Он подошёл к крыльцу и даже не сразу поклонился — впился в Фиалку долгим пронзительным взглядом. О, как же любили эти бездонные зелёные глаза! С какой надеждой и жаждой смотрели они на молодую ведьму. Наконец, утренний гость отвесил учтивый полупоклон — белокурые волосы качнулись, приоткрыв на мгновение красивые продолговатые уши. Стоящая на пороге вежливо склонила голову в ответ. Она знала, эльф никогда не стал бы беспокоить затаившихся в чаще попусту, раз приехал — значит, привёз какие-то важные известия.

— Разбудил? — виноватым голосом спросил он.

И столько в звуках этого голоса было скрытой тоски, что сердце Фиалки (да, да, то самое сердце, которому, как известно, не прикажешь) дрогнуло. На мгновение она представила этого эльфа на месте своего мужчины — что бы она чувствовала, если, однажды проснувшись, увидела не обожаемые до дрожи черты своего любовника, а вот это безупречное эльфийское лицо? И тут же поняла — подобное попросту невозможно. Невозможно по той причине, что случись в этой жизни такая перестановка и она — Фиалка — задохнётся от той же нестерпимой боли, от какой сейчас задыхается перед нею эльф.

«Почему не я? — безмолвно вопрошали плотно сомкнутые губы Бессмертного. — Как могло такое случиться? Ведь никто и никогда не полюбит тебя так, как люблю я! И, если мы не предназначены друг для друга, тогда зачем судьба свела нас вместе? Неужели только для того, что бы один из нас страдал, а другой чувствовал себя виноватым в этом страдании? За что? Или почему? Да, почему, почему ты не любишь меня?»

Тишину леса нарушал только шелест ветвей. Эльф молчал. И стоящая на пороге женщина тоже не произнесла ни слова. Они оба знали, что такова их участь. С одной стороны — его несчастная любовь, которую так трудно (да и стыдно тоже) скрывать от лучшего друга. С другой стороны — её временно счастливая любовь к другому мужчине. Любовь, которой не суждено продлиться долго.

— Я проснулась раньше. — Ответила Фиалка на отзвучавший едва ли ни вечность назад вопрос.

Эльф поднялся по ступенькам крыльца и сказал:

— Эйлик хочет встретиться с твоим мужем.

Фиалка грустно улыбнулась столь трогательной эльфийской щепетильности — этот Бессмертный никогда не унизит её даже намёком на то бесстыдное положение, в котором она живёт — положение любовницы. Как никогда не оскорбит её признанием в своих чувствах, или даже намёком, подначкой, на возможный роман. Всё, что он чувствует к ней, никогда не будет облечено в признание. Конечно, если не считать за признание горящие тщательно скрываемым обожанием глаза. Впрочем, это обожание способна разглядеть только женщина. Да и то при условии, что женщина эта очень, даже слишком проницательна. А ведь он и впрямь любит её. За что? За что её вот так любить — безродную, пускай и смазливую ведьму?

— Эйлик? — удивилась она. — Что ему нужно?

Остроухий бессмертный выразительно пожал плечами:

— Не знаю. С ним встречался Зэн-Зин, он скоро приедет и, надеюсь, всё объяснит.

Фиалка кивнула.

— Подожди тут, я пойду, разбужу мужа. — Она, в который уже раз, охотно поддержала предложенную игру в приличия, равно как и свой надуманный статус замужней особы.

Эльф послушно остался ждать на крыльце, проводив красавицу-ведьму взглядом полным нежности и боли.

— Милый, просыпайся. — Пепельная прядь щекотнула мужскую щёку.

Он открыл глаза и сказал — не спросил, а именно сказал, — подчёркивая уже свершившийся факт:

— Кто-то приехал.

Фиалка улыбнулась. Да, завтракать они будут в компании.

Кин-чианец Зэн-Зин примчался на взмыленном жеребце (это же надо так лететь через чащу!) спустя час. У крыльца вылил себе на голову ковш воды из кадушки и, роняя капли, ввалился в дом, где мирно завтракали трое его друзей.

— О, уже едят! Дорогая, растолстеешь, и муж тебя бросит.

Новоприбывший улыбался, стряхивая воду с коротко стриженых чёрных волос. Раскосые глаза насмешливо блестели на круглом, словно луна, лице. Поди, угадай в таком жизнерадостном и юном балагуре чернокнижника-некроманта. А вон она — татуировка в виде распахнутого человеческого глаза — аккурат на внутренней стороне ладони, во всей своей красе. И как ни пугай Зэн-Зина гвардейскими патрулями да магами, а татуировку эту он прятать не станет, такой вот бедовый, не гляди, что росту в нём на полголовы только и больше, чем в гноме, а телосложение, словно у мальчишки-подростка.

Девушка за столом улыбнулась появлению бодрого гостя и ответила:

— Он никогда меня не бросит.

Фиалка сказала это слишком твердо и тут же почувствовала, как болезненно сжалось сердце, ведающее об этой самоуверенной лжи. Эльф на другом конце стола уронил взгляд в кружку с травяным чаем.

— Ну, тогда пойдёт по миру, покупая ткань для твоих нарядов. — Быстро нашёлся узкоглазый гость. — Небось, аршин по десять надо будет извести на одни только юбки. Обнищаете.

И он уселся за стол, не дожидаясь приглашения. Ловко съел пару сырных лепёшек, со вкусом, не стесняясь дурных манер, облизал испачканные в топлёном масле пальцы и сказал, наконец:

— Эйлик, спасу нет, как хочет с тобой, мой магический друг, свидеться. До печёнок меня достал. Говорит, есть у него какая-то совершенно потрясающая идея. Итель, налей мне что ли молока… и ещё пару лепёшек дай.

Фиалка, а точнее, ведьма Итель поднялась на негнущихся ногах из-за стола и направилась к печи, с трудом борясь со слезами. Мало им всем того, что её мужа (а, да чего уж расшаркиваться перед самой собой, так и говори — любовника!) изгнали из Великого Магического Совета за вольнодумие! Мало им того, что от него навсегда отказалась высокородная семья за связь с чернокнижниками и ведьмой-простолюдинкой — уж тут неизвестно, что позорнее, то что простолюдинка или то что ведьма! Теперь эти пламенные борцы с порядком надумали ещё какую-то гадость! Почему, почему нельзя оставить их в покое. Почему нельзя дать им жить тихо и уединённо? Зачем всё это?

Она кусала губы и в то же самое время баюкала в сердце ответ на все эти многочисленные вопросы — да потому, что Рогон не может иначе, выше его сил прозябать в какой-то глуши, прячась от мира и людей. Его способности, его ум, его желание всё постичь и изменить никогда не дадут Ители возможности спокойно сидеть у очага и вязать очередные штанишки для очередного ребёнка. Да, сейчас он пошёл на поводу у любовницы, оставив Гелинвир. Даже на некоторое время отошёл от дел и вот уже который месяц живёт в этой идиллической глуши, прячется, говоря проще.

Но следовало признать, что Рогон — прежде всего великий маг, и только потом — муж, отец, сын, брат… А ещё он совершенно не знает, как больно Ители, что их и без того коротенькая жизнь будет потрачена на волшебство, чернокнижие и некромантию. Зачем оно вообще нужно — волшебство? И ведьма, в который раз глотая слёзы, прокляла Магический Совет, лишивший её мужа (любовника, любовника) возможности не идти наперекор всем и вся, а спокойно созидать, не прячась и не путая следы.

Мужчины негромко говорили о чём-то, Рогон был спокоен и серьёзен, Алех с интересом слушал Зэн-Зина, даже голову на бок склонил — так увлёкся. А узкоглазый кин-чианец продолжал вещать, уписывая сырные лепёшки. Итель не слушала. Она вообще ушла из домика, чтобы ничего не видеть и не знать. Это на самом деле страшно — знать куда, когда и, самое главное, от кого снова придётся бежать.

— Фиалка… — он поцеловал её в кудрявый затылок, когда она остервенело намывала в ручье посуду, оставшуюся после завтрака. — Ну что с тобой сегодня?

И уселся рядом на траву, чтобы помочь управиться с грязными мисками. Взял ту, которая побольше, погрузил в прозрачную воду, протёр песком, и вот уже сверкающая тарелка опустилась на чистую тряпицу рядом с прочей вымытой утварью.

В этом был весь Рогон. Он никогда не гнушался даже самой чёрной работы. Мог, ничуть не смущаясь своего высокого происхождения, колоть дрова, разжигать очаг, чистить овощи для похлёбки или увлечённо починять хромоногую лавку.