Итак, мы расстались добрыми друзьями, и чтобы им это доказать, я обещал приехать к ним в их поместье в первых числах июня, если Бог поможет Мари восстановить свое здоровье и силы, которые до сих пор возвращаются к ней очень медленно.

Катя беспрестанно говорит о своем счастье, и только од­на мысль неотступно преследует ее: никогда не возвращать­ся в Россию. Я это вполне понимаю после того, как увидел, как я тебе сказал, что она счастлива с мужем и своей малень­кой семьей. Ее малютки очаровательны, особенно вторая, Берта, это просто маленькое совершенство. Но я чувствую, что если бы дал себе волю продолжать, мне так много надо было бы тебе обо всем этом рассказать, что наши упомяну­тые деловые вопросы от этого пострадали бы.

Вот о чем идет речь. В один из четырех вечеров, кото­рый я провел вдвоем с Геккерном, еще одно его качество довершило мое хорошее отношение к нему, а именно бес­корыстие, с которым он говорит о деньгах. В один из этих вечеров мы затронули деловые вопросы вообще, и в част­ности я прочел ему твое письмо, где ты говоришь о рулон­ной машине для твоей фабрики, и Геккерн взялся изучить эту статью, так как недалеко от Сульца есть машиностро­ительный завод братьев Кёхлин, которые уже поставили много таких машин на бумажные фабрики в Германию, Францию и т. д. Я думал и опасался сначала, что наш разго­вор останется без последствий, и представь себе мое удив­ление, когда две недели спустя я получаю от Геккерна огромный конверт с всевозможными подробностями по этому делу. Спешу тебе переслать все эти документы, для меня это китайская грамота, а для тебя, может быть, сол­нечный луч надежды. Прочти внимательно, сообрази, подсчитай хорошенько и тогда скажи, что ты хочешь. Так как я почти уверен, что мы не уедем из Бадена до середины июля, у тебя вполне будет время для ответа, но помни, что письма идут от нас 25 дней и столько же времени обратно, так что учти это.

Как мне сказал Геккерн, твой долг им достигает сейчас 10 тысяч рублей; он делает тебе предложение, посмотри, не подойдет ли оно тебе, а именно — уплатить им эти деньги пу­тем отправки в Голландию через нашего друга Носова столько штук полотна, сколько нужно на покрытие этой сум­мы. Геккерн написал об этом старику, который теперь нахо­дится в Голландии, чтобы запросить его, возможно ли это, и при нашем свидании, я полагаю, будет говорить со мной об этом, поэтому я откладываю до тех пор подробности это­го дела. Впрочем, так как среди прилагаемых писем ты про­чтешь также и его письмо ко мне, мне нечего и говорить те­бе по этому поводу...»

Письмо заканчивается описанием пребывания и лече­ния супругов Гончаровых в Бадене.

Здесь все не так просто, как кажется с первого взгляда. Иван Николаевич Гончаров был свидетелем ноябрьских со­бытий в Петербурге. Он приезжал вместе с Дмитрием на свадьбу, но тотчас же уехал после и не встречался больше с Дантесом. Но он знал обо всех последующих событиях и из первоисточника — от Натальи Николаевны и Александры Николаевны, с которыми некоторое время жил в Заводе в 1837 году. Мы не встречаем ни одного упоминания в пись­мах Екатерины Николаевны о том, что она получила пись­мо от брата Ивана, значит, он ей не писал. Не хотел он встречаться и с Дантесом ни в Сульце, ни в Бадене, и этим объясняется тот факт, что Екатерина Николаевна долго не знала о том, что брат находится так недалеко от них. Но он предвидел возможность появления Дантесов в Бадене и как-то внутренне к нему подготовился.

К чести Ивана Николаевича надо сказать, что свое отно­шение к Дантесу он определил словом «отвращение», но, к сожалению, не остался последовательным до конца. Ради сестры он при первом свидании поборол себя и был сдержан, «...но, признаюсь тебе, — пишет он Дмитрию, — что это стоило мне многого». Письмо Ивана Николаевича еще раз подтверждает, что все Гончаровы, несмотря на уверения Екатерины Николаевны в своем счастье, не верили этому. Иван Николаевич прямо говорит, что хотел убедиться, «не на словах, а в действительности» в том, что сестра счастлива в браке.

Чем же объяснить, что Иван Николаевич так легко пове­рил в «счастье» сестры, так быстро изменил свое отноше­ние к Дантесу? Перед ним был разыгран, и, несомненно до­статочно искусно, спектакль, изобилующий сценами супру­жеского счастья. Вспомним здесь, что в свое время в Петер­бурге, бывая у Екатерины Николаевны после свадьбы, Алек­сандра Николаевна быстро разгадала, что под внешней ве­селостью сестры таится печаль, которую она пытается скрыть. «Она слишком умна и слишком самолюбива, — гово­рит Александра Николаевна, — и старается ввести меня в за­блуждение». Несомненно, и теперь Екатерина Николаевна хотела ввести в заблуждение брата, и не столь проницатель­ный, как Александра Николаевна, простодушный Иван Ни­колаевич тогда поверил в счастье сестры и в чувства Данте­са. Надо сказать, что Дантес еще в петербургский период от­личался необыкновенным умением располагать к себе лю­дей и, конечно, сделал все возможное, чтобы изменить от­ношение к нему шурина. Надо думать, что при разговоре на­едине Дантес старался уверить его (как в свое время и Анд­рея Карамзина) в своей невиновности, убедить в том, что к ним относятся несправедливо, что им так тяжела «ссылка» в Сульце, а ему, Дантесу, вынужденная бездеятельность, и так далее и тому подобное. Несомненно, повлияла на Ивана Ни­колаевича и жена, Мария Ивановна, которую, вероятно, очень легко очаровал Дантес. И конечно, сыграли свою роль дети, для этого они и были привезены в Баден! Все Гончаровы очень любили детей, и Дантес выиграл эту став­ку — встреча с прелестными племянницами растрогала Ива­на Николаевича. Большое значение имело и то, что предло­жение Дантеса в отношении печатной машины снимало с Гончарова скучную и неприятную для него обязанность выполнять поручение брата, тем более что все это было для него «китайской грамотой»!

Но наивность Ивана Николаевича в отношении «беско­рыстия» Дантеса просто удивительна! И предложение со­действовать заказу машины (тогда предприятия Дмитрия Николаевича будут работать лучше), и посредничество в от­ношении продажи полотна (обратим внимание, что Дантес уже написал об этом Носову), а также разыгранная семей­ная идиллия — все это имело целью так или иначе выжать деньги с Гончаровых, так что ни о каком бескорыстии и ре­чи быть не может.

Как ни странно, но о сестре Иван Николаевич пишет очень мало. «Катя беспрестанно говорит о своем счастье, и только одна мысль неотступно преследует ее: никогда не возвращаться в Россию». Но истинное счастье не нуждается в том, чтобы о нем говорили беспрестанно. Поведение Ека­терины Николаевны не должно нас удивлять: оно диктова­лось присутствием Дантеса, а также настойчивым желани­ем показать брату, а через него и всем родным, что она лю­бима мужем, ни в чем не раскаивается, ни о чем не жалеет, в том числе и о родине (к которой где-то в глубине души, по ее же словам, она хранит самую большую любовь!). У нее не было иного выхода... Это еще раз подтверждает, что то, что она говорит и что чувствует на самом деле, — не одно и то же. О многом умалчивает и Иван Николаевич, оставляя это до личного свидания: «...Мне так много надо было бы тебе обо всем этом рассказать...» — говорит он.

Как реагировали на эту встречу мать и Дмитрий Николаевич, мы узнаем из письма Натальи Ивановны из Яропольца от 21 апреля 1842 года:

«...Я получила вести от Вани и Мари, оба хотя еще и сла­бы, но начинают поправляться. Их свидание с Катей состоя­лось, и хотя ее сопровождал муж, все прошло дружески и приятно. Мари очень хвалит Катю и хорошо отзывается о Геккерне. Она мне пишет, что если бы не ее болезнь, она бы самым приятным образом провела те четыре дня, что Катя и ее муж были у них. Они привезли с собой двух старших де­вочек, Матильду и Берту. Ваня и Мари очарованы их малют­ками, они очень милы и необыкновенно хорошенькие. При­знаюсь тебе, их свидание, прошедшее хорошо с обеих сто­рон, мне доставило большое удовольствие...»

Приписка

«В тот момент, когда я собиралась запечатать письмо, пришла твоя посылка. Я тебе бесконечно благодарна за вни­мание. Ты мне пишешь о свидании Кати и ее мужа с Ваней и Мари. В своем письме я тебе сообщила эту же новость и от глубины души разделяю твое удовлетворение благополуч­ным исходом их свидания. Я очень горжусь тем, что моя крестница Берта такая хорошенькая. Да будет Господь ми­лостив ко всем им, таково мое желание».