Ошибка Германии заключалась и в том, что парламентские фракции не только не были готовы к серьезной борьбе с Гитлером, но и не верили в его долговечность. Тот же Эрнст Тельман в ответ на предложение уже 29 января 1933 года заявить о готовности Коммунистической партии Германии бороться с фюрером беспечно ответил, что буржуазия «даже близко не подпустит Гитлера к власти», и отправился… играть в кегли.

Мы помним ту ненависть, какую Гитлер еще с Вены испытывал к парламенту, и вот теперь он решил сделать все возможное, чтобы освободиться от его власти.

30 января 1933 года в пять часов вечера началось первое заседание нового кабинета, в котором было всего три нациста, включая самого Гитлера. Они располагали в рейхстаге всего 247 голосами из 608, и для правления на парламентской основе им было необходимо договориться с третьей крупной буржуазной партией «Центр», которая имела в парламенте 70 голосов. С первой же минуты пребывания у власти Гитлер начал игру. Заявив о намерении договориться с «Центром», он послал на переговоры Геринга, который должен был сделать все возможное, чтобы «Центр» не вошел в коалицию. Геринг все понял как надо и объявил предложения «Центра» неприемлемыми.

1 февраля 1933 года Гитлер выступил с обращением к немецкому народу по радио. Он говорил не как лидер нацистской партии, а как глава коалиционного правительства, или, как он сам назвал его, «правительства национальной революции», и призвал воссоединить разрозненную нацию и восстановить «единство ее ума и воли».

— Национальное правительство, — вещал он, — будет сохранять и защищать основы, на которых зиждется сила нашей нации. Оно возьмет под надежную защиту христианство — фундамент нашей нравственности — и семью — ядро нации. Поднимаясь выше классовых и сословных различий, оно вернет нашему народу сознание его расового и политического единства, возвратит его к исполнению обязанностей, проистекающих из этого. Оно хочет, чтобы уважение к нашему великому прошлому и гордость за его традиции стали главными моментами воспитания немецкой молодежи. Поэтому оно объявит беспощадную войну всем формам духовного, политического и культурного нигилизма. Германия не должна впасть и не впадет в коммунистическую анархию…

Помимо промышленников единственной силой в Германии, с которой Гитлер не собирался портить отношения, была армия, и уже 3 февраля 1933 года он постарался наладить отношения с генералами рейхсвера. Но даже с ними он повел себя весьма осторожно, понимая, что время открывать карты еще не пришло. Как и раньше, он много говорил об «избавлении от оков Версаля» и возрождении военной мощи Германии. А когда его напрямую спросили, каким именно образом он собирается использовать военный потенциал, фюрер довольно туманно ответил:

— Сейчас говорить об этом преждевременно. Быть может, в борьбе за новые рынки экспорта, быть может — и это, пожалуй, предпочтительнее, — в завоевании нового жизненного пространства на Востоке и неукоснительной германизации последнего.

Как всегда, он постарался говорить о том, что от него хотели услышать, а потому заявил:

— Я уничтожу раковую опухоль демократии и обеспечу самое жесткое авторитарное руководство государством. Что же касается создания вермахта, то оно является важнейшей предпосылкой достижения нашей цели: возрождения политической мощи. Вермахт есть самая важная и самая социалистическая часть государства. Он останется надпартийным учреждением, стоящим вне политики… Никакого слияния армии и СА не произойдет! Самым опасным периодом будет время воссоздания вермахта. Тогда и станет ясно, есть ли во Франции настоящие государственные деятели. Если да, то они не дадут нам передышки и нападут на нас… Если же мы выстоим, то используем всю нашу политическую мощь для завоевания жизненного пространства на Востоке и подвергнем его полной германизации…

Надо ли говорить, с какой радостью слушали генералы фюрера! Целых пятнадцать лет они вынашивали планы отмщения за ноябрьский позор 1918 года и мечтали о том светлом дне, когда германская армия возродится и станет решающей силой сначала в Европе, а потом и во всем мире. Теперь их мечты начали сбываться. Во главе государства встал наконец политик, который думал точно так же, как и они.

— И пусть вас не обманывает вся эта болтовня о мире и верности Конституции, — закончил свою речь Гитлер.

Гитлер заигрывал не только с генералами, но и с народом — в его глазах он пожелал выглядеть этаким бескорыстным отцом нации, для которого самым главным в жизни являлась забота о детях. И когда 7 февраля 1933 года фюрер отказался от положенного ему должностного оклада в 29200 марок и компенсации за свои представительские расходы в сумме 18000 марок, немцы только развели руками. Эти деньги, заявил Гитлер, пойдут семьям тех штурмовиков и эсэсовцев, которые погибли в борьбе за власть. «Я, — скромно говорил он, — считаю своим долгом сделать это, так как могу прожить на доходы от продажи моих книг, в то время как свою государственную должность я рассматриваю как почетную обязанность, и получать за нее деньги в сложившихся условиях считаю неприличным…»

— Четырнадцать лет марксизма подорвали Германию, — заявил Гитлер, и эти слова стали девизом борьбы с левыми. — Один год большевизма уничтожил ее. Если мы хотим видеть политическое и экономическое возрождение Германии, нужно действовать решительно. Мы должны перебороть растление нации коммунистами…

И нацисты это растление перебороли. Борьбу начал сам Гитлер, который сумел выбить из Гинденбурга в качестве очередной чрезвычайной меры указ «В защиту немецкого народа», дававший правительству право запрещать любые газеты и публичные выступления. Этим мгновенно воспользовался правитель Пруссии Геринг. В два дня были составлены списки неугодных нацистам лиц и совершено несколько нападений на коммунистов. «Думаю, — писал Геринг в приказе прусской полиции, — нет необходимости указывать на то, что полиции не следует проявлять даже малейших признаков враждебного отношения к патриотическим организациям (СА, СС, «Стальной шлем»), а тем более создавать впечатление их преследования. С деятельностью подрывных организаций, напротив, следует бороться самыми энергичными способами. Террористические действия коммунистов следует пресекать со всей суровостью и обязательным применением оружия в тех случаях, когда это необходимо. Мы окажем поддержку тем офицерам полиции, которые воспользовались огнестрельным оружием при исполнении обязанностей, независимо от того, какими были последствия применения оружия; те же из офицеров, которые не смогли исполнить свой долг из ложного чувства сострадания, могут ожидать дисциплинарных взысканий».

— Несколько лет мы говорили народу: «Вы сможете свести счеты с предателями». И мы держим наше слово. Ныне счеты сводятся!

«Активизация берлинских СА, — писал начальник прусского гестапо Рудольф Дильс, — наэлектризовала самые отдаленные районы страны. В больших городах, где полномочия полиции были переданы лидерам местных СА, революционная активность буквально охватывала всю округу…»

В Силезии, Рейнланде, Вестфалии и Руре несанкционированные аресты, неподчинение полиции, насильственное проникновение в общественные здания, погромы, ночные налеты начались еще до поджога рейхстага в конце февраля. Как такового приказа о создании концентрационных лагерей не было: просто пришел их час, и они появились. Руководство СА создало «собственные лагеря», поскольку не доверяло своих пленников полиции. Никакой информации об этих импровизированных лагерях в столицу не поступало.

Впрочем, Гитлер и без того прекрасно знал, что творилось в стране. Доставалось в те дни многим: коммунисты, социалисты, неугодные режиму журналисты и политики и, конечно же, евреи — все они подвергались нападкам. В конце концов случилось то, что всегда случается в подобных случаях: штурмовики начали лупить всех, кто имел несчастье не понравиться им.