— Сугубо внутриведомственная.

— Вот как? Вы заинтриговали меня.

— Нам известно, что до смерти Кривцова Игоря Николаевича… Надеюсь, не будете отрицать знакомство с ним?

— Не буду.

— Так вот. До его смерти и после вы участвовали в противозаконном букмекерском бизнесе на ипподроме. Власти закрывали на это глаза за услуги определенного рода. Короче говоря, за информацию оперативного характера, которой пользовалась и ФСБ. Мы намерены расширить поле вашей деятельности, включив в нее и внутреннюю хозяйственную жизнь ипподрома. Нам она известна недостаточно. Обстоятельства изменились с арестом прежнего ипподромного воротилы, и появилась возможность внедрить осведомителей, естественно, с вашей помощью, в конюшни, административный корпус, ветеринарную службу. Думаю, нет нужды объяснять вам, для какой цели. Мы хотим выявить в зародыше попытки контрабанды, фальсификации аттестатов на лошадей, продаваемых за границу, других экономических преступлений, наносящих ущерб интересам России. Наладить такую же по эффективности сеть осведомителей внутри ипподрома, как и на трибунах.

— Это потребует немалых дополнительных усилий, людей, материальных затрат, некоторой перестановки в кадрах.

— Что касается штатного расписания, то оно останется прежним. Перестановки кадров возможны любые, на ваше усмотрение. А материальные затраты — придется довольствоваться тем, что есть. Полагаю, подчинив под одно начало все службы ипподрома, можно будет значительно повысить эффективность букмекерского бизнеса и компенсировать за счет этого дополнительные материальные издержки.

Какой ушлый жмурик, не переставал удивляться Шацкий. Все знает, все понимает. Откуда такого взяли?

— Хорошо. Этот вопрос я снимаю. Но у меня есть проблемы личного характера.

— Выкладывайте. Попробуем решить вместе.

— До меня дошли слухи, что я дорабатываю на ипподроме последние дни. Появился желающий на мое место с хорошей поддержкой сверху.

— Считайте, что проблемы больше не существует. Еще есть вопросы?

— С кем я буду контактировать? С вами?

— Все остается по-прежнему. Крыша та же — уголовный розыск. Всю полученную информацию направляйте туда. Мы там выберем, что нам нужно. Завтра встретитесь с главным букмекером и новым ипподромным боссом. Обговорите с ними все, что считаете необходимым, но в их дела не лезьте. Контактируйте лишь в тех случаях, если они обратятся. Обдумайте условия, на которых согласны работать с ними. Не зарывайтесь. Вопрос немаловажный, отнеситесь к нему серьезно.

— Могу полюбопытствовать?

— Можете.

— Что будет с фальшивками?

— Видеокассета, фотоснимки трупа и официальная бумага о его идентификации пополнят ваше досье. Скажите, Кривцов знал или лишь догадывался о планах можайских рэкетиров нагреть его в деле с автосалоном «Ригонда»?

— Об этом лучше спросить его самого.

— Поставлю вопрос иначе. Мог Кривцов каким-то образом это узнать?

«Как же я раньше не подумал об этом? Дипломат с микрофоном и магнитофонные записи. Оттуда я мог бы почерпнуть немало полезной информации».

— Полагаю, что мог бы, если, конечно, ваша информация о причастности его к этому делу соответствует действительности. У него был кейс с вмонтированным микрофоном.

— Решетникова знаете?

— Петра Егоровича?

— Да.

— Он иногда бывает на ипподроме.

— В минувший выходной день вы с ним встречались?

— Это проверка на откровенность?

— Считайте, что так.

— Он заходил ко мне в опорный пункт.

— В связи с чем?

— Понятия не имею. Спрашивал какую-то ерунду, известную сейчас любой бабке, имеющей телевизор. Якобы на его знакомого кто-то наехал и требует деньги и он не знает, куда обратиться за помощью. Я дал ему телефоны доверия.

— И все?

— Показал фотографию одного человека, снятого вместе с Кривцовым. Спросил, не знаю ли я его. Я ему сказал.

— И кто это был?

— Некто Синебродов, помощник депутата Государственной Думы.

— Синебродов, Синебродов… Знакомая фамилия. Не Владимир?

— Владимир Александрович. Точно, Александрович. Вы с ним знакомы?

— Еще бы. Когда-то известный авторитет в уголовном мире. Неоднократно судим. Входил в десятку самых-самых.

— Скажите на милость.

— В какой связи он интересовался Решетниковым?

— Этого я не понял. Надо же! Никогда не подумал бы, что это птица такого полета.

— Возьмите его себе на заметку. Этот человек нас крайне интересует, любая информация о нем.

Покинув офис, Шацкий вздохнул с облегчением, но на душе остался неприятный осадок, прежде всего от неопределенности положения, полной зависимости от какого-то дяди. Сегодня он добрый, отпустил. А завтра?

Шацкий почти не запомнил его лица. Типичная физиономия сотрудника спецслужбы: ничем не примечательная, постная и лживая. Все, что осталось в памяти, это след ожога на левой щеке, возле уха размером с доперестроечный рубль и странный запах, перебивающий лосьон и даже табачный дым, приторный запах гниющего трупа или незаживающей язвы.

Пожелав удачи Шацкому, Лунев — а это он учинил допрос майору милиции — смог наконец расслабиться. Все эти полчаса он сидел как на иголках, ожидая, что вот-вот налетит ОМОН. Слава богу, этого не произошло, и он благодарил родную милицию за то, что там полно дураков.

Жженый отключил телефон и минут сорок сидел неподвижно, пытаясь осмыслить случившееся, осмотреться и подумать, как жить дальше. «Не пора ли прекратить эту сумасшедшую гонку? Сколько человеку надо для безбедной жизни до конца дней? У меня все это есть. Или я собираюсь прожить две жизни? Может быть, хватит играть в прятки со смертью? Денег мне хватит по гроб. Нет лишь покоя и уверенности в завтрашнем дне».

В отличие от большинства новых русских, которым всегда мало денег, Лунев решил остановиться. Получив возможность контролировать ипподром, он понял: это — золотое дно, можно забросить все остальное и жить одним этим бизнесом. Если бы не одно, но очень существенное «но». На «хвосте» у него плотно сидели блатные. Пока, правда, ничего, кроме подозрений, у них нет. Но это пока. Жженый прекрасно знал хватку Шнобеля и особенно Филина. Сейчас нет, а завтра наверняка будет, что-нибудь раскопают. Поэтому единственный выход — немедленно рвать с ментами.

Но одно дело хотеть, и совсем другое — сделать. Менты отпустят только в деревянном бушлате, ногами вперед. Будут спекулировать, пугать утечкой информации, вешать чужих собак. И все-таки выход был, простой, как все гениальное, но крайне рискованный. И Жженый решился. Он надумал совершить незначительную «подлянку», нарушить воровской кодекс чести, но непременно по мелочи, чтобы за это не пришлось платить кровью, а слегка получить «по ушам».

Приняв столь важное решение, Жженый, однако, не спешил бросаться в омут. По многолетней привычке решил отложить осуществление плана на неопределенное время, дать принятому решению отлежаться, потомиться, хорошенько перевариться.

После разговора с Шацким у него появились вопросы к Кривцовой. Ее роль подходила к концу. Приближалось время пожертвовать этой фигурой, но, прежде чем это произойдет, Жженый собирался выжать из нее все, что возможно. Предварительно созвонившись, он отправился к ней домой.

Тонька, убаюканная честностью игры партнера, почти поверила в его искренность, встретила радушно, рассчитывая на взаимность. Лунев это понял и постарался укрепить ее заблуждение.

— Ну что, Тонечка, можете поздравить себя с успешным завершением подготовительного периода. Две-три недели, и наш клиент дозреет. По такому поводу не грех и выпить. Как вы?

— Сейчас все организую.

Она не отказалась бы вступить с ним в более близкие отношения, но он приехал по делу.

— Хорошо у вас, уютно, светло и по-домашнему мирно.

— Спасибо. Приятно это слышать от вас. Вот и приезжайте почаще.

— А что? Возьму и поймаю вас на слове.

— Мне будет очень приятно.