— Успокойся, прошу тебя. Он еще без сознания. Ранен в голову. Сейчас к нему нельзя.

— Я должна его видеть! Пошли!

— Милена, будь разумной. Его нельзя волновать. Для него это опасно, сегодня ночью к нему нельзя.

Упав на колени, Милена уткнулась лицом в колени Душанки. Конечно, он лежал в той телеге с голубыми бортами, а она прошла мимо и отправилась спать. Ее била дрожь. Склонившись к ней, Душанка что-то шептала ей в ухо.

Посланникам Королевства Сербия в Петрограде Париже Лондоне

Наше Верховное командование предлагает просить мира с Австро-Венгрией или требовать прекращения огня поскольку у нас нет боеприпасов Правительство скорее уйдет в отставку чем согласится с этим Расскажите о нашем отчаянном положении Снимите с Сербии всякую ответственность за неудачи в неравной борьбе После двух недавних войн и налетов арнаутов страна не могла за семь-восемь месяцев подготовиться к войне с Австрией

Пашич

Посланнику Королевства Сербия Спалайковичу Петроград

По нашему твердому убеждению никакие территориальные уступки со стороны Сербии не заставят Кобурга начать войну на стороне союзников Он лишь ожидает гибели Сербии чтобы захватить всю Македонию и Приморавскую Сербию Болгар можно испытать только направив их на Турцию Еще раз скажи нашим русским братьям если они не хотят видеть Австрию в Салониках и на Босфоре пусть окажут всестороннюю помощь Сербии Это единственное что они могут сделать и для своего и для нашего блага Что с аудиенцией у царя Стучи во все двери пусть тебя немедленно примет

Пашич

Посланнику Королевства Сербия Веснину Париж для Пуанкаре

В этот отчаянный момент когда мы гибнем на поле чести и защиты союзнических интересов от нас требуют отдайте Болгарии часть своей территории ту которую оспаривала Австрия и из-за которой объявила вам войну и Болгария якобы откажется от недружелюбия Вместо того чтобы всем союзникам и русским оказать нам помощь нас вынуждают и заставляют усиливать Болгарию которая была и всегда останется на стороне врагов Тройственного согласия и мира на Балканах Крайний момент положить конец давлению союзников на Сербию в ее смертный час Сербия бы устояла если в течение семи-восьми максимально десяти дней ей отгрузят хотя бы десять тысяч снарядов для полевых орудий и пять тысяч для гаубиц с тем чтобы позже поступили остальные обещанные и оплаченные боеприпасы Если мы останемся без этой помощи прощай Сербия

Пашич

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

…Человек, следовательно, так счастливо устроен, что нет никакого надежного мерила истинности, но куда больше изощренных мерил неточности…

Иван Катич слово за словом шептал, третий раз перечитывая эти слова Паскаля; в рубашке и подштанниках сидел он на своей половинке тюфяка и при свете свечи, прилепленной к солдатскому сундучку, смотрел в студенческую тетрадочку, заполненную цитатами из книг по философии, которые успел прочитать в Сорбонне. Второй вечер с Паскалем; после уничтожающей муштры на «Голгофе» только «несчастье человека без бога» может вернуть ему ощущение собственного тела, униженного и отчужденного дрессировкой фельдфебелей. Он не мог уснуть от усталости и стоявшего вокруг шума. И не мог вести себя в комнате, как остальные: он не умел петь и не поется ему, как другим, сидящим посреди казармы под двумя лампами; ему нечего было рассказать смешного, как смехачам из первого взвода, что расположились возле двери, и он не мог смеяться тому, чему смеялись эти сорок человек, собранные в одном помещении; не мог без устали рассказывать о воскресных приключениях с девушками, настоящими или соломенными вдовами, как удальцы в «уголке Дон-Жуана», счастливые оттого, что кто-то их слушает, у него не было таких приключений, и он не сумел бы произнести такие банальности; играть в карты с Борой Валетом, ближайшим соседом слева, он тоже не умел, не интересовали его карты; участвовать в дискуссии об империализме и милитаризме буржуазии, которую вели Богдан Усач и Данило История, с которым он делил тюфяк на полу, бессмысленно со всех точек зрения. Поэтому он и читал свою сорбоннскую тетрадочку, шептал:

…Воображение — это обманчивая сторона человека, это — наставник в заблуждении и фальшивости, тем более лукавый, что он не всегда играет эту роль…

Он шептал, но не мог не слышать:

— Я предлагаю, Розмарин, наше отечество назвать подлинным его именем: опанчество, то есть земля, по которой только опанки ступают. Которую только опанки видят. Которую только опанки слышат. Только опанки чувствуют. Понимаете? Я не согласен. Я погибаю только за своих. А что такое наша молочность, Саша? Наша молочность в том, чтоб нас не валяли в возне за свободу. Хватит. Да здравствует озлобождение. А диписклина, Саша? Диписклина — солдатская жердина, то есть достоинство. Лезь, Митке, мне под мышку, тащи два яблока, не зрелые, не зеленые, а самое время погрызть. Найти человека — вот в чем смысл войны. А попробуй-ка найди его в казарме. Нет, лучше пусть найдут его в штанах. Нет, ребята, не в деньгах дело. Важна игра. Не важна победа, важна драчка. Играем и деремся. Да здравствует поколение игроков и солдат! Слава Дон-Кихоту!

…ибо, если бы воображение было непогрешимым показателем лжи, то тем самым оно было бы непогрешимым показателем истины…

Иван шептал, но не мог не слышать:

— Каков закон во вселенной — это единственно важно. Во вселенной сейчас царит небольшой хаос. Да, небольшой хаос в кровеносных сосудах. Что тебе самому хотелось бы держать в руках: корону или женскую грудь? Не спеши отвечать. Грудь. Грудь. Грудь. Значит, вы пессимисты. Пролетариат и наука спасут мир. Когда на земном шаре не будет эксплуататоров и эксплуатируемых, тогда не станет и войны. А что, Усатый, будет с теми, у кого нет ни пролетариата, ни науки? Кто там не верит в прогресс? И ты всерьез веришь, будто все сербы будут носить ботинки и галстуки? Кого ты приукрашиваешь? Я вам говорю: после нас идет смешное поколение. Я заявляю: презираю потомков. Тушите свет, зорю сыграли. Завтра нам Дон-Кихот на «Голгофе» покажет.

…У этой гордой власти воображения… есть свои счастливые и несчастные, свои здоровые и больные, свои богатые и бедные, она заставляет разум верить, сомневаться, отрицать, у ней есть свои безумные и свои мудрецы…

Иван шептал, но не мог не слышать:

— Тушите свет, честное слово, дежурный идет. Я понимаю, что вы знаете все детали винтовки, но из каких деталей, господа, состоит мужчина? А женщина? Голая женщина? Спорю на пять нарядов, что двадцать восемь с половиной процентов Студенческого батальона не видело голой бабы. Вы слышите, кавалеры? Я знаю детали, которыми мы отличаемся. Ты и этого не знаешь. Гасите свет, дежурный в пятой. Вселенная — это тайна. И отечество тайна. И женщина тайна. Хватит метафизики, сегодня ночью сдадут Валево. А падет Валево, падет и Белград. А потеряем Белград, вот они и в Крагуеваце. А займут Крагуевац, то Нишу защиты нет. Молчать, пессимисты! Но Скопле не отдадут, мы здесь. Я готов руку отдать за что-нибудь сладкое. Ради кусочка маминого торта я готов напасть на Вену. А я — за пирог с вишнями. Это червовый, амба. Это бубновый, милый. Капитал приносит человечеству беды и войны, тиранию и невежество. Эх, мне б сейчас в руки одну из тех сударынь, что мы в прошлое воскресенье встретили. Англия виновата в войне…

Все слова разлетелись, рассыпались во всеобщем смехе. Иван перестал читать.

Между тюфяками кто-то изображал кобылу командира батальона подполковника Душана Глишича, а другой, верхом сидевший на нем, — вылитый Глишич, выряженный Дон-Кихотом; они мчались между тюфяками; Глишич — Дон-Кихот, размахивая руками, вопил:

— Каждый способен погибнуть за отечество! Каждый!