- Никто их не заметил?

- Может, издали и видели, но приняли за своих.. А если бы ту рощу как следует разведали, то взяли бы ее в колечко и прошлись "Катюшами". Фрицы бы быстро лапки подняли. И никакой находчивости не надо было нашим проявлять, никакого массового героизма.

Про "массовый героизм" и "находчивость" это Ракитин конкретно в адрес корреспондента выдал. Бабочкин понял и почувствовал себя несколько неуютно. Но проглотил.

- Почему не разведали рощу? - задал он интересный вопрос.

- Это не у меня надо спрашивать. Наше дело - танки встречать. На передовой, не в своем тылу. В тылу место занимают штабы, большое начальство. Их подальше разместили: ни автоматная очередь их там не достанет, ни снаряд. Это чтобы они спокойно думать могли и правильно решали, как нам воевать. Кто-то там не тем местом думал. Раздолбаи, понимаешь, есть в любом чине. Из-за раздолбайства мы и получили фрицевские танки у себя в тылу.

- Удрать вы от них могли?

- Могли, не могли, разве в этом дело? Могли, конечно. Но они бы от этого автобата мокрое место оставили. А без автобата худо пришлось бы всему корпусу. Танки без горючего и снарядов не танки, а мишени.

- И вы приняли бой?

- Приняли... - Ракитин задумался, прикидывал как поточней ответить. - Приняли. Но это не бой был. Не знаю, как и назвать. Просто комбат решил придержать танки и дать уйти автобату.

...На последних машинах автобата тоже увидели ракету и танки. Кто-то продублировал сигнал. Колонна пошла быстрей. Водители выдавливали из тихоходных машин все, что могли.

Капитан Лебедевский приказал шоферу тормознуть, и не успела машина по-настоящему остановиться, как он оказался на дороге, поднял руку: приказал батарее остановиться.

...Ракитин не мешкая прыгнул из кузова, за ним привычно последовал расчет.

- Ракитин! - крикнул комбат. - Обойди высотку и поднимись на нее. Ударь по танкам с фланга. Быстро! - И забыл про Ракитина: - Батарея, к бою!

Как будто все у него было заранее продумано, заранее решено и распланировано. Таким он был, комбат Лебедевский.

- Чтобы встретить танки огнем у расчетов оставались. считанные секунды, - продолжил Ракитин. - А встречать - в чистом поле. У танкистов и броня и маневр. А у орудийных расчетов ни брони, ни маневра. Любой снаряд - их снаряд, любая пуля - их пуля. Но стали разворачиваться. Только я этого уже не видел. Мне комбат приказал подняться на высотку и ударить по танкам с фланга. Отвлечь...

- Почему тебе? - спросил Бабочкин. - Тебе лично доверял или расчет ваш самый опытный?

- Ни то, ни другое. У нас в батарее все расчеты по огневой подготовке приблизительно одинаковые. А меня послал, потому что под рукой оказался, в первой машине. Оказался бы вместо меня другой - того послал бы.

...Только потом, когда машина рванулась вперед и скрылась за холмом, дошло до Ракитина, что оставил он на дороге свою батарею в самое трудное для нее время. И первая, появившаяся после этого мысль: "Вернуться к своим!" Еще один ствол. И если пропадать, так всем вместе. Но сильней душевного порыва оказалась привычка - не медля выполнить приказ командира.

- Обошли мы кряж по дороге. Фрицы нас уже не видят. Стали подниматься. Уклон крутой, смотреть страшно. Но ползем...

...Машина, натужно урча, лезла на высоту. Не хотела она подниматься на такую крутизну. А может быть и не могла. Лихачев сжался, прилип к баранке и застыл. Весь вес "студера", давил на него. Мотор ревел, и казалось - вот-вот взорвется от непосильного напряжения или захлебнется от собственного рева.

Чем гуще ревел мотор, тем сильней билось сердце у Ракитина. Боялся, что мотор не выдержит, что Лихачев не справится с машиной. С надеждой и мольбой смотрел на застывшее лицо шофера, на его белые от напряжения, впавшие щеки, острые скулы и капельку крови, стекавшую с прокушенной губы. Сейчас все зависело только от него. Ракитину хотелось кричать: "Давай! Давай, Лихачев! Жми!" Но он сдерживал себя, ибо боялся, что слова его могут отвлечь водителя, как-то помешать ему.

Холм был слишком высоким и очень много времени прошло с той минуты, когда они начали подъем. Ракитин опасался, что там, у дороги, все уже кончилось. Но когда они поднялись на вершину холма, внизу ударили только первые выстрелы.

- Лихачев - молодец. Вытянул машину. Я, когда вспоминаю, думаю, что он ее на косогор поднял не за счет мотора. Мотор на такой косогор "студер" не поднимет. А у Лихачева вроде бы какая-то непонятная сила появилась. Он как будто шел и тянул машину за собой на буксире. Вообще, Лихачев шофер не очень опытный, - не мог Ракитин сказать, что Лихачев шофер никудышный. - А в эти минуты он так машину вел, что не каждый опытный сумел бы. Не знаю, как это у него получилось. Бывают у человека моменты, когда он делает такое, чего в обычной обстановке ни в жисть бы не сумел. Видел бы ты в это время его лицо. Каменное. Лихачев хоть и трепло порядочное и ему бы не машину водить, а рисовать что-нибудь. Но в бою на него надеяться можно. Вытащил он нас все-таки на самый верх. А с вершины обзор хороший, все поле открылось...

Он и сейчас видел это поле со всеми подробностями.

Слева танки, серо-зелеными стальными глыбами на порыжевшей траве. Справа - батарейцы. Они перетащили орудия через кювет и тут же остались, у дороги. Только под сошники подкопали. И это делали уже под огнем, теряя драгоценные секунды. А на что-нибудь еще времени уже не оставалось. Дальше, в степи, стояли наши машины. Их отвели, чтобы не служили мишенями. Бой только-только начался.

- Танков было многовато, семь штук. Они развернулись в цепь и пошли на орудия. Беспрерывно стреляют. И наши уже ведут огонь в таком темпе, что дай бог каждому. Один из танков хоть и ползет еще, но над ним черный дымок. Этот долго не продержится. У нас тоже потери: одно орудие на боку лежит. Прямое попадание. Это я так долго рассказываю, а там были секунды. Из кабины машины я все это увидел.

...Лихачев развернул "студер" и остановился, Ракитин побежал к орудию. Афонин уже был там. Они сняли пушку с крюка и стали ее разворачивать. Подоспели остальные. Лисицын и Рэм навалились на колеса. Бакурский, ухватился за станину.

- Развернули орудие. Когда Афонин рядом, все легко получается. Он в бою соображает быстро. Я еще только подумаю, что надо сделать, а он уже делает. И в этот раз тоже.

...Афонин метнулся к машине, открыл борт, подхватил ящик со снарядами, поставил его возле орудия и вернулся к машине.

- Отводи "студер"! - велел он Лихачева, который сидел на подножке и бессмысленно глядел куда-то в пустоту.

- Не могу, - прохрипел шофер. - Руки у меня дрожат.

- Сожгут! Отводи! - приказал Афонин.

Ослушаться Афонина Лихачев не мог. Он тяжело оторвался от подножки и полез в кабину. А Афонин подхватил еще два ящика и понес их к орудию.

- Я прикинул - далековато до танков, метров восемьсот. Для крупнокалиберной артиллерии не расстояние. А у нас прямая наводка. На такой дистанции вести огонь на поражение - дело дохлое. Танк, когда он на тебя идет, махина, громадина. А за восемьсот метров - спичечный коробок... И там внизу, у наших, тоже дела идут хреново.

...Хуже нет для артиллеристов, чем такой неожиданный бой, когда нет времени окопаться. В подобном бою у танкистов все преимущества. Встречный бой с танками для артиллеристов всегда тяжелый и чаще всего гибельный.

- Нам бы ближе подойти и ударить наверняка. Но нельзя. В ту сторону тоже крутой склон. Орудие поставить на нем нельзя. Приехали, что называется...

...Получалось, что торопились они сюда зря. Помочь по-настоящему своей батарее не могли. Капитан Лебедевский, видно, не обратил внимания на склон. А может быть, и обратил, но не видел другого выхода. Понимал, что против семи танков неокопавшейся батарее не выстоять.

- У нас еще одно орудие замолчало. Бой только начался, а из трех орудий одно осталось. И сколько там людей у третьего орудия, неизвестно. Отсюда не разобрать. Далеко. Хочешь не хочешь, надо открывать огонь. Если не попадем, то может, хоть отвлечем на себя пару машин.