня не совсем, поняли. Сейчас я все объясню и думаю, что вы согласитесь со мной. Из письма Блюхера следует, что он собирается дать самое последнее и, следовательно, самое жестокое сражение. Перспектива скорейшего окончания войны окрылит его полки. Народоармейцы будут сражаться с небывалым ранее упорством и ожесточением. Ну что ж… тем хуже для них, господа. Мы никуда не сойдем с этого места и не будем наносить упреждающего удара. Я принял это решение после долгих размышлений и анализов обстановки. Только в нем наше спасение и наши дальнейшие успехи… Я беру на себя всю полноту ответственности за этот шаг и поставлю в известность генерала Молчанова. Да, мы не выйдем из укрепрайона на равнину и не будем наносить упреждающий удар. Мы предоставим инициативу Блюхеру. Пусть его полки рассредоточиваются вдоль наших заградительных линий. На сорокаградусном морозе в окопах долго не пролежишь: ну, день, ну, два, максимум — три… Солдаты Блюхера начнут замерзать, как мухи, и он вынужден будет либо с позором отступить, либо послать полки на штурм укреплений. И тогда мы предоставим слово нашему оружию.

Взять Волочаевку, господа, ни теоретически, ни практически невозможно. Эту мысль надо вбить в головы наших солдат и офицеров! У нас достаточно боеприпасов, отличное обмундирование. У нас имеются помещения, где можно согреться и выпить на худой конец чаю, есть большое количество продуктов — и мы в состоянии выдержать штурм ровно столько времени, сколько потребуется. Но я повторяю: он не может быть затяжным. В течение трех — пяти дней мы обескровим Блюхера, и он вынужден будет отступить. Вот тогда, и только тогда, мы выйдем на равнину и начнем преследовать противника, у которого в тылу, насколько известно, нет каких-либо значительных резервов. Позади же нас стоит Поволжская бригада, части в Хабаровске, а в нейтральной зоне — японские войска, которые в случае успеха будут продвигаться вслед за нами. Я сказал все, господа. Надеюсь, теперь мой план стал понятен вам?

Присутствующие одобрили все доводы Аргунова.

Через час Найденов в сопровождении взвода кавалеристов отправился из Волочаевки в сторону Дежневки в штаб генерала Молчанова. Он вез пакет с письмом Аргунова.

Окидывая взглядом редколесную, занесенную снегом равнину, он с тяжелым чувством думал, что самой судьбе стало угодно избрать эти унылые поля местом предстоящих кровопролитных сражений. Пройдет немного времени, и зловещая тишина равнины будет взорвана грохотом снарядов, свистом пуль, треском пулеметов, предсмертными криками раненых; снега вокруг обагрятся кровью, покроются пороховой гарью, будут усеяны трупами тех, кто сейчас, сию минуту, еще жив, еще пока греется около костров, роет окопы, пьет чай, крутит самокрутки, мечтает о женах и о домашнем тепле. Завтра или послезавтра эти мечты будут оборваны осколками, пулями, шашками и штыками, леденящим душу морозом. Кто останется в живых? Кто выйдет победителем из этого ада — Аргунов или Блюхер? Белые или красные?

Чем дальше уезжал Найденов верхом по заснеженной дороге от Волочаевки, тем больше росло в нем сомнение насчет несокрушимости нового Вердена. Нет, не завидовал Найденов в этот момент ни самому Аргунову, ни командирам полков, ни офицерам и солдатам, оставшимся на Волочаевке. Он боялся признаться в этом самому себе и в то же время недоумевал по поводу своей растерянности. Что стало с ним? Куда делся его боевой пыл? Ведь раньше он, не думая о гибели, всегда рвался туда, где опасней, сейчас же почитает за счастье, что лошадь уносит его все дальше и дальше от укрепленного района…

Те же чувства владели им и на следующий день, когда он выехал из Дежневки, увозя в Хабаровск пакет с приказами генерала Молчанова. Один из них предписывал начальнику эшелона срочно привести в полную готовность все поезда и составы на случай быстрой эвакуации из города.

Когда Найденов прибыл в Хабаровск, под Волочаевкой начались первые арьергардные бои, и кровь первых убитых и раненых щедро смачивала снег и тут же застывала на жутком морозе.

Доставив пакет и получив сутки на отдых, Найденов поспешил к Наташе.

Встретила его, как и прежде, сама мадам Глушко. По выражению ее лица он сразу понял, что с Наташей что-то неладно.

— Что-нибудь случилось? — спросил он встревоженно.

— Уж и не знаю, что сказать… Похоже на схватки преждевременные. Вы пройдите к ней, пройдите, она вам обрадуется. Она все про вас вспоминает и тревожится. А я столько раз просила ее не волноваться: в ее положении переживания так вредны… Что там, за Амуром-то?

— Бои начались.

— Господи… чем это кончится? Наступают наши-то или отбиваются?

— Трудно сейчас сказать. Когда я уезжал, было еще относительное затишье.

— Господи… — повторила хозяйка, вздохнув.

Найденов скинул шинель и прошел в комнату Наташи. Лицо жены, бледное от бессонницы, отечное, поразило его. Она обрадовалась ему, но встретила какой-то виноватой, измученной улыбкой.

— Наташа, родная, что с тобой? Зачем ты волновалась? Тебе плохо?

— Сейчас — нет. Ты надолго, Вася?