ГЛАВА ПЯТАЯ

Он вообще оказался выдумщиком, и то, что он вытворял на улицах, скорее походило на навязчивую рекламу, нежели на обычную и уже всем порядком надоевшую политическую агитацию. Именно он ввел в практику нацистов «пропаганду балагана» — огромные красные плакаты, напоминавшие цирковые афиши и заполненные доходчивыми лозунгами: «Республика еврейских спекулянтов», «Ноябрьские преступники», «Марксисты — могильщики Германии».

Простым людям лозунги нравились, интеллигенты воротили от них нос, но… запоминали их. Плакаты появлялись не менее двух раз в неделю, и их содержание так или иначе вдалбливалось в головы обывателей. И когда они вдруг слышали то, что уже засело в их сознании, им начинало казаться, что оратор только высказывает их собственное мнение. Рано или поздно слушатели превращались в восторженных сторонников оратора, и начиналась цепная реакция. Каждый поклонник Гитлера приводил послушать его своего приятеля, баварец в свою очередь спешил пригласить на следующее выступление нового человека. Именно так Гитлер всего за несколько месяцев приобрел пять тысяч горячих поклонников, для которых уже стало потребностью слушать то, что так прочно засело у них в головах.

Постепенно Гитлер выработает своеобразный ритуал проведения своих сборищ. Огромные плакаты, свастика, приветствие «Хайль Гитлер!», массовые военизированные парады, торжественные обряды освящения партийных знамен и штандартов, — все это было тщательно продумано. Фюрер всегда придавал внешней атрибутике огромное значение и часами рылся в старых журналах в поисках новых символов. Он просмотрел сотни изданий, прежде чем нашел того самого орла, который и стал символом партийной печати.

Собрания и манифестации ставились искусными режиссерами. Ажиотаж начинал нагнетаться заранее исполнением маршей и патриотических песен, затем в зал входили отборные отряды, на ходу салютуя флагам. Присутствующих подготавливали к выходу фюрера, который появлялся не сразу. Даже самое небольшое свое выступление Гитлер стремился превратить в шоу, которое хотелось бы увидеть еще раз. Для своих манифестаций он использовал любое людское сборище, будь то ярмарка или народное гулянье. Так, во время вагнеровских торжеств в Байрейте посетителей угощали конфетами, на обертке которых была изображена свастика, а столь любимые баварцами сосиски они ели с блюдечек, на которых красовался портрет фюрера. Именно такая беззастенчивая и наглая реклама стала одним из основных инструментов нацистской политики в области пропаганды.

— Вы не обратили внимание на то, что после каждой драки на митинге именно те, кого избили, первыми подают заявление в партию?

Так, в феврале 1921 года нацисты сорвали «праздник печати», который считался одним из самых крупных благотворительных мероприятий мюнхенского карнавала. Гитлер и не подумал оправдываться или обещать, что подобного безобразия больше не повторится.

Его угрозы не расходились с делом, и когда летом 1922 года выставленная на мюнхенской промысловой выставке статуя экспрессиониста Гиса «Христос» пришлась не по вкусу жителям столицы, Гитлер пообещал расколотить ее. После этого статую быстро убрали.

26 августа 1921 Гитлер сидел в своем любимом «Хеке». Он уже съел три пирожных и ожидал, когда ему принесут еще. Неожиданно в кафе появился возбужденный Эккарт.

— В чем дело, Дитрих? — взглянул на него Гитлер.

— Только что убили Эрцбергера! — выпалил тот.

Гитлер недовольно поморщился. Ребята из террористической организации «Консул» явно поспешили, и от его праведного суда ушел один из главных «ноябрьских предателей».

— Это предупреждение Вирту! — сказал Эккарт, наливая себе вина.

Гитлер кивнул. Как и все правые, он был очень недоволен той политикой выполнения версальских обязательств и примирения с прежними врагами, которую проводило правительство Вирта и Ратенау. Ратенау был евреем, а значит, являлся участником мирового еврейского заговора против Германии. Гитлер очень надеялся на то, что убийство человека, подписавшего позорное Компьенское перемирие, заставит правительство задуматься.

Однако правители Баварии не пожелали создавать прецедент и согласились на роспуск «дружины». Ей на смену пришли более мелкие военные организации, в которые вступали в основном молодые и еще не женатые люди. Хватало среди них студентов и выпускников университетов. Что же касается «врачей и хирургов из числа Соломонов и Аронов», то им так и не пришлось вытаскивать пивные кружки из проломленных голов.

Как не думал Ленин, вручая Сталину партийный аппарат, о том, что отдает в его руки ту самую силу, с помощью которой «самая выдающаяся посредственность партии» превратится в великого вождя огромной страны.

— Нам многое запретили, — говорил Рем, — и тем не менее мы создадим истинно народную армию! Я объявляю набор в штурмовые отряды. Впереди нас ждет победа! Мы покажем всем нашим врагам, что такое истинные германцы!

Надо ли говорить, что в эти самые отряды вошли те, кто еще недавно маршировал под знаменами дружины «гражданской обороны», оставшиеся не у дел члены «Консула» и вернувшиеся в Мюнхен из Рура каратели. Предпочтение при отборе отдавалось бывшим военным, то есть людям, которые привыкли не рассуждать, а выполнять приказы, какими бы они ни были. Бывшие солдаты и офицеры охотно шли в штурмовики, поскольку никакого иного будущего в Германии начала двадцатых годов у них не было. А служба в штурмовых отрядах давала им гарантированный кусок хлеба — в стране, где не по дням, а по часам росла инфляция, это имело первостепенное значение. В штурмовых отрядах их не только кормили, но и внушали, что именно им предстоит осуществить новую социальную революцию, а их злейшими врагами являлись все левые, которых надо всячески запугивать и изгонять с улиц. Хватало в отрядах и откровенных уголовников.

С помощью штурмовых отрядов — нерегулярных военизированных подразделений — Гитлер намеревался не только наводить порядок на улицах и громить политических противников, но и удерживать власть над партией. «Штурмовые отряды, — писал он в своем первом приказе по новой армии, — должны быть не только орудием защиты движения, но в первую очередь школой для грядущей борьбы за свободу внутри страны. Они не только охраняют собрания партии от всякого насилия со стороны противника, но, кроме того, дают ей возможность в любой момент перейти в наступление».

Он знал, что говорил. Штурмовики, среди которых было немало участников «капповского путча», горели жаждой мести и рвались в бой. Давно мечтавший о реальной силе Гитлер был рад усилению своего «тарана» и особо подчеркивал двойную роль своей главной ударной силы, назвав ее «не только орудием защиты нацистского движения, но и… прежде всего школой подготовки будущих бойцов за свободу на внутреннем фронте». Под «внутренним фронтом» он подразумевал завоевание мюнхенских улиц, борьбу против левых и возможность держать собственную партию в своем в полном подчинении.

Однако Рема и его покровителей мало волновало то, что нравилось или не нравилось Гитлеру. Да, он, по меткому выражению одного из историков, «сожрал партию Харрера, Дрекслера и Федера изнутри», но рейхсвер был ему не по зубам. Он никогда не сможет победить его, о чем сам честно скажет после своего прихода к власти…

Наложили ли все эти пока еще скрытые противоречия отпечаток на его отношения с Ремом? Вне всякого сомнения. Уже тогда между двумя закадычными друзьями, какими казались говорившие друг другу «ты» Гитлер и Рем, возникла некоторая недоговоренность. Со временем она превратится в непримиримые противоречия, которые будут стоить «старому солдату» Рему жизни. Тем не менее в своем новогоднем воззвании 1922 года не подозревавший об истинных намерениях Рема и стоявших за ним генералов Гитлер тепло приветствовал штурмовиков, а заодно обратился и к «группам национального студенчества», в котором, по его словам, была воплощена национальная энергия и которое должно было стать главным орудием в «борьбе против еврейства».