Зеленоглазка же, глядя на покорную Басю, упивалась своим триумфом. Ослепленная гордыней, совершенно забыла о роли. Услышав пронзительный приказ Шота, она опустила пылающий факел так быстро...

Крик ужаса раздался в битком набитом зале. Почтенная директриса потеряла сознание. Девочки плаксиво запищали. Свободно спадающие одежды божества просвещения запылали живым огнем.

— Горит, горит! — крикнули в отчаянии сто голосов.

В зеленых глазах божества замелькал смертельный страх. Все словно остолбенели, никто не бросился на помощь. Нет! Не все... Бася вскочила с колен кошачьим движением и, обжигая руки, начала с каким-то бешенством срывать с божества горящие одежды. Она сорвала занавес и стала душить огонь.

— Пан Шот! — закричала она пронзительно.

Шот выскочил из-за кулис и, молниеносным движением сорвав с себя фрак, благородно использовал его для тушения пожара, после чего, подхватив несчастливое божество на руки, унес его со сцены.

Бася стояла на сцене, бледная и тяжело дышащая. С удивлением она смотрела на свои руки, словно бы хотела установить, отчего это они так страшно, горят.

Голос с того света

Две недели спустя обожженная Зеленоглазка пришла к обожженной Басе. Она робко приблизилась и без единого слова протянула ей руки. Печальные глаза Баси просветлели. Ее руки еще были забинтованы, и поэтому она очень медленно подняла их, чтобы обнять Ванду, рыдающую на ее груди.

— Перестань, перестань,— говорила Бася.— А то и я заплачу.

Угроза была близка к исполнению, потому что слезы уже начинали течь сами.

Зеленоглазка объявила Басе, что обязана ей жизнью и что никогда этого не забудет. Бася сочла это преувеличением и сослалась на долг ближнего, обязанного гасить легкомысленных особ, которые стремятся зажарить из себя бифштекс по-английски. Зеленоглазка, стараясь на деле доказать, что она придерживается другого мнения, осторожно взяла Басины руки и неожиданно поднесла их к губам. Лицо Баси залилось пурпурным румянцем, словно это она, в свою очередь, собралась сгореть в огне. Моментально обе открыли слезопроводы и лили слезы всласть. В том очищающем огне родилась, как саламандра, крепкая дружба на жизнь и на смерть, потому что нелегко выдумать что-то еще, кроме жизни и смерти. Если бы было можно сиДу клятв й поцелуев превратить в энергию, ее хватило бы на перегон локомотива от Варшавы до Отвоцка.

Когда сердца успокоились, а души сложили крылья, как

птицы после трудного перелета, Зеленоглазка тихонько сказала:

— Ты простишь меня за Зыгмунта?

— Зыгмунт для меня пустое место! — ответила Бася тихим голосом.

— А я думала... О, как это хорошо! Для меня тоже... Это стихоплет! Ты знаешь, в кого он сейчас влюблен?

— Мне все равно. И знать не желаю. Так в кого же?

Зеленоглазка прошептала какую-то фамилию, встреченную

взрывом смеха...

Только пани Таньска была не в восторге от героического поступка Баси, зная Зеленоглазку по рассказам. Она сухо сказала:

— Надо было дать ей немного подрумяниться.

— Ну, бабушка! — с ужасом воскликнула пани Ольшовска —

Как можно быть такой жестокосердной?

— Не болтай глупостей! У меня сердце из масла, но я не терплю зазнайства у молодых девочек. Разве я зазнавалась из-за моей красоты? Спроси у тех, кто меня знал, когда мне было пятнадцать лет. Люди издалека приезжали, чтобы на меня посмотреть.

Так как все свидетели давно уже перемерли, невозможно было поднять их из могил по такому пустяковому поводу, тем более что на горизонте появилось дело несравнимо более важное. На адрес пана Ольшовского пришло письмо с официальным грифом, извещающим, что послали его из французского посольства. Посольство спрашивало пана Ольшовского, действительно ли в его доме находится панна Барбара Бзовска, которую давным-давно разыскивает вся Франция.

Далее в сдержанном тоне сообщалось, что предыдущие три письма по этому самому поводу, высланные в адрес некой пани Таньской, у которой упомянутая особа должна была найти приют, остались без ответа.

Семейный совет, экстренно созванный, прошел очень бурно. Пан Ольшовски, проницательно глядя на пани Таньску, как бы между прочим спросил:

— Не получали ли вы, бабушка, каких-нибудь писем из французского посольства?

— Может быть...— ответила бабушка — А кого касается моя частная переписка с послом. Да, он мне писал, но...

— Но что?

— Но я этого вообще не читала!

— Почему?

— Потому что не знаю французского.

— А почему же вы мне об этом ничего не сказали?.

— Зачем? Впрочем, покойный Валицки мне не советовал, а это был умный человек. Мы с ним рассматривали эти письма и вместе разобрали только два слова: «Барбара Бзовска». Тогда Валицки закричал: «Хо-хо!» Мы с ним долго об этом говорили и пришли к выводу, что французам понадобилась Бася. Что же мне было делать? Разве надо было отдать ее французам, как Иосифа египтянам? «Сожгите эти письма, чтобы и следов не осталось.» — так сказал Валицки.

— И вы сожгли?■/'

— Не только сожгла, но и велела Марцысе развеять пепел по ветру.

— Наказание господне,— пробурчал пан Ольшовски.— А вы знаете, для чего французы ищут Басю?

— Откуда же я могу знать? Мне восемьдесят лет! - воскликнула бабка с триумфом,- И почему же они ее ищут?.

— Потому что она получила наследство во Франции!

Пани Таньска вскочила со стула.

— Не может быть! Что же они сразу не написали?

— Наверное, написали... Только по-французски.

— Значит, я глупость сделала, но это Ирод виноват, не я. Ну, говори скорее. Наследство уже пропало?

Настоящая бабушка Баси, француженка, которая вышла замуж за поляка осевшего во Франции и служившего в Индокитае, после его смерти унаследовала большое состояние. Бабушка тоскуя о покойном муже в абсолютном одиночестве, совершенно выжила из ума и была окутана печалью, как паук своей пряжей. Ее дочь и внучка, о которой она знала, жили в Польше. В своем одиночестве, в далеком уголке света, она ничего не слышала о трагедии, произошедшей с зятем, и о смерти дочери. Только один странный случаи достучался, до ее сердца.

Бася, узнав от профессора Сомера адрес Гастона Диморьяка, уцелевшего члена экспедиции, начала обмениваться с ним теми таинственными письмами, которые так беспокоили пани Таньску. Спрашивая об отце, она много написала и о себе, и кое-что о своей незнакомой французской бабушке.

Случаю, величайшему в мире драматургу, было угодно, чтобы месье Диморьякв свое время женился на девушке, чьи родители хорошо знали Басину бабушку. Вернувшись из Индокитая, она поселилась в уединённом домике на окраине Фонтенбло. Французский ученый, взволнованный печальной участью незнакомой польской девочки, тут же собрался к старой, выжившей из ума в одиночестве даме и сумел разбудить ее спящее сердце. Старая женщина слушала его с печалью, горько удивляясь тому, какое страшное опустошение смерть произвела в ее семействе. Потом она очнулась и промыла слезами затянутые меланхолией глаза. Во французское посольство в Варшаве они послали письмо с просьбой разыскать Басю. Так как в это время Ольшовские были за границей, Бася переселилась к пани Таньской. Этот адрес и знал месье Диморьяк, и именно туда были направлены официальные запросы, которые погибли в огне. Только четвертое письмо нашло Басю у Ольшовских. Оно сообщало о смерти настоящей бабушки и о завещании, согласно которому основная часть огромного состояния предназначалась девочке.

Пану Ольшовскому подсказали, что Бася должна поехать во Францию и там, под опекой польского посольства и юристов, завершить запутанные дела с наследством - запутанные потому, что девочка была несовершеннолетней.

Бася не проявляла ни малейшего желания ехать, но ее энергично подстегивала пани Таньска.

— Будь осторожнее, когда поедешь на поезде,— говорила бабка — Один раз у тебя уже не вышло, и если бы не Валицки, ты бы пропала. А Балицкого больше нет. Впрочем, ты пропадешь в Париже. Это, должно быть, страшный город. Говорят, что там больше автомашин, чем в Варшаве, а лошадей вообще нет, потому что французы их давно съели. Интересно, из чего они в Париже делают сардельки?