Каменев предложил отвергнуть все практические предложения Ленина и ' подтвердил невозможность каких бы то ни было выступлений, а письма Ленина... сжечь... Сталин считал, что надо разослать письма Ленина в наиболее важные организации и обсудить их. Что же касается ЦК в целом, то он не высказал ни малейшей склонности идти навстречу вождю. Правда, сам он либо вообще не публиковал ленинские статьи, в которых тот настаивал на подготовке к восстанию, либо значительно сокращал их.

Но когда на одном из заседаний ЦК Сокольников выразил недовольство как общим «тоном ЦО» (газеты «Рабочий путь»), так и отдельными публикациями, ему было заявлено, что «общее направление его центрального органа целиком совпадает с линией ЦК».

Что же касается Сталина, то он постарался сделать так, чтобы вопрос о ленинских письмах даже не был включен в повестку дня. «Чем горячее атмосфера, — заметил Троцкий по этому поводу, — тем холоднее маневрирует Сталин». И был трижды прав. В отличие от надеявшегося «на взрывы возмущения в Турине и на немецком флоте» вождя, Сталин прекрасно понимал, чем может для них кончиться совершенно не подготовленное выступление. Ленин был идеологом революции, а значит, в известной степени доктринером, а он — ее практиком и рабочей лошадью.

21 сентября на собрании большевистской группы Демократического собрания Сталин, в отличие от Рыкова и Каменева, поддержал ленинское требование о его бойкоте первого. Тем не менее ЦК принял решение «с него не уходить».

Вконец разобиженный вождь сурово осудил голосовавших против его предложения и приветствовал Троцкого: «Троцкий был за бойкот. Браво, товарищ Троцкий!» Присланное им в ЦК письмо было написано в таких резких выражениях, что его было решено... уничтожить!

По большому счету, осенью 1917-го безоговорочно Ленина поддерживали только два человека: Троцкий и Свердлов. Вышедший из тюрьмы и рвавшийся в лидеры революции Троцкий развил прямо-таки бешеную активность и, не дожидаясь решений ЦК, делал все возможное, чтобы ознакомить рабочих с ленинскими письмами.

В начале сентября он выступил в Петросовете с большой речью, и в предложенной им резолюции вынес, как бы сегодня сказали, вотум недоверия

президиуму Совета, что и было одобрено присутствующими. Его политический рейтинг рос как на дрожжах, и 24 сентября Лев Давидович стал председателем столичного Совета.

На том же заседании Свердлов был назначен в комиссию, которой поручили заниматься подготовкой ко II съезду Советов. Чем несказанно порадовал Ильича. Чувствуя упорное сопротивление ЦК своей линии на вооруженное восстание, Ленин увидел в «иудушке» верного союзника, о чем и заявил со свойственной ему категоричностью. «В тяжелые июльские дни, — писал вождь, — оказался (Троцкий. — Прим. авт.) на высоте задачи и преданным сторонником партии революционного пролетариата. Ясно, что нельзя этого сказать про множество внесенных в список вчерашних членов партии».

Не отставал от Льва Давидовича в своем усердии и Свердлов, который постепенно сосредоточивал в своих руках все более значительную власть. Именно два этих несимпатичных, мягко говоря, Сталину человека начинали играть все более заметную роль в партии, и усиление их позиций ничего хорошего ему не сулило. Отношения со Свердловым были испорчены еще в Туруханске, а Троцкий смотрел на него с таким высокомерием, с каким он совсем еще недавно вел себя по отношению к рядовым членам партии в той же Сибири.

Ну а насколько мощным может оказаться поддержанный Лениным тандем блестящего оратора и самого умелого организатора партии, догадаться было нетрудно. Что же касается Сталина, то вряд ли он, человек, на их общий взгляд, весьма средних достоинств, был им нужен.

Конечно, Сталин прекрасно знал об этом, и тот факт, что наряду с двадцатью четырьмя другими делегатами он был включен в число кандидатов в Учредительное собрание, вряд ли уж так порадовал его. 5 октября Сталин впервые за последние две недели пришел на заседание ЦК, где и предложил провести 10 октября партийное совещание с участием представителей ЦК и Петроградской и Московской партийных организаций.

Предложение было в целом одобрено, а затем Сталин получил весьма чувствительный удар: его не оказалось среди членов комиссии по подготовке проекта программы предстоящего съезда партии, членами которой стали Ленин, Бухарин, Троцкий, Каменев, Сокольников и Коллонтай.

И надо полагать, что свою роль здесь сыграл набиравший все больший политический вес Свердлов. Да и как иначе объяснить, что столько сделавший для партии в июле Сталин оказался, по сути, за бортом партийной жизни. Именно поэтому он отказался принимать участие в работе «Бюро для информации по борьбе с контрреволюцией» на заседании ЦК 7 октября и предложил вместо себя в помощь возглавившим эту самую комиссию Свердлову и Троцкому Бубнова. Впрочем, его можно понять: ему совсем не хотелось идти в подчинение к людям, которых он ненавидел.

Сам Троцкий объяснил поведение Сталина так: «К самой идее он отнесся сдержанно, если не скептически. Он был за восстание, но не верил, что рабочие и солдаты готовы к действию. Он жил изолированно не только от масс, но и от партийного аппарата... С другой стороны, аппарату Сталин доверял несравненно больше, чем массам. Во всех важнейших случаях он страховал себя, голосуя с Лениным. Но не проявлял никакой инициативы в направлении вынесенных решений...»

Вместе с тем Сталин прекрасно понимал: оттесненный с первых позиций Троцким и Свердловым, он должен сам проявлять инициативу. Что для этого было надо? Да только одно: поддерживать все ленинские начинания, выполнение которых теперь контролировали Троцкий и Свердлов.

А поддерживали ленинские начинания далеко не все. И как ни старался Троцкий, большинство членов ЦК по-прежнему относились к идее вооруженного восстания весьма прохладно. Потому и делали все возможное, чтобы не допустить приезда Ленина, умевшего уговаривать, в Петроград. И когда один из немногих, допущенных к вождю в его тайном убежище в Выборге А.В. Шот-ман сообщил Ильичу о нежелании его «товарищей по партии» видеть его в столице, тот потребовал письменного подтверждения. И Шотману не осталось ничего другого, как написать: «До особого распоряжения ЦК въезд в Петроград воспретить».

Разобиженный и разозленный вождь отправился в Питер на свой страх и риск с верным Рахьей. И ехал он опять же в самом что ни на есть карикатурном виде: темные очки, парик, черный галстук и фетровая шляпа.

Поселившись на Выборгской стороне в квартире М.В. Фофановой, он решил и там «соблюдать сугубую конспирацию». Мало того, что даже в закрытой на несколько запоров квартире Ленин щеголял в парике, он даже членам ЦК не сообщил о месте своего пребывания. А когда Надежда Константиновна назвала его настоящим именем, он, к несказанному изумлению Фофановой, строго поправил ее: «Ошибаешься. Помнить надо твердо, что я не Владимир Ильич, а Константин Петрович Иванов».

И именно там, в наглухо закрытой квартире, Ленин начал готовиться к вооруженному восстанию. «Свою подготовку, — вспоминал позже Э. Рахья, — Владимир Ильич вел как-то по-особенному. По его поручению я должен был ходить по заводам, прислушиваться, о чем толкуют рабочие, должен был посещать собрания, записывать резолюции».

Наведя таким образом справки (можно подумать, речь шла не о вооруженном восстании, а об организации обыкновенной маевки), Ленин решил 10 октября встретиться с членами ЦК на квартире сестры Фофановой. Там комедия с конспирацией продолжилась, и товарищи по партии... не узнали вождя. Что же касается Сталина, то, как утверждали очевидцы тех событий, недовольный приездом Ленина, он ударил ни в чем не повинного Рахью кулаком, выразив таким образом общее мнение.

Зная о царивших среди его соратников настроениях, Ленин взял с места в карьер и с негодованием заявил о наблюдавшемся уже с начала сентября «равнодушии к восстанию». Повторил он уже набившую всем оскомину фразу и о том, что на Западе уже видно зарево мировой революции и что Керенский собирается сдать Петроград немцам.