— Я всегда умела ладить со всеми властями, и нас никто не трогал, — трещала хозяйка.
— У вас документы в порядке?
— Да, да, — закивала мадам Глушко.
— Ну хорошо… Когда можно будет перевезти к вам жену?
— Да хоть сегодня. Я приберу комнату — и привозите.
— Пожалуй, так и сделаю. Но пока никому не говорите, что она — жена офицера. И вообще без лишних объяснений.
— Как угодно… — проговорила озадаченно мадам Глушко. — Раз так надо, так и будет сделано. Язык за зубами умею держать.
— Все будет в тайности сохранено, — заверил Жилин.
Возвращался Найденов от мадам Глушко один по ночным улицам Хабаровска, и снова его останавливали в ночи патрули, снова он слышал далекие выстрелы, перекличку паровозов. Патрули были кстати: они показали ему в незнакомом городе дорогу к тюрьме. Там Найденов нашел своих солдат, и до утра они расстреляли еще с десяток арестованных. О, как давно он перестал задумываться над тем, кого убивает и почему… И Гоньба тут уже была ни при чем: «Или они нас — или мы их, так лучше мы их», — мрачно рассуждал Найденов.
Днем он перевез Наташу к мадам Глушко. Начальник госпиталя, сам подавший Найденову мысль, что Наташе нельзя больше оставаться в поезде, тепло попрощался с ней, снабдил, какими мог, медикаментами.
Так Наташа стала жить у мадам Глушко. Найденов навещал ее, но не слишком часто, потому что ему во главе небольшого отряда связи приходилось метаться между Хабаровском и Волочаевкой, доставляя пакеты и приказы из штаба генерала Молчанова в Дежневке в штаб полковника Аргунова в Волочаевке, из штаба генерала Молчанова в штаб частей гарнизона Хабаровска. Времени оставалось только на сон, а спать приходилось где придется: на полках вагона в бронепоездах, в казармах, в маленьких домишках пригородных сел, на полу, в банях, в блиндажах, караульных помещениях. Зато он был теперь спокоен за Наташу, уверен в ее относительной безопасности. И, если Найденов бывал в Хабаровске, он непременно наведывался к Наташе. Встречала его неизменно сама мадам Глушко и уже с порога говорила, что у господина поручика чудесная жена, что чувствует она себя так, как и должна чувствовать женщина в ее положении, что у нее все есть, даже газеты и книги. Найденов благодарил мадам Глушко за заботу, вручал ей пакеты и свертки — съестное, которое удавалось раздобыть, здоровался с Жилиным, если тот был дома, и, не раздеваясь, обветренный, с обмороженными щеками, в подпаленной у костров и «буржуек» шинели, входил, негромко постучав, в комнату Наташи.
Это были короткие, полные нежности и ласк часы свиданий. Найденов целовал жену своими шершавыми губами, советовал беречь себя, не волноваться, говорил, что все будет хорошо, что еще пройдет месяц-другой — и полки большевиков, выбитые из Хабаровска и отступившие в снега безлюдной Волочаевской равнины, где нет ни жилья, ни дорог, перемерзнут, погибнут все до единого солдата или разбредутся кто куда. Тогда белые части, разгромив главную базу народоармейцев на станции Ин, ворвутся в Амурскую область и начнут новое наступление на Забайкалье. Японские войска и, возможно, союзные державы снова помогут им в борьбе против Советов. И — на Сибирь!
Наташа говорила, что боится за него, не перенесет, если его вдруг, не дай бог, убьют, а он снова ее успокаивал, убеждая, что, пока она с ним, ничего не может случиться, он будет целым и невредимым.
Иногда Найденов оставался ночевать, рассказывал о положении на фронте, о боях, строил свои прогнозы, и все слушали его, не перебивая. А утром уходил, чтобы снова окунуться в беспокойную жизнь офицера по особым поручениям, пробираясь то в Дежневку, то в Волочаевку, которую белые превратили в укрепленный район, даже называли его новым Верденом.
Пять раз ударные белые полки покидали укрепрайон, чтобы разбить противника на равнине и открыть путь на запад. Пять раз после безрезультатных кровопролитных боев возвращались они на свои исходные позиции.
Это было невероятно, но части большевиков, неделями торчавшие в снегах на сорокаградусном морозе, не только не замерзали, но, похоже, накапливали силы, и с каждым боем сопротивление их было все яростней и ожесточенней.
Последний раз Найденов прибыл в Волочаевку с секретным пакетом шестого февраля. Он не знал точного содержания пакета, но, кажется, это был приказ о новом, решительном наступлении.
Он-то тогда не знал, что за документы были в пакете, а вот большевики, как это ни странно, были кем-то точно проинформированы об «ударе номер шесть» и предупредили события, начав штурм Волочаевки. Но все это еще было впереди, а в тот день Ижевско-Воткинская бригада, Омский и Иркутский добровольческие полки и, другие части группы войск полковника Аргунова приводили себя в порядок, возводили новые оборонительные сооружения, пулеметные гнезда, артиллерийские позиции. Десятками рядов колючей проволоки был огражден укрепрайон, множеством линий окопов, траншей, ходов сообщения.
Полковника Аргунова Найденов застал за обедом. Аргунов, крупный человек с волевым, усталым лицом, взял пакет, взглянул на замерзшего поручика и пригласил тоже пообедать.
Найденов выпил, взялся за еду. И, стараясь не слишком привлекать внимание, стал присматриваться к окружающим и особенно — к командующему.
За годы службы Найденов перевидел сотни людей с погонами полковников и генералов: умных и храбрых, подобно Брусилову; добившихся стремительного взлета, подобно молодому генералу Войцеховскому; старых служак вроде генерала Дитерихса; тупых, самодовольных, бездарных и не слишком решительных командиров полков и дивизий; откровенных карьеристов и жалких неудачников. Но Аргунов был в это время для Найденова фигурой наиболее значительной, личностью, достойной наибольшего уважения и внимания, ибо он сейчас олицетворял собой острие меча, направленного на Советы.
Многие уже сошли со сцены. Расстрелян большевиками в Иркутске адмирал Колчак, убит китайцами на пути в Пекин атаман Калмыков, казнен в Новосибирске, после пленения вместе со штабом у Ван-Курена, барон Унгерн…
Обед продолжался своим чередом. Подали куриный бульон. Был он горяч, жгуч, и от него, да еще после выпитого, разливалось по всему телу живительное тепло, и такая охватывала истома, что веки стали слипаться сами собой, появилось желание тут же, за столом, заснуть, и стоило больших усилий стряхнуть с себя сон и постараться выглядеть бодрым.
Полковник Аргунов тем временем успел изучить документы. Пока он читал, все присутствующие хранили выжидательное молчание.
— Есть новости? — спросил один из полковников, когда Аргунов отложил пакет и снова принялся за еду.
— М-да… — Командующий сам налил себе водки и залпом выпил, не поморщившись, не закусывая. А потом начал рассказывать: — В Дайрене на переговорах с японским командованием находился главком буфера Блюхер. Переговоры, надо полагать, ни к чему не привели, но Блюхер вернулся и будет руководить всеми военными операциями против нас… Нам предписывается нанести в самое ближайшее время новый удар, иначе противник успеет развернуть свежие соединения. Уже сейчас в полосе железной дороги, то есть с фронта, против нас выдвигаются пятый, шестой и Особый Амурский полки под общим командованием Покуса. Кроме того, подошли Первая Читинская и сводная кавалерийская бригады под командованием Томина. Это подвижные группы. Следовательно, они будут использованы для различного рода обходов, маневров и так далее. Нельзя сбрасывать с счета партизанские силы и особенно отряд Шевчука. Вот такая обстановка, господа… Я думаю, что правительство и военное командование буфера выдвигают против нас все, какие есть в наличии, силы. Они не так велики, но все-таки превосходят наши в количественном отношении. В связи с этим у меня есть свои соображения, и я доведу их немедленно до сведения генерала Молчанова. Кстати, поручик, — обратился неожиданно полковник Аргунов к Найденову, — вы что-нибудь слышали о письме Блюхера к генералу Молчанову?
— Никак нет, господин полковник!..
— Ну, теперь-то генерал Молчанов уж, наверное, его получил, если его читают и обсуждают даже мои солдаты и офицеры. Да, господа, — обратился он ко всем сидящим за столом, — нам бы следовало учиться у большевиков агитации, умению воздействовать на противника не только оружием. Удивляюсь только: каким образом они распространили письмо среди наших солдат? Мы ничего не знаем, а солдаты второй день читают его. Позор!