— Эй, товарищ! — окликнул Толоконников. — Этот медведь живой?

— Нет! — серьезно ответил лилипут. — Ручной. А живые медведи не бывают ручными.

Толоконников обрадовался. Приключение начиналось со встречи с медведем, и теперь уже все должно было пойти отлично.

— А что вы здесь делаете? — спросил Юрий Сергеевич.

— Отвечаем на вопросы! Люди любят задавать вопросы, некоторые даже выслушивают ответы.

— Большое спасибо! — поблагодарил Толоконников. — Вы не знаете, где здесь гостиница?

— Нас с медведем в гостиницу не пускают! — закончил беседу лилипут, а медведь поднял голову и поглядел — с кем это разговаривает хозяин?

Гостиница оказалась от вокзала в нескольких минутах ходьбы. Гостиница называлась «Луч», и это было единственным светлым пятном во всем ее сером облике. В вестибюле от натертых полов пахло мастикой. На окошке администратора раз и навсегда была прибита табличка «Мест нет», а ниже прикноплена записка, написанная от руки: «Обращайтесь в „Зарю“. У нас никто не выезжает. Ушла в трест» — и подпись: «Катя». Над окошком висела большая-пребольшая картина, «Жатва» наверное, а может быть «Посев». Толоконников точно не разобрал, хотя пытался.

Он присел на вполне современный стул из разноцветных электрических шнуров и задумался в некоторой рассеянности: где он, например, будет жить и что он, собственно говоря, намеревается здесь делать?

По большому командировочному опыту он знал, что идти в «Зарю» бессмысленно, оттуда пошлют обратно в «Луч»…

В вестибюле появился швейцар, одетый в коричневую униформу. Толоконников пошарил в кармане, отыскал трешницу и кинулся навстречу:

— Послушай, друг…

— Мы взяток не берем! — на корню пресек его преступные намерения швейцар.

— Да какие там взятки! — смутился Юрий Сергеевич и сжал деньги в кулаке. — Я к тебе с просьбой…

— Вы не тыкайте, я постарше вас!

— Извините, отец…

— Я вам не отец…

— Товарищ! — смешался Толоконников. — Выручите! Хоть за деньги, хоть задаром…

— А мы со вчерашнего дня, — сказал швейцар трибунным голосом, — приняли на себя большие обязательства, и нехорошо назавтра же нарушать. Что у вас в руке? — Он взял Толоконникова за кулак и разжал его: трешка… — Трешку пьющим дают. А у меня язва… — И ушел вверх по лестнице.

Вконец растерянный Толоконников услышал смех. Это смеялась женщина, которую Толоконников прежде не приметил. Он приметил ее только сейчас, когда проследил за швейцаром взглядом, потому что женщина стояла на лестнице, держалась за перила и весело хохотала.

Толоконников криво улыбнулся:

— Вам, конечно, смешно, а мне ночевать вот здесь, на этом стуле, если, конечно, по этим проводам ночью не пропускают ток.

Женщина продолжала смеяться, откидываясь всем телом назад, от этого платье ее задиралось, и Толоконников обратил внимание, что у нее были весьма симпатичные колени, круглые, с ямочками, потом он перевел взгляд на ее лицо и увидел, что и на щеках были такие же ямочки, и нос симпатичный — курносый. А сегодня по настроению Толоконникову должна была понравиться первая попавшаяся женщина, потому что без женщин не бывает приключений, и вот сразу понравилась эта, хотя ей было уже за тридцать, и Толоконников, чтобы поддержать знакомство, тоже захохотал. Тогда женщина перестала смеяться и строго спросила:

— В командировку?

— Нет.

— К родственникам приехали?

— Нет.

— А зачем вы приехали?

— Просто так. Ехал в поезде и сошел. Вас повидать! — глупо добавил Толоконников.

Теперь смех стал сотрясать женщину с такой силой, что она не удержалась на ногах и села на ступеньки.

А Толоконников замер как болван, не зная, что ему делать, и ждал, чтобы женщина прекратила свой издевательский смех. Ждал он долго.

— Кто же за трешницу получает теперь номер, — сказала наконец женщина. — Вы бы ему десятку предложили…

— Я могу и десятку… — сказал Толоконников, а женщина приподнялась со ступенек и спросила тихо-тихо:

— А зачем вы сюда приехали, по-честному? Я жутко любопытная.

— Ни за чем. Ехал в поезде, понимаете, окна, а за ними неизвестно что… и жизнь по-другому… понимаете… надоело… человек, он ведь так живет — вроде все у него хорошо, а где-то грызет — нет, не так… упускаешь.

— Я понимаю, — кивнула женщина. — И у меня это бывает. Я даже про это читала. Это называется раздвоение личности.

— Может быть, раздвоение… — согласился Толоконников. — Неважно, как это называется.

— А куда вы ехали?

— Домой, в Москву.

— И вместо Москвы сошли в Крушине?

— В Крушине!

— Вы сумасшедший! — сказала женщина.

— Конечно! Только вы укажите мне нормального. Меня зовут Юрием Сергеевичем. Юрой меня зовут.

— А меня Лидой. То есть Лидией Васильевной.

— А я на вокзале видал лилипута с медведем, — сказал Толоконников и добавил: — Лида.

— Ну ладно, сидите и ждите! Номер я вам добуду! — пообещала женщина.

— За десятку? — осмелел Юрий Сергеевич. И Лидия Васильевна охотно включилась в игру, видимо, ей тоже было здорово скучно, потому что как мужчина Толоконников не представлял собой ничего интересного. Заурядный тип — лицо среднее, рост средний, залысины и животик уже намечается.

— За десятку вы со мной не поладите! — озорно сказала Лидия Васильевна и исчезла. Толоконников покорно ждал ее минут сорок. За эти сорок минут Лидия Васильевна из милой полной женщины, и не более того, превратилась в его мечтах в Софи Лорен крушинского масштаба, а сам он в Мастроянни.

— Держите ключ! — вернулась женщина. — Номер двести сорок второй. Вы на сколько?

— На сутки!

— Тогда прописываться не надо. Пошли! — И Лидия Васильевна повела Юрия Сергеевича на второй этаж и показала ему номер двести сорок второй, славную конуру с деревянной кроватью, с тумбочкой возле нее, с канцелярским столом, украшенным телефоном, и современным эстампом на стенке — снег, много снега и синие деревья.

— Входите, Лида! — пригласил Толоконников.

Лидия Васильевна покачала головой:

— Что вы! В номер я не пойду!

— Тогда мы вынуждены будем разговаривать в коридоре! — сказал Толоконников, стоя в дверях с табличкой «242». — Как вы это раздобыли?

— Здешний администратор Катя — моя приятельница. Я к ней хожу за рижской туалетной бумагой.

— За чем? — поперхнулся Толоконников.

— А к нам ее завозят только в гостиницы. Ну прощайте, Юра… — усмехнулась Лидия Васильевна.

— Как, вы уходите?

— Конечно, ухожу. Вы думаете, я бездомная? Семья у меня, дочка.

— А как же я? — спросил Толоконников.

Лидия Васильевна ничего не ответила и пошла по коридору. А Толоконников смотрел ей вслед, мир рушился на его глазах, и он ничего не мог поделать.

Вдруг Лидия Васильевна задержала шаг, обернулась и засмеялась таким низким грудным смешком:

— Эх вы! Вам же охота меня остановить!

— Да! — признал Толоконников.

— Так чего ж вы?

— Так я… я… просто…

— Без четверти пять… — сказала Лидия Васильевна. — Вы выйдете из гостиницы и пойдете налево. Там будет мастерская, где чинят телевизоры. Вот возле нее.

И быстро ушла.

А Толоконников стал ждать без четверти пять. Ждать надо было долго, сейчас была половина двенадцатого. Он попробовал уснуть, но, конечно, не уснул, потому что мучительно думал, во-первых, придет ли Лида, не пошутила ли? А во-вторых, если придет, куда с ней подаваться и что делать?

Толоконников пошел шататься по городу. Старые здания стояли здесь вперемежку с новыми пятиэтажными. Причем они не возникли, как это часто бывает, на голом месте, вокруг росли тополя, которые никто варварски не обрубал, и поэтому тополя росли буйно и весело.

Толоконников гадал, в каком доме живет Лида, в старом или новом. И если она все-таки придет на свидание — что же тогда? Хорошо ли это, порядочно ли? Ведь он действительно приехал только на сутки, потому что послезавтра в главке совещание и он специально для этого совещания ездил в командировку. И вообще, незнакомая женщина — удобно ли к ней приставать? Вдруг обидится и еще, чего доброго, скандал устроит? И потом… как он покажется в Москве жене? Если ей повиниться — она-то наверняка устроит скандал и всю жизнь будет попрекать, и еще матери своей расскажет, а это все равно что объявить по радио. Нет, жене говорить не надо, но ведь он, Толоконников, ничего не умеет скрывать, жена сразу учует, что он что-то скрывает, и тут начнется…