— Мои выводы такие, — сказал Любчик. — Доложить?.. — Поскольку Димка не возражал, он загнул мизинец. — Первое: там живет веселый человек.

— Это я и без тебя знаю. — Димка вспомнил заразительный смех матери.

— Второе: этому человеку нечего прятать от людей. (Димка мысленно согласился — по забору видно.) Третье: много цветов… — Тут наблюдательный детектив умолк, опустив в землю глаза и ероша короткие волосы. — Не смотрел передачу «Человек и закон»? Показывали одного… типчика — целое состояние на цветах нажил. Даже самолетами на Север отправлял.

Как ни был Димка в глубине души настроен против Сомова, но сейчас взял его под защиту:

— Тогда забор из досок сделал бы.

— Логично, — согласился Любчик. Насчет голубого скворечника и антенны лесенкой ничего стоящего он пока придумать не мог. — Еще окна чисто вымыты…

— Дочка у него, — пояснил Димка. — В седьмой перешла… А машины-то, видел, нет у него… — И добавил с горькой усмешкой: — Да, на лауреата не похоже.

— Надо спросить у кого-нибудь, — заметил Любчик. — Одних визуальных наблюдений недостаточно.

Они повернули обратно. Навстречу, будто сама по себе, ехала коляска. Девочка, толкавшая ее сзади, пряталась за ней, лишь пышный бант, завязанный на голове, виднелся издали.

Такую малявку и тревожить не стали. А вот женщина в халате с незастегнутой нижней пуговицей вполне подходила для получения нужной информации. По халату видно: где-то рядом живет, должна знать. Впереди себя, как дорогую вазу, женщина несла трехлитровую банку компота с красными сливами.

— Давай, — сказал Димка, — у тебя лучше получается.

Для начала Любчик очень любезно поздоровался с женщиной. Чуть удивленная, она с улыбкой смотрела на вежливого, щуплого мальчика.

— А почему ж не знать! Знаю. — Она округлила крепкие и румяные, как сливы в банке, губы. — В четырнадцатом доме Сомов живет. Владимиром зовут. По батюшке — Иванович.

— А кто он, простите, пожалуйста?

— Сомов? — будто удивилась женщина. — На заводе работает. Слесарь.

— А… слесарь — это кто? — Любчик мог бы, конечно, и не задавать такого наивного вопроса, однако ничего другого в голову ему не пришло, а отпускать эту сердечно улыбавшуюся женщину вот так сразу, не выяснив чего-то еще, не хотелось.

— Слесарь-то? — еще больше удивилась женщина. — Известно, слесарь и есть. С железом там всяким. Пилить, точить, припаять — вот его работа… Ну, — засмеялась она и переставила тяжелую банку с руки на руку, — ничего больше не нужно?.. Да вы зайдите к ним. Алена, небось, дома. Лучше расскажет.

— Спасибо, — поблагодарил Любчик.

А Димка ничего не сказал. Даже вздохнуть при Любчике побоялся. За мать было обидно.

— Пошли отсюда, — дернул он приятеля за руку. — Все ясно.

В общем, и Любчику было ясно. Только вот закушенные Димкины губы, его сузившиеся, с холодными льдинками глаза… Любчик страдал за друга. Что ж, ладно, слесарь, на заводе работает… Но, может, какой-нибудь особенный слесарь? Чем-то знаменит?

— Сейчас, — увидев на другой стороне улицы мальчишку примерно их возраста, сказал Любчик и поспешил к нему.

Мальчишка был рыжий. Рыжие не только волосы, но и скуластое лицо забрызгано яркими, как яичный желток, веснушками. В прозрачном мешке он нес батон, а другой батон держал в руке и с одного конца уже успел почти на треть обкусать его.

— Привет! — сказал Любчик. — Вкусный?

— А тебе что?

— Да так, спрашиваю просто. Очень аппетитно жуешь.

— Сам хочешь? Фига! — Рыжий изобразил хорошо известную комбинацию из трех пальцев.

— Ты знаешь Сомова, который там живет, в четырнадцатом доме?

— А тебе что?

— Да ты ответь: знаешь?

— Дурака этого! — Рыжий погрозил кулаком в сторону дома с проволочной оградой.

— Почему дурака?

— Потому!

— Ну ты можешь сказать предложение хотя бы из четырех слов?

— Иди ты! — Рыжий замахнулся батоном. — Дурак, и все! За уши меня! Вот! — Он потянул себя за ухо. — Ни за что! Дурак! Я им стекла повыбиваю!

— Идем! — нетерпеливо позвал Димка. И когда Любчик пересек улицу, зло добавил: — Чего ты связался? Не видишь — придурок!

— Я хотел…

— Нечего и хотеть! Поехали обратно.

Виндсерфинг

Зеленоглазый Дымок был согласен на все. Пусть даже снова Димка стреляет своим белым шариком. Не всегда же попадает шарик в нос. Зато молодой хозяин тогда веселый, бегает, играет, кричит всякие глупые команды.

Дымок отыскал под шкафом шарик, ударил по нему лапой, и вслед за ним пулей выскочил на середину комнаты. Но играть одному не очень интересно.

А хозяин, будто он и есть настоящий хозяин, развалился в кресле перед телевизором.

Не понимает Димка своего пушистого друга, смотрит футбол. Когда у ворот возникает острый момент, глаза у него расширяются, а нога сама собой напружинивается, словно он — там, у ворот, и вот сейчас с лету, как…

Но игра перемещается в центр, отобьют мяч в аут — и снова вспоминается поездка по дальнему маршруту девятого номера, дом за сетчатой оградой, румяная женщина с компотом, рыжий придурок.

Когда вернулся домой и бабушка усадила его за стол, накормила салатом со свежим парниковым огурцом, Димка испытывал большое искушение рассказать, где был и что видел. Однако сдержался. И в первую очередь, наверно, потому, что Елена Трофимовна сообщила: звонил Борис Аркадьевич, справлялся о маме.

— Ответила я, Димочка, как и велела Надя, что в командировку уехала. А он, Димочка, вежливо так поблагодарил и сказал, что снова позвонит, когда она вернется. И тебе, Димочка, привет передал. Скоро, говорит, славный отрок вкусит прелесть свободы. Это он — про каникулы, значит. Видишь, помнит тебя.

Поэтому Димка ничего и не сказал бабушке. Зачем расстраивать? Может, посмотрит-посмотрит мама на этого Сомова, посмеется, да тем и дело кончится. Что она, без глаз? Собиралась же зайти к нему. Значит, и дом видела его, и как добираться туда, и… вообще, смешно даже. Железки пилит. Паяет. Слесарь. Каблуки еще прибивает и подметки…

Но все же настроение у Димки было скверное. И утром проснулся без всякой радости.

Любчик по дороге в школу пытался развеселить друга — не развеселился Димка. Тогда решил удивить: сказал, что будет по-настоящему заниматься физкультурой. Сначала Димка не удивился, но когда услышал, что отец Любчика врезал в дверной проем железную трубу, чтобы Любчик мог упражнения делать, даже не выходя во двор, то, естественно, удивился. Почему-то не мог себе представить, как тучный — едва в дверь проходит — папаша Любчика врезал эту самую трубу.

— Что, не веришь мне? — чуточку обиделся Любчик. — Зайдем после школы — увидишь!

— А чего это вдруг ты захотел физкультурой заниматься? — спросил Димка.

— Ну… надо же начинать… Вон ты какой здоровый! Вчера тот рыжий замахнулся, хорошо — ты рядом был. А то и ударил бы. Потому что не боится — что я ему сделаю? А буду посильней, подрасту — и не всякий полезет. Кроме того, вообще, спорт и физическая культура… Как же без этого? Знаешь, у космонавтов какой режим тренировок — по нескольку часов в день. Экстремальные условия…

— Что это — экстремальные? — спросил Димка, удивившись, как Любчик запросто сказал такое мудреное, незнакомое слово.

— Напряженные, значит, — объяснил Любчик. — Самые сложные и трудные условия…

А в классе Димка пополнил свой словарный запас еще одним мудреным словом, которого никогда раньше не слышал: виндсёрфинг.

И что самое интересное: слово это узнал он не от какого-нибудь очкастого отличника или учительницы — ничего подобного. Сказала его Марина. Она стояла у открытого окна и смотрела во двор. До начала уроков еще было немного времени, Димка положил в парту портфель и подошел к Марине. Коса ее, туго заплетенная и лежавшая на белом переднике с волнистой кружевной оборкой, искрилась на солнце таким ясным, переливчивым светом, что Димке ужасно, просто до невозможности захотелось потрогать ее. И он, загородив собой Лизюкову от класса, действительно, тихонечко тронул пальцем искристый ручеек волос.