"Может, напишет правду? - подумал Ракитин. - Без "массового героизма". Ведь пишут некоторые правду. Может, он из таких. Потому и в чины не вышел. Корреспондент офицером должен быть, а этот младший сержант. Ребят не вернешь, и того, кто с разведкой прошлепал, не достанешь. Так хоть чтобы впредь думали, чтобы такого больше не допускали..."

- Мы батареей ехали. Все четыре машины, четыре орудия, - неожиданно для Бабочкина, начал рассказывать Ракитин.

Глядел он не на корреспондента, куда-то в сторону дороги. И видел сейчас свою батарею, видел, как плывут по дороге, пыля, машины, как послушно катятся за ними орудия. Солдаты сидят в кузовах: кто разговаривает, кто задумался, а кто дремлет...

- Батарея шла в полном составе. Полк в последних боях понес большие потери, а нашей батарее повезло. Машины кое-где покарябало, но все на ходу. Щиты орудий в оспинах от осколков. Но тоже к бою готовы. И никаких потерь, ни одного серьезно раненого. Такое редко бывает, а нам последний месяц везло. Крупно везло.

...Орудие Ракитина находилось во главе колонны. Поэтому в кабине "студебеккера" устроился комбат Лебедевский. А Ракитин перебрался к расчету, в кузов.

Капитан Лебедевский выделялся среди других офицеров полка. Большинство из них были лихими артиллеристами, носили фуражки набекрень, а кое-кто даже в "кубанках" щеголял. И, конечно, галифе. Разговаривали громко, командовали зычно и пили полулитровую кружку самогона в один дых. Так что трудно было отличить высокообразованного артиллерийского офицера от менее образованного пехотного.

Капитан Лебедевский почти не пил, не употреблял ни единого матерного слова. И вид у него был совершенно не героический. Обмундирование, правда, сидело ладно, как положено, и ничего такого, что позволило бы усомниться в его храбрости или профессиональном мастерстве, он не делал. Был он худощавым и очень высоким, можно сказать, длинным - почти двухметровым. И ноги у него были длинные, и руки у него были длинные, и кисти рук у него были длинные, нос тоже длинный. А еще он всем, вплоть до только что прибывшего с пополнением ящичного, говорил "вы". Все это совершенно не вязалось с общепринятыми мерками для лихих артиллеристов, и всем остальным, из-за чего людей называют героическими личностями. Но капитана Лебедевского любили и уважали. И в батарее, и, кто знал, в полку, потому что был он редкой умницей, грамотным и удачливым артиллеристом.

Вечерами, если солдатам было нечего делать, а у комбата выдавалось свободное время, вечерами, когда другие комбаты глушили водку, он приходил во взвод и разговаривал с солдатами. О прошлом, о будущем, о чем угодно. Особенно солдаты любили говорить с ним о будущем - каким оно станет. И какими станут они сами. И кто кем будет... А потом он вынимал из полевой сумки томик стихов и читал вслух. Он и сам писал стихи здесь, на фронте. Стихи свои комбат тоже читал солдатам.

Ракитин сидел возле самой кабины и глядел на длинную цепь автомашин, сумевших раньше артиллеристов выбраться на эту дорогу и теперь маячивших впереди.

Куда шла батарея, Ракитин не знал. Приказали: "По машинам!" - и поехали. Служба солдатская, она так и идет от приказа до приказа. Тем и хороша. От лишних забот освобождает.

- Ехали около часа. Погода стояла вполне подходящая. Не погода - подарок: все небо тучами забито. И никакой авиации. Ну ее в болото, эту авиацию...

Солдаты на фронте интересуются погодой, пожалуй, еще больше, чем крестьяне в дни полевых работ. Лучше всего, считают они, когда небо плотно укрыто тучами.

Конечно, хорошо, если пролетят над головами наши "ИЛы" или "Пешки" и накроют противника. Что тут у фрицев начинается: взрывы, огонь, дым! Славные сталинские соколы, когда штурмуют, такую кашу заваривают, что чертям тошно становится. И паника там в это время будь здоров! Для хорошего дела летная погода, конечно, нужна.

А если не "ИЛы"? А если "юнкерсы"? Вот уж кого солдаты не любят. Летят, вроде бы, высоко и сторонкой пройти собираются. Только понадеешься, а они уже развернулись и пикируют. Бомбу за бомбой выкладывают. Прямо на голову, гады! Но этого подлым стервятникам еще и мало. Включают у себя какие-то сирены и при пикировании воют так, что душу выворачивают и подрывают моральный облик. Не у каждого нервы выдерживают. Хорошо, если бомба упадет где-нибудь далеко. А если рядом? Тогда кранты. Амба. И не в бою, а просто так, ни за что, ни про что...

Солдаты предпочитают пасмурное небо.

- Так и ехали. Обстановка спокойная. Впереди - наши, сзади - тем более наши, небо в облаках. Опасаться нечего. И местность хорошо просматривается. Степь.

... Рельеф этот стал для них привычным. Они больше месяца шли по таким местам, типичным для Украины: равнина, небольшая рощица, неказистая высотка, неширокая мелководная речушка с пологим левым и крутым правым берегом, бесконечно длинный извилистый овраг. Лесостепь, как в школьном учебнике географии.

- Справа небольшая рощица осталась. Впереди, тоже справа, возвышенность. Кряж какой-то. Перед нами колонна автомашин, какой-то автобат. Снаряды везли танкам и горючее. Мы за ними, почти вплотную. А дорога как раз поворачивает за этот кряж. Вот посмотри...

Ракитин подобрал небольшую щепку, отколовшуюся от ящика, и стал чертить ею на плотно утоптанной земле. Вначале провел длинную ровную линию, потом мягко повернул ее вправо.

- Это - дорога. Здесь шла колонна автобата, - он обозначил несколько черточек на дороге. - А здесь - наша батарея. - Еще несколько черточек, но дальше от поворота. - Здесь, - он нарисовал неровный овал, как это принято на топографических картах, - роща. А здесь - высота, - справа от того места, где дорога поворачивала, он нарисовал несколько кругов, каждый последующий внутри первого. - Дорога за нее поворачивает, и отсюда не видно, куда она идет...

- Понятно... На коленях у Бабочкина лежала полевая сумка, а на ней большой блокнот. Вслед за Ракитиным он набрасывал схему местности, записывал все, что говорил сержант.

- Бензовозы и машины как раз заворачивали за эту высоту. Их на виду десятка два, наверно, и оставалось. А мы от поворота были еще метрах в двухстах или немного дальше. И вдруг с замыкающей нашу колонну машины (там командир второго взвода ехал) по ходу колонны - красная ракета. На марше одна красная ракета по курсу, вдоль идущей колонны означает: "Танки сзади!". Оборачиваюсь и вижу: из рощи фрицевские танки вываливают и на полном газу в нашу сторону шуруют. Сколько - не сообразил. Но много.

Ракитин опять замолчал. Пытался поточней вспомнить, что было дальше, прикидывал, что стоит говорить корреспонденту, а чего не стоит.

...На фронте случается всякое, на то она и война. От неожиданности никто не избавлен, не застрахован. Но увидеть, вдруг, у себя за спиной, группу вражеских танков - это слишком даже для опытных солдат. Если бы хоть какое-нибудь укрытие... А в чистом поле, каким бы солдат ни был опытным и отчаянным, против танков он беззащитен. Если бы иметь в запасе хоть пяток минут, чтобы орудия развернуть, под сошники подкопать, снаряды подготовить... Не было этих пяти минут.

Выход у артиллеристов был один: использовать особенности местности и свое преимущество в скорости. Рвануться вперед и укрыться за высоту. "Студебеккер" - машина с неплохой скоростью, и двести оставшихся до поворота метров для нее пустяк, секунды.

Оторваться от танков, найти подходящее место, развернуться и встретить фрицевские танки огнем. И тут уж кто кого... Такое вот грамотное и разумное решение мог принять комбат Лебедевский.

- Как в этой роще немецкие танки оказались? - спросил Бабочкин.

- Кто их знает. - Ракитин осторожно дотронулся до повязки. Опять голова разболелась. - Наш участок фронта наступал. Каждый полк старался вырваться вперед. А что осталось в тылу - не их забота. Вторые эшелоны должны подмести. Не ударным же группировкам этим заниматься... Вот у фрицев группу танков и отрезали. Они затаились. Решили подождать, пока передовая отойдет. Потом с ходу ударить по нашим тылам и прорваться. Такая шальная танковая группа много беды наделать может.