- Не надо об этом думать, Сережа. Опасно. Где-то найдется ухо… В Эльгене только что «разоблачили» группу женщин — родных уничтоженных командиров. И всем добавили срок, отправили на лесоповал, это уже безвозвратно. Я заклинаю тебя: не вступай в разговоры о войне, о политике. Здесь всюду доносчики. Нам с тобой надо пережить эти дикие годы. Не вечно же они будут тянуться?!

Они говорили вполголоса, Оля часто оглядывалась — не подслушивает ли кто. А Сергей все говорил.

- Ты знаешь, в первые дни войны у нас началась было военная подготовка. Ну, обучение перед тем, как отправить на фронт. А потом вдруг отменили, военрука посадили, хотя он был опытным офицером в мировую войну и в гражданскую. Только-только освободили. И опять… Мы поняли, что подготовка кому-то показалась опасной: ведь мы можем с винтовкой и на своих палачей повернуться… Так и закрыли всеобуч.

- Не надо об этом, — Оля ласково прижалась к его боку.

- Хорошев как-то сказал, что скоро начнется перелом в войне, что немцы никогда не смогут осилить Россию, даже такую расхристанную, как нынешняя. Идут переговоры о более тесном союзе с Америкой. Американцы все сильней бомбят Германию, разрушают ее промышленность. Представляешь, вдруг однажды радио объявит: победа! Победа! Вот тогда и лагеря распустят, в такие радостные праздники всегда отпускают даже настоящих преступников. А уж нашего брата!..

Они свернули с трассы и шли по полевой дороге к агробазе. Вокруг в три стороны открывались совхозные поля, сразу за полем — аэродром, где нечасто появлялись маленькие «У-2», летавшие по местным маршрутам.

…Грохот, который, нарастая, обрушился на долину сверху, — неслыханный и тяжелый — заставил их остановиться в смятении. На северо-востоке небо ослепительно засияло, грохот перешел в свист, и они увидели, как на бетонные плиты аэродрома в полутора километрах от них сел самолет. Следом приземлялся второй, в свете его прожекторов уже катившийся по полосе первый выглядел отчетливо: он был непривычно-горбатым, высоконогим и хищным, как коршун. За вторым садился третий, еще два…

Зрелище пугало. А вдруг это японские или немецкие? Но поселок был по-ночному тих, сумрачен и спокоен. Никто оттуда не бежал; по шоссе как всегда двигались грузовики, яркий свет на аэродроме погас, рокот поутих. Кажется, сели шесть или больше самолетов.

— Сейчас узнаем, — сказал Сергей и ускорил шаг. — Это что-то новое…

У конторки агробазы стоял Хорошев, рядом ночной сторож и охранник. Опередив вопросы, главный сказал:

— Вечером сюда приезжал ваш дружок Ондрюшенко с аэродрома. Весь сиял от счастья. Они получили открытым текстом радиограмму: из Сеймчана к нам вылетела первая партия американских истребителей. Они следуют на фронт. С нашими летчиками. Проводят здесь ночь. Оказывается, действует Особая воздушная линия из Аляски в центр России. Друг ваш приезжал за овощами для летчиков. Я его нагрузил, чем только мог. Это же такая радость: великая держава за океаном становится нашим союзником! Рузвельта не остановила не примиримость двух систем, понял, что надо объединиться для победы над диким фашизмом. Вот такие дела, мои дорогие. Переломный момент войны. И мы с вами — первые свидетели этого.

Оля вдруг опустилась на ящик. Она плакала. Сергей поднял и обнял ее.

- От радости не плачут, а ты…

- Еще как плачут, — сквозь слезы сказала она. — Это надежда и для всех заключенных.

Теперь через день, а то и каждый день, чаще к ночи, над совхозом и домиком Морозова вспыхивал ярчайший свет прожекторов. Истребители освещали посадочную полосу и, выпустив растопыренные колеса шасси, садились один за другим, чтобы тут же разбежаться по краям полосы, освобождая ее для самолета-матки, большого бомбардировщика, от рева которого дрожала земля под ногами. «Матка» садилась, подруливала к аэродромной гостинице, и огни там гасли. Темень. Тишина. До утра.

Чуть свет группа машин поднималась, первой взлетала «матка», истребители догоняли ее над Морджотом и уходили на запад.

В совхоз постоянно стала приходить машина, забирала для столовой аэродрома свежие овощи, молоко и творог.

С какой надеждой, даже со слезами на истощенных лицах, встречали и провожали заморскую технику тысячи заключенных в Омсукчане, Сеймчане, Среднекане, Бурхале, Спорном, Хатыннахе — везде, где в небе пролегала Особая воздушная линия! Знали, что самолеты водят наши летчики, они проходили курс ознакомления с новой техникой где-то на Аляске и через весь азиатский материк летели к фронту. А обратно набивались в грузовой «Дуглас» и снова принимали машины. Стало известно, что начальником ОВЛ назначен популярный в стране полярный летчик Илья Павлович Мазурук, Герой Советского Союза.

Это наглядное сотрудничество приближало победу над фашистами. С этим днем все заключенные связывали надежду на свое освобождение. Победа не может не вызвать акта милосердия.

Несколько позже прошел еще более добрый слух: между городами Сан-Франциско и Магаданом намечено установить постоянно действующий «морской мост». С нашей стороны для хождения за океан выделяется теплоход «Джурма» и назначен Уполномоченный. Им стал генерал-майор Корсаков, один из заместителей начальника Дальстроя.

Для совхозов — событие особенное: появилась надежда на получение семян овощных культур раннего созревания. Адлерский совхоз, снабжавший страну такими семенами, уже не мог выполнять договорный порядок, и пришлось использовать всякие семена, даже позднего созревания.

Звонок из Магадана, заставший Морозова в конторе совхоза, оказался тем первым сигналом, за которым последовали новые события.

- С кем я говорю? — кричал сквозь шумы Магадан.

- Морозов, Морозов, агроном совхоза!

- Сергей, это ты? Вот удача! Табышев говорит. Нам повезло. Слушай и записывай: сейчас же, срочно — я сижу над бумагой — передай заявку на семена всех овощей на сорок третий год.

- Записывай! — кричал Морозов, а плановик уже подсовывал листок с цифрами. — Диктую, Михаил Иванович. Капуста номер один… Повторяю. Точно. Редиса… Лук-севок, редька.

Когда диктовка завершилась, Сергей закричал в трубку:

- Почему этим делом занимаешься ты?

- Теперь я главный агроном Маглага, слышишь, Магаданского управления, ну, как ваше Западное. Ему передали все три совхоза. И в главке организовали отдел сельского хозяйства, там Пучков, ты его не знаешь.

- А как же Тауйск?

- Ведем переговоры. Твоя кандидатура на первом месте.

- А Хорошев, Хорошев? — Сергей скосил глаза на стоявшего рядом главного, на начальника совхоза.

- Он хотел в Дукчу, — слышалось в трубке. — Будет в Дукче, передай ему. Больше никому, понятно?

Кто-то врезался в разговор, требовал соединить с портом, многого-лосица прервала разговор, потом возник затухающий голос Табышева: «Вышли заявку почтой, сегодня. А Хорошеву скажи — будет там…».

Морозов положил трубку, вытер вспотевший лоб.

- Что там? — начальник не сводил с него глаз. — Причем здесь Тауйск? Кто говорил с тобой? Почему о Хорошеве?

Александр Федорович отвернулся. Он был бледен от волнения. Вдруг проговорится? Но Сергей сообразил:

- Почему о Хорошеве? Потому что он подписывает заявку на семена, хотели убедиться, что я говорю от его имени. А Тауйск? Тамошний агроном уже в Магадане, вот с ним я и говорил. При Маглаге сельхозотдел.

- Ух ты! — начальник совхоза вдруг выпрямился. — А ты знаешь, кто начальник Маглага? Нет? Капитан Гридасова, Александра Романовна. Все начальство увивается вокруг нее. Даже сам…

И прикусил язык, глянув исподлобья на Романова. Тот и бровью не повел. Не слышал — и все.

- Как удачно, что вы взяли трубку, — говорил Хорошев, когда они с Сергеем Ивановичем шли на агробазу. — И заявку продиктовали, и о нашей судьбе поговорили. А теперь давайте по порядку, что там и как?

- Я вам рассказывал о Табышеве, когда вернулся с Опытной станции. Умная голова, энергичен, настойчив. Как ему удалось освободиться из лагеря?.. Теперь он ведает всеми тремя совхозами Маглага: Тауйским, Ольским и Дукчей. На нас обоих у него особые виды. Велел передать вам: будете в Дукче. Будете!