Поразился мангазейский воевода и тому, как сравнительно небольшая артель, состоящая из двух-трех десятков покрученников, снаряженных на средства одного-двух торговцев, добывала огромное количество соболиных шкурок. В таможенных делах Наумов отыскал, например, два таких случая. В 1637 г. в Мангазею прибыла артель Василия Дрягина, Ивана Пеунова и Девятого Черткова, состоявшая из 22 промышленников. Она предъявила таможне 9084 соболя. Другая артель — артель Василия Бухрякова из 113 человек зарегистрировала в мангазейской таможне 33 116 соболей. И что еще изумляло: требовался сравнительно небольшой вклад капиталов в промысел и торговлю, чтобы получить такую прибыль, совершенно немыслимую во времена Данилы Наумова. Он взял наугад первые попавшиеся ему цифры и подсчитал прибыль. В 1630 г. на реку Таз прибыло 928 человек, товары которых таможня оценила в 27 047 рублей 8 алтын и с которых собрала 674 рубля пошлины. Таким образом, в среднем на каждого промышленника приходилось на 30 рублей товаров. А соболей они могли добыть при таком удачном промысле, как в артели Василия Бухрякова, до 272 000 штук. Таким образом, если шкурка соболя в Сибири стоила 1 рубль, то каждый участник этой артели получал прибыль 970 рублей, что в 32 раза превышало израсходованные средства. И действительно, в таможенной книге этого же 1630 г. имелась запись: «441 промышленник предъявил таможне 32 872 соболя». Вот теперь Наумов понял, почему в Москве и по всей Руси ходила слава о Мангазее как «о златокипящей землице», почему, пренебрегая опасностями на море и в тайге, шли в Мангазею тысячи и тысячи людей.
Кто же снаряжал экспедиции в Мангазею после запрещения морского хода? Были ли это те же самые крестьяне Поморья или другие люди? В архиве отыскалась перепись мангазейских торговцев, составленная в 1640 г. по случаю оценки «государевой соболиной казны». К оценке привлекли самых крупных купцов, бывших тогда в Мангазее. Имелись ссылки на фамилии семи царских гостей — Надея Светешникова, Осипа Елизова, Василия Гусельникова, Петра Унбина, Кирилла Босова, Исака Ревякина, Иохима Юсова. О многих из них Наумов слышал еще в Москве от их сыновей, внуков и племянников, живших в Замоскворечье. На средства их снаряжались в Мангазею караваны судов и артели промышленников, среди которых были и поморы, но они ехали в Сибирь не своеужинниками, а покрученниками, «наймитами», людьми подневольными. Теперь в Мангазею ходили и крестьяне средней полосы России, работавшие по найму в торговых артелях. Многие поморские крестьяне, отправившись в Сибирь, не доходили до Мангазеи. Для них запрещение Мангазейского хода означало еще большее закабаление и разорение. И в то же время это была победа русского, главным образом московского, купечества и той части помещиков, которые втянулись в торговлю и промыслы. В их руках оказались и пути в Мангазею. После 1620 г. ухудшилось экономическое положение восточных районов Холмогорского уезда. Повсеместно наблюдалось запустение ранее процветавших городов и слобод. Ижемская и Усть-Цилимская слободки, например, уже к 1638 г. почти наполовину пустовали: из 63 дворов оставалось всего лишь 39, потому что «жилецкие люди» «разбрелися кормитца в русские и сибирские города», — говорилось в одной из переписных книг того времени. Бежали от государевых поборов или уехали в Сибирь и многие жители Пустозерска. Их всегда можно было встретить на «Черезкаменном пути» на самой тяжелой работе. Это они перевозили «русские товары» на волоках, водили весной и осенью лодки и паузки по мелким уральским речкам. Правда, «Черезкаменный путь» осваивался издавна, но только поморы знали, как водить караваны более близкими и безопасными тропами.
«Черезкаменный путь» считался тяжелым и опасным. Со среднего течения Печоры он разветвлялся: одна ветвь шла по правому притоку Печоры — реке Усе к острогам Уральских гор и оттуда через Камень в реку Собь до Обдорского острожка; другая — правыми притоками Печоры — реками Илычем и Щугором подходила к Среднему Уралу и дальше вливалась в Северную Сосьву и шла на Березов (см. рис. на стр. 35). Общая протяженность второй ветви превышала 3 тысячи верст.
Уже в конце XVI в. «Печорою рекою» ходили «в судех с великими товары» «многие люди» из Пустозера, с Пинеги, Мезени и Ваги. Этим путем ездили в Сибирь воеводы, двигались войска, провозили «для поспешания» государеву соболиную казну. Но охотнее всего пользовались «Черезкаменным путем» в обратном направлении для перевозки мехов, так как транспортировка тяжелых грузов стоила очень дорого. К тому же проход по «Черезкаменному пути» был возможен только в летние месяцы, зимой им пользовались очень редко.
В представлении людей этот путь проходил через почти недоступные горные кряжи и вершины гор, и, как говорилось в одном дорожнике, этот Камень (Урал) в «облаках не видети, а коли ветренно, ино облака роздирает, а длина его (Камня) от моря и до моря», «место пустое», «жилецких людей на Камени нет». «Черезкаменный путь» — это «дорога прохожая, нежилая людьми».
Переходили реки и речки на мелких судах: набойных лодках или однодеревках. Через волоки их тащили на катках, перевозили на оленях или собаках. После запрещения Мангазейского морского хода все, кто направлялся в Мангазею или из Мангазеи на Русь, пользовались «Черезкаменным путем». Важными отправными и конечными точками его являлись Обдорский острог и Березов. В этом районе находились две уже упомянутые заставы. В 1638–1639 гг. через Обдорскую заставу проследовало на Русь 219 человек, а в 1641 г. — 639 человек.
Другой поток торгово-промышленного люда катился по «камской дороге» через Верхотурье в Тобольск. В начальных пунктах, где формировались мангазейские караваны, стояли плотбища и содержались группы опытных кормщиков, хорошо знавших условия плавания в Обской и Тазовской губах. Верхотурье, которое поставляло кочи для Мангазейского морского хода, славилось своими корабельщиками — людьми, умеющими строить большие морские суда. Березов также имел кочевое плотбище. В этом северном городе всегда бурлил смекалистый и оборотистый люд, готовый не только вести суда в Мангазею, но и срубить самое искусное судно с ледовыми обводами. По Обской и Тазовской губам плавали большие морские суда, в отличие от «малых кочей», которыми пользовались при передвижении по Карскому морю. Размеры этих судов достигали 19–20 метров в длину и 5–6 метров в ширину. На них помещалось 2000 пудов грузов и сравнительно небольшая команда, 10–12 человек. Строительство таких судов — сложное и тяжелое дело. За работу на Верхотурской верфи платили немалые деньги. Особенно дорого ценились кочи. Если за постройку речных судов-дощаников и каюков платили по 25 рублей, то за коч на этой же верфи давали 40 рублей. Еще в 1603 г. по царскому решению под Верхотурьем создали постоянное поселение судовых плотников.
Плавание из Тобольска и Березова в Мангазею по-прежнему называлось Мангазейским морским ходом, хотя по существу таковым не являлось. Название «морской ход» сохранилось скорее по привычке и было связано с ошибочным представлением об Обской и Тазовской губах. Считалось, что это единое большое море, часть Северного Ледовитого океана. На старинных сибирских чертежах Мангазея и впадающая рядом с ней в реку Таз речка Мангазейка, или Осетровка, изображались на берегу моря, которое также называлось Мангазейским.
В Туруханском остроге сохранились и некоторые сведения о плавании мангазейщиков после 1620 г. Если плавания в Мангазею по Карскому морю через Ямальский волок и по Обской губе в летнее время совершались в благоприятных условиях, при отсутствии льдов и при попутных ветрах, то морские походы с юга на север по Обской губе проходили в иной обстановке. Тот же северный ветер, который нес поморское судно к цели, был иногда непреодолимой преградой для караванов, двигавшихся с юга, от Тобольска и Березова.
Трудность и сложность западных и южных путей в Мангазею впоследствии явились одной из причин их упадка. По существу почти пятидесятилетний период полуморских походов в Мангазею — это закат мореплавания в Обско-Тазовском районе.