Начал Айе помогать примерному мальчику в постижении науки волшебства и красок. Тальгато, хотя и был тугодумом, учился прилежно — его старательности и кропотливости многие могли позавидовать. Острым умом мальчик не блистал и в Академии Гелинвира, куда привёл его наставник, часто становился предметом добродушных подшучиваний. Впрочем, в силу покладистости и мягкости характера, Тальгато на шутки не обижался, да и вообще был тих, застенчив и незаметен.

Так прошёл год. За это время сын гончара постиг тонкую науку рисования и должен был сдать первый экзамен. Нужно сказать, не имелось в Гелинвире равных ему в росписи посуды и тканей. А потому, успешно выдержав испытание, Тальгато мог бы устроиться ко двору какого-нибудь государя. Там бы ему поручили расписывать посуду, в которой с той поры перестанет портиться еда, баночки для хранения кремов, чтобы те с удвоенной силой омолаживали увядшие лица придворных дам, и прочая, прочая, прочая. Тальгато с нетерпением ждал этого знаменательного поворота в своей жизни. Деньги его не интересовали, зато хотелось вернуться в родную деревню в нарядном дорогом платье, с подарками для отца и братьев. Может, после этого папаша поверит в то, что он — Тальгато — вовсе не курицыно племя?

Тайком мальчик даже позволял себе помечтать, как прослезится батяня, как обнимет его, как станет трясти ему руку, как почтительно будут глядеть деревенские на бывшего растяпу. Кстати, о растяпах, даже тут, в Гелинвире, где Тальгато никто не обижал, никак он не мог приучиться к порядку — терял кисти и краски, забывал прибираться в комнате, частенько натягивал одежду наизнанку. И лишь в одном Тальгато никогда не ошибался — в выборе красок для очередной своей работы. В чём, в чём, а в этом он был прихотлив и дотошен. Но вот, назавтра, должно было состояться первое испытание юного подмастерья, испытание, которое либо подтвердит его звание мага-ремесленника, либо отодвинет его получение ещё на год.

Айе заранее предупредил:

— Будь внимателен, мальчик мой, задание может оказаться самым неожиданным, главное, помни — выполнить его нужно тщательно и аккуратно. — И добавил. — Впрочем, я в тебе уверен.

Однако он забыл, что нет для Тальгато слова страшнее чем «аккуратность». Накануне испытания мальчик ничего не ел и трясся, как лист на ветру — боялся провалить экзамен. Не то чтобы ему претило оставаться в Гелинвире ещё на год, нет, просто не хотел расстраивать учителя, который так в него верил. Надо ли говорить, что весь день накануне испытания Тальгато корёжило от ужаса? Трясло так, что с ним приключилась «медвежья болезнь» и мальчик полдня просидел в нужнике, стыдясь и ужасаясь.

А вечером, когда юный подмастерье, наконец, рухнул на кровать, чтобы забыться спасительным сном, и вовсе приключилась беда…

Так плохо Тальгато не было никогда в жизни, даже тогда, три года назад, когда отец отработал его розгами, и пришлось проваляться в бреду и горячке двое суток. Мучительная боль сковала всё тело, тянущая слабость довела до изнеможения, сознание вскипало от непонятной муки, словно кто-то неведомый жадно вытягивал из тщедушного тела Тальгато саму жизнь. Вытягивал медленно и мучительно.

«Это всё оттого, что я очень волнуюсь перед испытанием», — пытался утешить себя мальчик, но утешения не помогали. Незадачливый подмастерье, то падал в мучительное забытьё, то выныривал из него на сырых от пота простынях в наполненную болью реальность. Последняя вспышка страдания ослепила Тальгато настолько, что он закричал. И потерял сознание.

Очнулся на утро, когда солнечный лучик пощекотал лоб. Мальчик встал совершенно разбитый и вовсе не готовый к Испытанию. Тальгато оделся, стараясь не перепутать сапоги и не напялить рубаху наизнанку, он также умылся и причесался, и только после всего этого, пошатываясь, вышел из комнаты. В коридорах Академии царила тишина.

«Странно, может быть, испытание заключалось именно в этом? — Думал потом Тальгато. — Всё-таки, учеников проверяют на их слабостях, Айе предупреждал, что поблажек не будет. Неужели?»

О, да, теперь он понял — главное для мага-ремесленника уметь не только творить (а уж это он умел, поверьте), главное — поддерживать порядок. Лишь теперь, наутро, он осознал всю тонкость своего экзаменационного задания. О, маги-наставники так мудры! Они-то знали, что слабое место Тальгато именно порядок, а потому оставили его один на один с хаосом. И вещами. Да, юный подмастерье решил называть это именно так.

Мальчик засучил рукава. Он плакал от жалости к себе и страха, что не успеет всё прибрать до той поры, когда маги вернутся проверить его работу. Ах, если он промешкает, отсрочится долгожданная работа и визит с подарками к отцу! А как расстроится Айе?! Тальгато, закусив губу, решительно принялся за уборку.

Как много было вокруг разбросанных вещей! И ни одна из них не лежала на своём месте. Сначала Тальгато ломал голову над тем, где вообще у этих вещей может быть место, а потом сообразил, что вещи набросаны нарочно для того, чтобы он — маг-подмастерье — собрал их все и… ну, что делают с ненужными вещами? Правильно, сжигают. А когда вернутся волшебники, Гелинвир будет чист и прекрасен, а он, Тальгато, с гордостью примет мантию мага-ремесленника — одним из первых в группе!

Так сын горшечника впервые в жизни занялся наведением порядка. Он мысленно разбил Гелинвир на части и принялся методично очищать каждый уголок. Сперва, конечно, взялся за Академию. Начал с самого верхнего этажа. О, сколько здесь было вещей! Так много! И все валялись, где придётся. Тальгато размазывал по щекам слёзы боли (ага, ночной недуг ещё не отпустил самоотверженного подмастерье) и страха — страха не успеть справиться со всеми вещами.

Тальгато вытаскивал вещи и аккуратно складывал их в центре большого двора Академии, думал — если не успею сжечь хлам, так пусть наставники увидят хотя бы, как аккуратно я всё подготовил.

Вещи, проклятые вещи! Такие странные, такие разные. Впрочем, Тальгато не позволял себе задумываться над тем, почему вещи столь необычны. Его дело собрать и сложить. Отвлекаться на частности не время. Хорошо хоть вещи оказались не слишком тяжёлыми, иначе он бы совсем выдохся. Впрочем, они были очень коварными, неповоротливыми и вечно норовили доставить мальчику неприятность — то ударялись о дверные косяки и пугали его глухим стуком, то падали из ослабших рук, то цеплялись за камни, когда он, выбившись из сил, волоком тащил их по мощёным тротуарам-мостам.

Тальгато работал весь день, прервавшись лишь несколько раз, чтобы попить. К вечеру он, конечно, не успел убрать весь Гелинвир и с замиранием сердца ждал возвращения наставников. Но наставники не пришли. Видать понимали, что работы слишком много для одного маленького тщедушного рисовальщика. Ужасно страшно было собирать вещи в темноте, — мальчик не мог зажечь волшебный огонёк, попросту не умел — а свечей в Гелинвире не держали.

Всю ночь Тальгато метался в тревожном сне, ему мерещилось, будто вещи ожили и разбегаются по своим прежним местам, чтобы он, проснувшись наутро, обнаружил прежний беспорядок. Вещи всегда от него разбегались, потому-то он был таким неуклюжим и неаккуратным. Впрочем, не в этот раз.

Наутро, конечно, собранные вещи лежали там, где он их оставил, и Тальгато с удвоенным рвением продолжил работу. Его шатало от усталости и голода, но он не позволил себе отвлечься на еду — только вода и работа. Правда, под вечер, когда мальчик дошёл до уборки трапезной, он всё же не удержался и за несколько минут, давясь и кашляя, съел три сухих лепёшки, жадно запивая их перебродившим квасом.

Ночью ему снова стало плохо. Впрочем, это, наверное, от кваса. Тальгато уже даже не плакал. А когда стало совсем невмоготу, кто-то вдруг склонился над измученным подмастерьем (он испугался — неужели учителя, неужели не успел?!). Это оказалась мама. Она пригладила потные волосы, поцеловала больной лоб, и мальчик провалился в спасительный сон.

Наутро всё повторилось — уборка, усталость, паника, боязнь не успеть и вещи, вещи, вещи, все — не на своих местах. Тальгато таскал их и бубнил: «Вы должны быть на своих местах, я вам покажу ваши места, запомните их и будьте там, я не хочу провалить экзамен». Иногда он падал от усталости и плакал, жалея себя. Днём разразилась гроза. Потом заладил нудный дождь. А ведь Тальгато почти закончил. К вечеру последняя неправильно лежащая вещь нашла своё пристанище в центре двора Академии. Мальчик, стоя под дождём, — усталый мокрый и жалкий — заплакал. Он притащил в потёмках последнюю вещь, но у него не было огня, чтобы сжечь хлам. Да и если бы был, как сожжёшь в такую сырость?