Нико не распустил колхоз и не перевел контору в другой дом. Напротив того — в нижнем этаже устроил склад. Братья подожгли дом, что построили своими руками, а председателя колхоза подстерегли ночью на Алазани, когда он возвращался из Телави, и прижали его к берегу у въезда на мост. Нико использовал свою лошадь как укрытие и продержался до утра под градом метивших в него пуль. (Ах, какая это была лошадь! Чудесная — в яблоках, как пестрящая голубыми пятнышками форель.) Под утро в нее угодила пуля, лошадка пала. На рассвете Нико расстрелял последний патрон и прыгнул со скалы прямо в бурный поток Алазани… Старшего брата Гураспашвили он уложил в ту самую ночь, а через несколько месяцев и среднего сразила его меткая пуля. Эге-гей, вы, ничтожества!

Захотели схватиться с Нико? Сначала сопли утрите, а потом выходите по очереди, выстраивайтесь в ряд.

Там, где были навалены кучей кукурузные початки, председатель нашел только полыцика Гигу. Расстелив прямо на куче срезанные кукурузные листья и усевшись на них с поджатыми ногами, Гига прижимал к груди свое верное ружье и подремывал, клевал носом.

— Зачем ты Дата отпустил?

Гига парня не отпускал, но перед председателем…

— Что тут делать двоим? Я подумал, пусть паренек погуляет, удовольствие получит.

Нико больше ни о чем его не спрашивал, повернул коня и направился к ручью.

Поодаль расстилалось бурое, покрытое белокопытником болото. Сухой тростник отливал на расстоянии серо-голубым.

«Все сообразила как надо, — что верно, то верно. В уме девочке не откажешь, — думал председатель. — Столько земли — это не шутка. Правильно говорит Русудан: если три года сеять здесь арбузы, колхоз сразу встанет на ноги. А потом, как говорится, по достатку и траты: и клуб построю, и стадион, и лесопилка электрическая у меня будет своя. А те отрезки… О, те отрезки! — Вот теперь Нико понял, почувствовал, что значит отобрать у крестьянина хоть самую малость земли — той земли, которую он на протяжении долгих лет поливал своим потом и считал своим достоянием. — Может, все перекроить, попробовать сделать так, как мне тогда посоветовали? Но кто же уступит свой приусадебный участок, чтобы его соединили с этими обрезками и сдали весь этот большой, цельный кусок колхозу? А если уж уступит, надо взамен отмерить ему если не лучший, так хоть не худший и такой же удобный участок. Ну а все же, как объединить все эти полоски? По-моему, я удачней придумал: у кого отобрана полоска, тот пусть ее и обрабатывает и урожай сдает колхозу, а ему трудодни будут начисляться. Правда, рассчитывать будет сложновато, но так все же лучше… Мне больше другое соображение Русудан понравилось — устроить на горе Верховье плодовый сад. Раньше, говорят, там лес был. И ключи из этой горы били, оттого и название такое — крепость у Верховья. И сейчас там видны следы прежних родников и ручьев. А потом лес вырубили, и родники пересохли, Ну, конечно, а как же им было не высохнуть?»

Нико остановил лошадь и, уставясь на луку седла, пригладил ладонью усы.

Кобылка подняла голову, раз-другой мотнула ею, дернула узду, но седок не отпустил повода, и лошадь насторожила уши.

«Тут Русудан без меня разберется. Лучше, пожалуй, сейчас, пока не смерклось, подняться, не откладывая дела, к крепости, осмотреть все места вокруг — годятся ли они под сад? Зачем тратить внизу, в долине, пять гектаров хорошей земли, если можно посадить плодовые деревья на горе? А на тех пяти гектарах устроим виноградник. Мысль, кажется, неплохая… Но где я возьму деньги на водокачку?»

Когда Нико поднялся на пригорок Чахриаа в верхнем конце деревни, ему казалось, что уже спускаются сумерки. Но он успел объехать все окрестности и подножие горы Верховье, а день еще не сменился вечером.

«Очень рано я встал сегодня — потому так вышло. Ведь вот никак не удосужился купить себе часы на руку. А может, их тоже сочли бы нужным взорвать?»

От воспоминания о взрыве гаража снова неприятные мысли закопошились в голове у председателя.

«Разве можно это простить? Куда мне дочь увезти, где спрятать бедную девочку? И ведь выбирают каждый раз такое время, когда она дома! Ох, поплачет твоя мать, Реваз! Не будь я Нико, если спущу тебе твои проделки!.. На что она стала похожа, бедняжка, а как я радовался, что она поправилась — посвежела, повеселела, стала бегать, прыгать, заливаться смехом, бросалась мне на шею, когда я возвращался домой. А теперь… Теперь она словно неживая. Исхудала, лицо мрачное, и огонька во взгляде, всегдашнего ее огонька, словно и не бывало. Спрошу о чем-нибудь — ответит, а так все молчит, сидит в своей комнате у окна и смотрит в сад, глаз не сводит с большого каштана… Кажется, все в ней остыло… Может, разлюбила его, выкинула из сердца. Поняла наконец, что это за человек, и, наверно, сейчас оплакивает свою любовь. Как я надеялся, что через год она сможет продолжать учиться. А теперь придется все начинать сначала. Снова врачи, снова курорты и расходы, расходы… Опять придется ее тетке с места сниматься…»

Нико повернул лошадь к крепости. Сильное животное стало быстрым шагом подниматься в гору.

«Тедо? Да что Тедо? У Тедо я давно все зубы вырвал — и клещей не понадобилось. Кусаться он больше не может и только огрызается, ну и пусть! Но этот Шавлего… Что за напасть? Откуда вдруг взялась? Не хватало старых забот — изводись теперь из-за новых! Я с одного взгляда могу определить, какой человек сколько граммов весит. А тут ничего понять не могу — чего он добивается, из-за чего воюет? Что у него на уме? Что движет им? Зачем он ворвался в нашу сельскую жизнь? Надо держать ухо востро, — как говорится, от осторожности голова не заболит! Чутье подсказывает мне что-то недоброе. Может, его надо больше, чем Реваза, опасаться? Эй, Нико! Веревки ты разорвал, да как бы цепь ноги тебе не опутала!..»

Нико подъехал к крепости.

Осмотрев местность, он повернул лошадь и стал было спускаться к деревне, как вдруг услышал звук трубящего рога.

Нико изумился. Звук доносился сзади, из лесу.

Рог протрубил еще раз.

Нико остановил лошадь, обернулся.

На опушке леса, выше по склону, какой-то человек, отомкнув ствол охотничьего ружья, изо всех сил продувал его. Черная ищейка носилась вокруг охотника, прыгала на него, становилась на задние лапы, хватала зубами приклад и весело лаяла.

Человек отставил ружье и замахал председателю рукой.

Тут только Нико узнал его — и был просто потрясен. Нет, право, никогда не встречал он такого бесстыдства, такой беззастенчивости! Он ощутил болезненный укол в сердце. Точно вдруг открылась затянувшаяся было рана. Нико упорно избегал встречи с этим человеком. После той проклятой ночи лишь раз попался Како на глаза председателю — мельком, когда вкатывал во двор к Марте ручную тележку с прессом для виноградных выжимок… Марту отняли у Нико… Украли… Свели… И кто? Вот этот оборванец, этот бродяга, которого Нико впустил в деревню, накормил, напоил, обеспечил кровом… И который сейчас ковыляет к нему на своих длинных, неутомимых ногах.

Внезапное желание овладело председателем — подскакать к этому чужаку, прибывшему невесть откуда, бросить на него лошадь и исполосовать ему спину плетью, — может, отвел бы душу, стало бы чуть легче на сердце. Но он сдержался и, отвернувшись, стал спускаться с горы.

Снова услышал он зов, на этот раз совсем близко.

Нико опять остановился, заколебавшись.

«Может, в беду какую попал — помощи просит. Человек все же, не собака!»

Председатель поднялся вскачь на гору, спешился.

К крепости с противоположной стороны взбирался запыхавшийся Како.