В своем стремлении идти вперед Гитлер не останавливался ни перед чем, даже перед террором. Настоящий гром грянет только через год, когда будут созданы штурмовые отряды и Гитлер без обиняков заявит: «Требуются виселицы!» Однако первые раскаты этого грома явно слышались уже в апреле 1920 года, когда Гитлер писал в «Фелькишер беобахтер»: «Мы требуем предания суду преступников перед нацией, начиная с Эрцбергера до Симонса и включая всю парламентскую сволочь, соучастников их преступлений. Все они должны предстать перед судом верховного трибунала. Но мы твердо уверены, что эти преступники умрут не от почетной пули, а на виселице. Уже теперь мы позволяем себе обратить внимание будущего национального трибунала на то обстоятельство, что ввиду экономии света многие фонарные столбы у нас свободны».

Однако прокуратура и не подумала поставить призывавшего чуть ли не к суду Линча Гитлера на место, как не обратила она внимания и на другое заявление Гитлера, сделанное им на одном из партийных сборищ.

— Мы, — сказал он, — предлагаем повесить Виктора Коппа перед окнами русского посольства, а Зеверинг и Герзинг должны получить не меньше двадцати лет каторжных работ.

Именно в этой решимости Гитлера идти напролом крылось преимущество его перед большинством других политиков, органически неспособных не только на подобные откровения, но и на шокирующие многих поступки. Известную роль в становлении Гитлера сыграло и то, что он быстро показал ту огромную разницу между ним и интеллигенцией из партии «немецких социалистов» и «фелькише». В этом не было ничего удивительного, так как они не дрались на улицах, не срывали чужих собраний, предпочитали вести дискуссии, не повышая голоса и, как всякие профессора, ничего не пытались получить силой.

Точно так же в 1917 году не были готовы к самым решительным действиям рафинированные члены первого Временного правительства в России. А вот Ленин был готов на все: на ложь, подлоги, обманы, а когда требовалось, то и на самый жестокий террор. В отличие от очень многих совестливых или, скорее, имевших чувство меры политиков, а такие тогда еще встречались, Гитлер без малейших колебаний взвалил на свои плечи ответственность за все, и эта ответственность не пугала его. Для него был важен только результат, а те средства, с помощью которых он будет достигнут, его мало волновали.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

3 марта 1921 года Гитлер впервые выступил перед многотысячной аудиторией в цирке Кроне. Лондон предъявил Германии ультиматум, в котором потребовал выплаты репараций в сумме 132 миллиардов золотых марок, и именно этому вопросу посвятил Гитлер в основном свое выступление.

Однако причиной появления Гитлера в самом большом зале Мюнхена была не только Англия и ее ультиматум. Несколько дней назад конкуренты Гитлера из «патриотической» партии собрали на площади Одеон 20 тысяч мюнхенцев. Гитлер тоже хотел выступить, но как только он приблизился к микрофону, оркестр заиграл марш, и никто так и не услышал самого пламенного трибуна Баварии. И теперь он хотел показать, что и у него может быть ничуть не меньше сторонников, нежели у «патриотов». Однако Гитлер просчитался, и в цирк пришло всего 4000 человек. И все же он не унывал, посчитав и эти тысячи успехом, особенно если учесть, что каждый его призыв сопровождался буйным выкриком: «Будущее или крах!»

Что оставалось делать в такой ситуации Германии? Только одно: то, что от нее требовали. И правительство, выбросив на мировые валютные биржи 50 миллиардов свежеотпечатанных банкнот, выплатила свой первый миллиард и сильно обесценила национальную валюту.

Гитлера мало волновали экономические трудности, и он продолжал клеймить позором «ноябрьских преступников» и неспособное защищать интересы Германии правительство. Он тонко играл на самых сокровенных чувствах ограбленных и униженных людей, и огромная толпа восторженно ревела и готова была хоть сейчас идти на Берлин вешать окопавшихся там предателей нации.

По всей видимости, рейхсканцлер К. Ференбах тоже считал, что неспособен спасти Германию, а потому и подал в мае 1921 года в отставку. Новым рейхсканцлером стал лидер левого крыла партии «Центр» Й. Вирт. Кресло министра иностранных дел в его кабинете занял президент крупнейшего электротехнического концерна «АЭГ» и член руководства Немецкой демократической партии В. Ратенау.

По тем временам это были два самых выдающихся немецких политика. Но и они не устраивали Гитлера, который все больше верил в собственную исключительность и постоянно твердил о том, как «в один прекрасный день явится железный человек, быть может, в грязных сапогах, но зато с чистой совестью, положит конец разглагольствованиям этих вылощенных джентльменов и преподнесет нации действие». Благо уже имелся прекрасный образчик в лице Бенито Муссолини, который тоже пришел из окопов в грязных сапогах и вот теперь пытался войти в этих самых сапогах в Колизей.

Как всегда, когда Гитлер хотел понравиться, он произвел на Борзига неизгладимое впечатление, но дальше дело так и не пошло. Да, сам он обещал оказывать финансовую поддержку его партии, а вот другие промышленники во главе с таким тузом немецкой промышленности, как Гуго Стиннес, вкладывать в него деньги не спешили.

— А чего ты хотел? — пожал плечами Эккарт, когда Гитлер принялся поносить Стиннеса. — Мы еще не так известны, чтобы такие величины обращали на нас внимание… Дай срок, и он сочтет за честь помогать нам!

Гитлер усмехнулся. Опять ждать, опять добиваться, опять просить… Как ему все это надоело! Можно подумать, что он просил для себя. И как все эти люди не хотят понять, что рано или поздно им все равно придется обратиться к нему или к таким, как он. Коммунисты заставят! Так не лучше было бы заранее обезопасить себя? Выходит, не лучше…

Не успел он опомниться от берлинской неудачи, как взбунтовалась старая партийная гвардия. Собственно, этого давно можно было ожидать. Люди всегда оставались людьми, какими бы высокими идеями они ни руководствовались. Не стала исключением и нацистская партия, которую раздирали внутренние противоречия. Рем не терпел Геринга, Эккарт ревновал Гитлера к Гессу, а «подлец» Эссер ненавидел первого теоретика партии Розенберга и в минуты особого раздражения настраивал против Гитлера недовольного всем происходящим в партии Дрекслера. Да и сам слесарь с явным неудовольствием наблюдал, как руководство основанной им партией все больше сосредотачивается в руках Гитлера. Руководитель отдела пропаганды сумел поставить дело так, что все ее лидеры, включая самого Дрекслера, оказались лишь придатками к его отделу. Гитлер был постоянно на виду, в то время как Дрекслеру и его товарищам оставалось довольствоваться выступлениями в провинции. Не нравилось старым партийцам и радикальное направление, на которое Гитлер толкал партию. Коробила их и та дурная слава, которая начинала сопутствовать нацистам, и рано или поздно они должны были вступить на тропу войны с узурпатором.

Помимо внутренних неурядиц и опасности с севера у Гитлера появились конкуренты и в самой Баварии во главе с Юлиусом Штрайхером. Напрочь лишенный какой бы то ни было морали, он мог дать по части скандалов фору самому Эссеру и уже успел прославиться своей газетой «Штюрмер», пестревшей статьями о еврейских скандалах с порнографическим налетом. Он уже несколько раз встречался с Гитлером, и ничего хорошего от этого мерзкого субъекта будущий фюрер не ждал. А пока он вел беседы с Борзигом, ненавистник «чистой публики», каким считался Штрайхер, и возглавлявший аугсбурское рабочее содружество Диккель встретились с Дрекслером.

Дрекслер учел и согласился. В глубине души он уже праздновал победу и снова видел себя в числе лидеров движения. Однако Гитлер сорвал все его планы. Примчавшись из Берлина в Мюнхен, он не стал ни оправдываться, ни даже объясняться с восставшими товарищами, а просто подал заявление о выходе из партии. А когда изумленный его выходкой Дрекслер попытался спустить дело на тормозах и принялся уговаривать Гитлера забрать заявление, тот, обозвав первого председателя партии «жалким идиотом» и «подлой собакой», направился к выходу. Дойдя до двери, он обернулся и, смерив ошарашенных услышанным «товарищей» презрительным взглядом, пообещал вынести дело на суд всей партии и выступить перед ними.