Тут он и увидел Бабочкина. Чужой человек находится в расположении орудия, а командир ничего не знает. Здесь как раз и голос можно повысить. Но хватит, уже наповышал.

Ракитин приладил на место пилотку, застегнул воротничок, расправил гимнастерку.

- Кто такой? - спросил он обычным спокойным тоном, как будто не он сейчас "врубал".

- Младший сержант Бабочкин, корреспондент газеты "За Родину".

- Документы?

- Есть и документы. - Бабочкин отошел к брустверу, где лежали его вещи, вынул из кармана гимнастерки небольшую книжицу в зеленой обложке и передал ее сержанту.

- Понятно... - Ракитин почувствовал себя неловко и неуверенно. Не из-за того, что корреспондент слышал, как он сорвался на солдат. Это дело нормальное. Просто он никогда раньше не встречался с этими корреспондентами и не знал, как себя держать с ними. На "вы" с ними быть или на "ты"? С одной стороны, свой брат, сержант, значит, можно говорить "ты". Но с корреспондентом корпусной газеты надо, наверно, быть на "вы".

- По каким делам к нам? - спросил он, делая вид, что корреспондентов встречал в своей жизни видимо-невидимо, и стараясь не говорить ни "ты", ни "вы".

- Задание главного редактора. Написать о вашем бое с танками, который на марше вели. Нам в редакцию только вчера сообщили. Статья о находчивости, инициативе, массовом героизме.

Не хотелось Ракитину ни говорить, ни даже вспоминать об этом бое.

- Сейчас некогда. Позже как-нибудь поговорим. Укрытие для машины выроем, тогда выберем время.

* * *

Вместе с солдатами взялись за лопаты и Ракитин, и корреспондент, который уже доказал, что копать умеет.

Через несколько минут Лихачев громко и глубоко вздохнул. И второй раз вздохнул, чем привлек наконец внимание командира.

- Ты чего развздыхался?

- Хочу обратиться к младшему сержанту, - вздохнул Лихачев тяжелей прежнего, - только не могу осмелиться.

- Чего тебе от него надо?

- Просьба у меня. И от себя, и от остальных. От коллектива значит.

Остальные перестали копать, коллектив заинтересовался.

- Что-то вы тут натворили, пока я спал? - подозрительно оглядел своих орлов Ракитин.

- За кого вы нас принимаете, товарищ сержант? - обиделся Лихачев. - Ничего мы не натворили. Просто поговорили немного с товарищем корреспондентом. Его заинтересовал наш шанцевый инструмент, и мы обменялись некоторыми соображениями об эстетике и символике предметов, с которыми постоянно имеем дело. А сейчас я подумал, что он мог неправильно нас понять, - Лихачев вздохнул четвертый раз. - Но мы считали, что он писарь. Если бы знали, что корреспондент, не тронули бы его.

- Чего они накуролесили? - спросил сержант Бабочкина. - От них правды не добьешься.

- Да ничего, - рассмеялся тот. - Все в порядке.

- Вы уж извините нас, - обратился Лихачев к Бабочкину. - Мы совершенно случайно вас разыграли. А так, мы совсем другие и корреспондентов не трогаем. Посмотрите хоть бы на Афонина. Видите, как он глубоко все это переживает.

Афонин ничего лучшего придумать не мог, как, следуя примеру Лихачева, глубоко вздохнуть. Глубокий вздох, по его мнению, должен был свидетельствовать о глубоком переживании и раскаянии. Но Бабочкин не поверил.

- Или Опарин с его широкой бескорыстной душой и постоянным стремлением к достижению высоких результатов в труде и в бою! Разве он может обидеть человека?

Опарин не знал, как изобразить широкую и бескорыстную душу. Он, на всякий случай, широко развел руками, показывая, что ничегошеньки-то у него нет, а если бы чего имел, то тут же совершенно бескорыстно отдал. А уж обидеть кого-нибудь, ему и в голову не придет. Опарину Бабочкин тоже не поверил.

- А я так, вообще, не знаю, как позволил себе такую вольность, - пожал плечами Лихачев. - Чистая случайность. Уж мне-то вы можете поверить.

На этот раз простодушные голубые глаза не сработали. Уж Лихачеву, Бабочкин был в этом уверен, ни в каком случае нельзя было верить.

- Так как? - спросил Бабочкин Ракитина. - Поверить?

- Твое дело, - ухмыльнулся Ракитин. - Я бы ни одному слову не поверил. Притворяются ягнятами. А так - волки. К ним свежий человек, если попадет, схарчат в два счета. И кости обглодают.

- Зачем уж нас так, - запротестовал Лихачев.

- А что, не правда?

- Правда или неправда, мы же с командиром спорить не станем. Вы для нас авторитет, и подрывать его мы не можем.

- Видишь, - обратился Ракитин к Бабочкину, - повернул так, что и слова ему не скажешь. Ягненок.

- Ладно, уговорили. Только одно условие: чтобы больше никого и никогда.

- За кого вы нас принимаете?! - возмутился Лихачев.

- Да уж принимаю, - рассмеялся Бабочкин.

* * *

Они закончили копать укрытие для машины, желтую землю на бруствере укрыли для маскировки заранее припасенным дерном. Как раз в это время, как будто кто-то ожидал, пока они закончат работу, чтобы пожаловать в гости, послышался негромкий гул моторов. Потом, из видневшейся за рекой рощи, выползли два темных жука, которые вскоре оказались машинами с орудиями на прицепах.

"Только взвод прислали, - понял Ракитин. - А обещали батарею и кухню". Он не мог понять, почему капитан Крылов обманул? А может и не обманул. Возможно, хотел послать батарею, да взять ее неоткуда. На других участках орудия нужны.

Гул моторов нарастал, машины шли на хорошей скорости. Вскоре стали видны и солдаты, сидевшие в кузовах. Погромыхав на бревнах моста, взвод остановился невдалеке от орудия.

Из кабины первой выпрыгнул молодой лейтенант. Был он пониже Ракитина ростом, где-то, наверно, метр семьдесят пять. Но скроен неплохо: талия тонкая, в груди широк, плечи, чувствовалось, крепкие. Лицо лейтенанта украшали большие серые глаза, по-юношески пухлые губы и курносый нос, на который, несмотря на осень, уселась стайка веснушек.

Торс лейтенанта был густо опутан ремнями. Здесь и широкий поясной, стянувший талию, и неширокий ремень полевой сумки, портупея, охватившая длинными лапками грудь и спину, и повисший на шее ремень бинокля, и еще какие-то ремни, в которых сразу и разобраться трудно. Все они хорошо пахли новой кожей и поскрипывали. Каждый в своей тональности.

Двигался лейтенант быстро и легко. Ему недавно девятнадцать стукнуло, и уже комбат! Три дня тому назад прибыл он в корпус из училища. Но огневой взвод не очень-то рассчитывал. И вдруг - комбат! Задача ясна: надо побыстрей стать отцом-командиром для своих солдат и покрыть славой доверенную ему батарею. Все это лейтенант собирался сделать, не откладывая, в самое ближайшее время.

В своей новой сбруе лейтенант выглядел воинственно и лихо. Ему бы еще ментик, кивер, да коня - отчаянный получился бы гусар. Как на картинке в "Истории СССР". Сбруя сбруей, а в училище он считался курсантом серьезным и числился в отличниках. Артиллерийское училище, это вам не пехотное. Тут не только силенку надо иметь, пушку катить и снаряды таскать, но и мозги, чтобы осилить всю математику, без которой ни одну контрольную не решишь, ни один серьезный экзамен не осилишь. Кроме того, был он еще и командиром отделения. А, как известно, в военных училищах командирами отделений назначают не легкомысленных гусар, а курсантов, свято чтущих Устав и все его параграфы.

- Можно курить! - отдал команду лейтенант.

Солдаты, разминались после дороги, посыпались из машин. Лейтенант же, весело скрипнув ремнями, подошел к расчету и нашел глазами командира.

- Сержант Ракитин?! Командир орудия?! - не то чтобы спросил, а скорее подтвердил лейтенант и личность Ракитина, и звание его, и место в служебной иерархии.

- Так точно, сержант Ракитин, командир первого орудия третьей батареи.

- Лейтенант Хаустов! - представился лейтенант. - Командир батареи, в которую входит теперь твое орудие, - лейтенант нахмурился, очевидно, чтобы подчеркнуть свою командирскую суровость, но глаза по-прежнему оставались веселыми.