Спросил Юлю, не сможет ли она сегодня, вот сейчас походить по знакомым людям, у кого он с семьей может остановиться на два-три месяца.

Юля вдруг разгневалась, заявила, что она сестра и не позволит, чтобы ее брат ютился у чужих, что она пока еще хозяйка в доме. Словом, подавила вспыхнувший вначале испуг. Ладно, и на том спасибо.

Поезд отходил в пятнадцать двадцать, времени оставалось более двух часов. Сергей пошел в детскую комнату, там, конечно, мест не оказалось, но десятка, положенная в карман распорядительницы, расположила ее «поискать». Оля и дети перебрались в более уютную комнату, а Сергей отправился по ближним магазинам.

Его удивило разнообразие, даже богатство товаров. Морозов купил отрез на платье для сестры, очень красивую венгерскую материю, для ее мужа Саши — крепчайшее немецкое вино, что-то еще для племянника, разных закусок — словом, полную корзину добра, свезенную в Россию-победительницу из поверженных стран Запада. И, очень уставший, вернулся к обеспокоенной жене. Девочки безмятежно спали.

В восемь вечера Оля встретила их на «Рязани-второй», со слезами обняла всех, перецеловала, схватила на руки Веру и уже не отпускала. Через считанные минуты они были у нее дома. Саша где-то задерживался. Сын Юра — тоже.

Уже за столом, славно сервированном, обильном, когда девочки уснули, а взрослые успели принять ванну, пришли разом и Саша, и Юра. Теперь прослезился Сергей: племянник был в их породу, они внешне походили друг на друга, этот бывший лагерник и отличник учебы, комсомолец. Саша уже опрокинул в рот большую рюмку, холодноватая его настороженность исчезла, он с радостью обнимал Сергея, тем более что тот показал ему справку НКВД. По-горьковски окая, воскликнул:

- Никаких проблем! Ставим на прошлом крест! Агрономы нам требуются — во! — и провел ладонью по худому, с кадыком горлу. — Устроим, будь здоров.

Семья Юли занимала двухкомнатную квартиру, тесновато, но не бедно. Оба работали, Юра учился отменно хорошо. Словом, все «ол-райт!». Но Юля украдкой вздыхала, Саша все сильней напивался и терял самообладание. Оля сидела, съежившись, чувствовала себя неуютно.

- Ты что-нибудь нашла? — спросил Сергей сестру. — Ну, квартиру, дом?

- Не очень чтобы, но в хорошем месте. Одинокая старушка, моя знакомая. Завтра сходим и посмотрим.

Саша вскинул голову, громко и настырно принялся оспаривать решение жены, но Сергей предложил чокнуться, и вся агрессивность инструктора обкома куда-то провалилась.

Ночью Оля плакала. Сергей успокаивал ее, шептал:

- Ты должна их понять. Если узнают на работе, могут быть не приятности. Особенно у Саши. Пригрел бывших врагов народа…

Это же криминал! Для аппаратчиков обкома — чудовищный проступок. Человек он добрый, но трусливый, как, впрочем, и многие.

Воспитание страхом затронуло не одни лагеря, а всю страну. Так что не осуждай, а пойми. Это теперь на десятилетия. Утром пойдем смотреть квартиру.

Домик был старый, деревянный, в три окошка. Он заметно врос в землю. При доме был дворик и запущенный сад. Окна смотрели через дорогу на глубокий ров, на осадистый старинный мост через него. А далее подымалось чудо: Кремль, звонница, красивейший Успенский собор, слава Богу, неразрушенный, еще две церкви. Все это на холме, а внизу, за Трубежом и за Окой, синела бесконечная лесная и озерная Мещера. Древняя Русь соседствовала с этим домиком, и, похоже, такое соседство сняло с Оли все опасения. Да, здесь она и будет ждать, пока Сережа не вылечится.

Юля бывала у них дважды на день, племянницы очаровали ее, у нее снова прорезалось уже подзабытое материнство, и перед этим чисто женским явлением смягчилась и Оля, улыбка ее утратила натянутую вежливость.

Прожив на новом месте неделю, побродив по Рязани, Сергей уехал в Москву. Всего-то сто с небольшим километров, столько он за один день наезживал в седле по совхозу!

Долго искал улицу Рождественку, никто не знал, пожимали плечами. Пожилая интеллигентная женщина, спрошенная им, удивилась:

— Такой улицы давно нет, молодой человек, — грустно сказала она. — Есть улица имени Жданова, начинается она от Лубянки. Идите по ней почти до спуска на Трубную площадь. Поликлиника? Вроде бы в конце улицы.

Он нашел нужное здание, очень казенное с виду, построенное конструктивистами из одних квадратов и кубов, наверное, еще в тридцатые годы. Никакой вывески на дверях не было, зато сразу оказался перед вахтером. Показал направление, тот кивнул. Из регистратуры его отправили на четвертый этаж к дверям с продолговатой рамкой: «Профессор Блейхман».

За столом сидел пожилой доктор в больших очках. Указал на стул и продолжал писать, видно, не хотел обрывать незавершенную мысль. Откинувшись, сказал:

— Слушаю вас, молодой человек.

Слушать он умел, не перебивал, смотрел в глаза. Достал из стола толстую старую тетрадь, перелистал ее и остановился на странице, где Морозову удалось прочитать крупно написанный заголовок: «Бруцеллез». И сразу вспомнился Талон.

- В вашем совхозе были коровы-овцы?

- Да, — сказал Сергей. — Кажется, были и больные бруцеллезом.

- Так вот, по вашему рассказу очень похоже. В магаданской больнице при вас не произносили этого слова?

- Нет. Не слышал.

- Чудовищно! Вам надо в больницу. Но я пока не отправлю, сделаем пробу Перке, — и он взялся за телефон. — Тамара? Это Блейхман. Сейчас к вам спустится молодой человек с моей бумажкой. Сделайте ему пробу Перке. Да, подозреваю.

Осторожно положив трубку, он внимательно оглядел Сергея.

— Вид у вас вполне здоровый. И тем не менее… Сейчас вы пройдете на второй этаж, комната двадцать три, там сестра сделает подкожное вливание, совсем простенькое, а завтра к десяти утра извольте прийти ко мне. Все станет ясным.

Морозову влили два кубика какой-то жидкости под кожу, завязали марлей. Он ушел встревоженный. Еще не хватало ему коровьей болезни! Больных коров в совхозе выбраковывали. Но был навоз, он сам нередко совал руку в парники, чтобы определить, как горит биотопливо.

Утром он снял повязку. Вся кожа была красной, рука опухла, но не болела. Наскоро перекусив в буфете гостиницы, поехал с какой-то обреченностью к Блейхману.

— Та-ак! — многозначительно протянул профессор, осмотрев руку. — Чистая картина, друг мой. Сожалею, но у вас бруцеллез. Не очень приятная болезнь. Месяц-другой в больнице. К кому бы вас направить? Теперь не знаешь к кому… А, вот! К профессору Билибину, он специализируется по бруцеллезу. Кажется, уже нашел лекарства и методы лечения. Будьте уверены, он вам вернет здоровье. Вот направление в Боткинскую больницу. Желаю успеха! Выпишут — загляните ко мне. Где вы подцепили эту неприятность?

- На Колыме. В Тауйском совхозе, побережье Охотского моря.

- И долго там пробыли, на Колыме?

- С тридцать седьмого.

- Понятно. Расспрашивать не стану, — и протянул руку.

У профессоров Билибина и Руднева был отдельный небольшой корпус, видно, оставшийся от старой Боткинской больницы. Деревянное здание, коридор, а на две стороны от него палаты — четыре женских и шесть мужских на четырех больных каждая. Почти все кровати заняты. Здесь лечили эту болезнь, еще не имея твердых навыков и поэтому не всегда успешно.

В первый же день Сергей увидел в открытых дверях неподвижных, почти парализованных людей или страдавших от высокой температуры. Увидел и вполне здоровых на вид, смешливых, с очевидной надеждой на излечение. У каждого из них была своя судьба. Какая у него?..

Хвалили Билибина. Он ищет эффективные способы, испытывает новые средства лечения, создает вакцины. Сергей подписал бумагу с согласием на эксперимент. Такой тут порядок. Или — или… Уже на третий день после осмотра и анализов Морозову сделали первую инъекцию между лопаток и уложили без права подыматься. Через полчаса его била крупная дрожь, потом он весь горел, его обкладывали грелками, одеялами. Сознания не терял даже при сорока одном градусе. Так, минутные забытья. Часа через три вдруг начал потеть, лежал мокрый, ему трижды меняли белье, тщательно укрывали. Боже сохрани, чтобы форточка, сквозняк! Слабость при резком падении температуры ужасающая, за нею следовал долгий сон, а после — чудесное ощущение здоровья, желание встать, идти. Но вот это-то… Лежать или сидеть, только всего.