1832
* * *
Дом вырастал на поле — светлый, красивый, новый.
Рядом лягушки жили, ночью кричали совы.
Сказала сова спросонья: "Мне этот новый дом!"
А жаба, зевнув, прошипела: "Я поселюся в нем!"
Сказал человек: "Известно, в развалинах совы живут,
А жабы в гнилье и в скважинах свой находят приют!
В доме моем высоком, светлом, красивом, новом
Не приютиться жабам и не поселиться совам!"
1833
EXEGI MUNIMENTUM AEKE PERENNIUS…[38]
Встал памятник мой над пулавских крыш стеклом.[39]
Переживет он склеп Костюшки, Пацов дом,
Его ни Виртемберг не сможет бомбой сбить,
Ни австрияк-подлец немецкой штукой срыть.
Ведь от Понарских гор до ближних к Ковно вод,
За берег Припяти слух обо мне идет,
Меня читает Минск и Новогрудок чтит,
Переписать меня вся молодежь спешит.
В фольварках оценил меня привратниц вкус,
Пока нет лучших книг — в поместьях я ценюсь.
И стражникам назло, сквозь царской кары гром
В Литву везет еврей моих творений том.
Париж, 12 марта 1833 г.
ЭПИЛОГ К ПОЭМЕ "ПАН ТАДЕУШ"
Так думал я на улицах парижских,
В шумихе, в хаосе обманов низких,
Утраченных надежд, проклятий, споров,
И сожалений поздних, и укоров.
О, горе нам? бежавшим на чужбину
В суровый час, кляня свою судьбину.
Тревога неотступно шла за нами,
Все встречные казались нам врагами.
Все туже сдавливали нас оковы,
Еще. чуть-чуть — и задушить готовы.
Когда и к жалобам все были глухи,
Когда из Полыни доносились слухи,
Как похоронный звон, как плач надгробный,
Когда притворный друг и недруг злобный
Старались сжить нас поскорей со света
И даже в небе не было просвета,
То дива нет, что нам постыло это,
Что, потеряв от долгой муки разум,
Накинулись мы друг на друга разом.
Хотел бы малой птицей пролететь я
Сквозь бури, грозы, ливни, лихолетье
И вновь вернуть безоблачность погоды.
Отцовский дом, младенческие годы.
Одна утеха в тяжкую годину
С приятелями ближе сесть к камину,
От шума европейского замкнуться,
К счастливым временам душой вернуться,
Мечтать о родине, забыв чужбину.
Зато о крови, льющейся рекою,
О родине, охваченной тоскою,
О славе, что еще не отгремела,
О них помыслить и душа не смела!
Народ перетерпел такие муки,
Что мужество заламывает руки!
Там в горьком трауре мои собратья,
Там воздух тяжелеет от проклятья,
В ту сферу страшную лететь боится
И буревестник — грозовая птица.
Мать-Польша! Так недавно в гроб сошла ты,
Что слов нет выразить всю боль утраты!
Ах! Чьи уста похвастаться готовы,
Что ими найдено такое слово,
Которое вернет надежды снова,
Развеет мрак отчаянья былого,
Поднимет сердца каменное веко,
Чтоб горе выплакать. Не хватит века
Такое слово отыскать на свете,
Придется ждать его тысячелетье.
Когда же наконец с рычаньем гордым
Ударят мщенья львы по вражьим ордам
И смолкший крик врагов всему народу
Вдруг возвестит желанную свободу,
Когда орлы родные с громом славы
Домчатся до границы Болеслава,
Врагов в тяжелой битве уничтожат,
Упьются кровью всласть и крылья сложат,
Тогда, увенчанны листвой дубовой,
Уже без снаряженья боевого,
Герои к песням возвратятся снова:
Им в доле их высокой и завидной
О прошлом слушать будет не обидно,
Над судьбами отцов заплачут сами
Печальными, но чистыми слезами.
Сегодня нам, непрошеным, незваным,
Во всем былом и будущем туманном
Еще остался мирный край, однако
В котором счастье есть и для поляка:
Край детства, с нами неразрывно слитый,
Как первая любовь не позабытый.
Он не отравлен горьким заблужденьем,
Не омрачен бесплодным сожаленьем,
Не затуманен времени теченьем.
О, если б сердце улететь могло бы
Туда, где я не знал ни слез, ни злобы,
Где, как по лугу пестрому, по свету
Бродили, радовались первоцвету,
Топтали белену, а трав целебных
Не избегали на лугах волшебных.
Тот край счастливый, небогатый, скромный
Был только наш, как божий мир — огромный.
Все в том краю лишь нам принадлежало,
Все помню, что тогда нас окружало,
От липы той. что на холме росла там
И зеленью дарила тень ребятам,
До ручейка, бегущего по скатам,
Все было близко нам и все знакомо
Вплоть до границы, до другого дома.
Те земляки, покинутые нами,
Одни еще остались нам друзьями
Союзниками верными навечно.
Кто жил там? Мать, сестра, еще, конечно,
Приятели; когда мы их теряли,
Как долго предавались мы печали!
И не было конца слезам, рассказам…
Там к пану крепче был слуга привязан,
Чем муж к жене в иных краях. Там, в Польше,
Солдат о сабле сокрушался дольше,
Чем брат о брате здесь. Там горше втрое
Оплакивали пса, чем здесь героя.
Друзья мои, лишь в руки взял перо я,
За словом слово в песню мне бросали,
Как в сказке журавли, что услыхали
Над диким островом в стране тумана
Крик заколдованного мальчугана,
По перышку бросали, по другому,
Он, сделав крылья, долетел до дому.
Дожить бы мне до радостного мига,
Когда войдет под стрехи эта книга,
Чтоб девушки за пряжею кудели
Не только бы родные песни пели
Про девочку, что скрипку так любила,
Что и гусей для скрипки позабыла,
Про сиротинку зорьку-заряницу,
Что на ночь глядя загоняла птицу,
Чтоб взяли девушки ту книгу в руки,
Простую, как народных песен звуки.
Бывало, предавались мы забаве
Под липою валялись на отаве,
Читая о Юстине и Веславе,
Садился эконом за столик рядом,
А то и пан, коль проходил он садом,
И не мешали чтению, порою
Нам объясняли то или другое,
Хваля хорошее, простив дурное.
И ревновали мы поэтов к славе,
Еще гремящей там, в лесу и в поле,
Хотя не увенчал их Капитолий
Но рутовый венок, сплетенный жницей,
Лаврового венка милей сторицей.