31

Сеть нужна, чтобы поймать рыбу, — когда рыба поймана, о сети нужно забыть.

Капкан нужен, чтобы поймать зайца, — когда заяц пойман, о капкане нужно забыть.

Слова нужны, чтобы поймать смысл; поскольку смысл уже пойман, о словах можно забыть.

Если бы я мог найти того, кто забыл все слова, чтобы с ним поговорить.

32

Я встаю поздно. Одеваюсь и иду на рынок. Редко что-нибудь там покупаю. Медленно обхожу ряды, разглядываю все фрукты и овощи. Не обращая внимания на торговцев. Только смотрю. Я медитирую, концентрируя внимание на теплых цветах и обтекаемых формах. Это упражнение я называю «витамины для глаз». Помогает после тяжелых ночей, когда перед глазами одни буквы. Потом иду и покупаю газету. Все равно, какую. Газета, как и сигареты, — прекрасное оправдание тому, что ты проводишь в одиночестве на лавочке или за столом больше часа. Тогда это не бросается в глаза. Читаешь себе и слушаешь разговоры людей. А так я разучусь говорить. Просто не тянет на разговоры, не помню, чтобы в последние дни я перебросился с кем-нибудь даже парой слов, но слушать я умею. В кафе рядом с рынком темы разговоров заранее распределены по временам года. Так, в мае говорят о выпускных вечерах, в июле — о вступительных экзаменах, в августе — о неудавшемся отпуске, в сентябре — о соленьях на зиму и тетрадках для первоклассников. Все это успокаивает. Значит, где-то, притом совсем рядом, жизнь все еще течет спокойно и размеренно, как первое, второе и третье в столовой. Я сижу, прикрывшись газетой, и слушаю, о чем говорят люди, я растворяюсь в их беседе, как кусочек сахара в кофе. Если вуайеризм связан с глазом и взглядом, то как тогда назвать подслушивание? Какой-то вуайеризм ушами.

Вот две женщины, им уже за тридцать. Сидят за моим столиком и болтают. Одна из них пришла с шестилетним сыном, который снует поблизости, и стоит ему подойти к столику, как разговор прерывается — на миг, в который ему дают кусочек пирожного, — и снова продолжается с такой легкостью, как будто и не прекращался. Для них я почти невидим. По крайней мере, не заметно, чтобы они смущались. Говорит другая, не та, что с ребенком:

— Уже почти шесть лет, как мы женаты, а этот идиот все не может мне этого простить.

— Маньяк, — отвечает ее подруга.

— Спит со мной, только когда у меня месячные. Все пять дней. Все остальное время даже смотреть на меня не хочет. Чем больше к нему пристаю, тем он больше бесится. Сейчас у нас отдельная квартира, можно заниматься этим хоть каждый день. Ан нет. Орет на меня. Кричит, что видеть меня не может. Сучка, орет, переспала с целым кварталом перед свадьбой.

— А чё он хотел?

— Не могла год подождать, кричит. Я, типа, ему обещала, что до свадьбы мы останемся девственными, как в романе. Что я ему, Брук Шилдс, что ли?

— А Брук Шилдс что — девственница, по-твоему? Дальше-то что?

— А я, между прочим, ждала его до последнего. Но их в Коми еще на два месяца задержали. А я ж не каменная! (Тут я не выдерживаю и бросаю в ее сторону взгляд и отпиваю из чашки. Она и правда не каменная — маленькая, почти девичья грудь, вызывающе торчащая, слегка раздавшиеся бедра, все еще стройные, соблазнительные ноги с выгоревшими на солнце едва заметными волосками.) А ведь и произошло все совершенно случайно. Ну, ты знаешь, как это бывает — немного выпьешь, расслабишься, глядишь — он уже и руку запустил, а потом пошло-поехало. Мне было двадцать пять. Мужик прям дар речи потерял, когда увидел следы крови. Наверное, я была последней девственницей района. Мы с ним все перемазали. Я чуть со стыда не сгорела. На этом все и кончилось у меня с этим человеком, я его больше не видела. Должно быть, до сих пор ругает меня на чем свет стоит. Через две недели вернулся Капчо, и день свадьбы уже был назначен. Понавез всяких сервизов, колец…

— Потому что золото там дешевое.

— Он собрал много денег, и свадьба у нас была — просто загляденье. А потом, когда он понял, что я не девственница… как начал орать, что я врала ему все это время, что он там и на женщин не смотрел, пахал в две смены, и правильно над ним другие смеялись, что он, мол, мне доверяет и вкалывает ради меня, а я тут хвостом крутила. Три месяца ко мне не прикасался. На третий выждал, когда у меня дела начнутся, и мы впервые с ним переспали. Я, говорит, не стал у тебя первым, зато сейчас, мол, каждую ночь все у нас будет как в первый раз. Все пять дней, пока у меня шли месячные, он с меня не слезал. А у меня очень болезненная менструация — лежу, всхлипываю, визжу, вырываюсь. А ему это еще больше нравится. Он же этого хочет — все равно что я девственница.

— Больной он. Но и тебя убить мало, что все это терпишь.

— Ну, ему тоже не легко. И человек он не плохой. Если бы не этот бзик. Не знаю уж, что он делает все остальные дни месяца. Может, сам в ванной справляется, а может, и есть у него кто-нибудь, не знаю. Прошу его только сделать это хоть раз нормально, когда у меня нет месячных. Хотя бы раз, чтобы мне забеременеть…

Дальше оставаться неудобно. Я встаю и направляюсь к выходу. Они как будто только сейчас меня замечают, замолкают и усердно отпивают по глотку кофе. По дороге домой я думаю о том, что за прошедшие полчаса я стал намного интимнее с этими женщинами, чем когда-либо были или могли стать их собственные супруги. Неутешительный вывод. Где-то, наверное, есть другие мужчины, которые таким же образом становятся намного ближе твоей собственной жене.

33

Ладно, попробую еще раз.

Я все еще жил у Эммы, но на этот раз уже окончательно решил, что мне надо уйти. По сути, я решал это несколько раз, но все как-то откладывал. Поэтому на этот раз заранее заказал на следующую субботу маленький грузовичок и позвонил троим друзьям. Вещей было не так уж много. Последняя ночь с Эммой. Сидим за столом на кухне. Вокруг нас все заставлено коробками с книгами, лежат две сумки с вещами, вешалка с костюмом, господи, с тем самым ядовито-зеленым свадебным костюмом. Я взял двух кошек на колени и их глажу. Они всегда нервничают, когда в комнате стоят собранные вещи. Кошки не любят оставаться одни. Я иногда буду их навещать, говорю я. Не надо было. Эмма расплакалась. Я пытаюсь ее успокоить. Мне очень хочется ее обнять, но я говорю себе, что если сделаю это, то снова не уеду и агония продолжится. Мы молчим. Курим. Говорим о незначительных вещах. Тогда мне хотелось, несмотря ни на что, чтобы та ночь продолжалась как можно дольше. До этого мы никогда не были так близки. Где-то существовал мужчина, которого я не знал, в ней шевелился ребенок, который был не от меня, а за нашими плечами — несколько лет и очень мало спокойных дней. Я пытался понять, какая же из этих трех причин встала между нами. И только этой ночью они перестали для нас существовать. Мне хотелось, чтобы произошло что-нибудь такое, что бы изменило все в одно мгновение. Именно сейчас, в этот миг. Хоть какой-нибудь знак. Никогда мы не чувствуем привязанность к другому человеку так остро, как в тот момент, когда его теряем.

— Он шевелится, — подает голос Эмма и показывает на свой живот. Должно быть, это и есть знак.

Ребенок моей жены. Вот пример грамматически правильного, но все же глубоко неверного предложения. Между мной и моей женой — ребенок. И он бьет ножкой, пытаясь ударить меня. Делает странные шаги в ее утробе. Пустился в путь неведомо откуда и через какое-то время придет сюда, в эту комнату. Поймет ли он когда-нибудь, что несколько месяцев этого пути мы прошли вместе? И дверь, которую он откроет, хлопнет за моей спиной.