— Ну как же! Моего Шалико она и загубила!

Разве твой парень тоже туда ходил?

— А как же! Отец с матерью у него никогда от дела не отлынивали, а он весь в них.

— Ну конечно, это и не удивительно. — Маркоз выпустил новое облако дыма в лицо собеседнику. — Но я вот чему дивлюсь: этого верзилу борца что туда, на болото, погнало? Давеча ходил я к ним, думаю, мои участки по соседству, взгляну, что у них там. Холодок осенний, сырость, а они, вижу, разделись до пояса и стучат заступами, машут лопатами — взглянешь, с ума сойдешь! Если бы мы все в Чалиспири так усердствовали, наработали бы, наверно, по миллиону на каждый двор! Но особенно изумил меня Закро. Так он ярился в этой гнилой воде, в стылой этой жиже, что и подойти было боязно: весь перепачканный, черный. Лицо, голова сплошь залеплены грязью — я и узнал-то его только по здоровенной фигуре. Никогда не видал, чтобы человек так с ума сходил. Можно подумать, он вымещает на этой болотной глине все, чего недодал драчунам, с которыми схватился на алавердском празднике.

— А моего Шалико свалила лихорадка, ему и до реки трудно доплестись, его, беднягу, шатает, ноги не держат.

Маркоз прекрасно знал, что за лихорадка у сына Тедо.

— А как с ученьем? Ты же собирался своего парня в Бакурцихский техникум послать?

Тедо нахмурился, снова отмахнулся от табачного дыма.

— А кто его пустит? Не знаешь разве, что за собака Нико! Лихорадки я бы не побоялся, лишь бы он дал свое согласие, авось чему-нибудь научился бы малец. Нет, сперва пусть два года помучается в колхозе, а потом, если не подохнет (чтоб этому Нико самому сдохнуть со всеми своими родичами, дальними и близкими!), потом, дескать, посмотрим. А два года из Чалиспири ни ногой!

Маркоз долго молчал, опершись подбородком о кулак. Красноречие бывшего председателя не задевало его за живое, как прежде. Одна была у него надежда, и ту обманул Наскида.

«Удивительно, как у этого слюнявого нашлось столько ума и смекалки! Вовремя продал дом Вахтангу — и участок пошел вместе с домом. Ничего не скажешь — придраться не к чему. Дескать, я думал, мне и в Чалиспири полагается земля. Не полагается? Забирайте, братцы! Что к ногам пристало, и то соскребу. Владейте. Но дом-то, дом я ведь сам строил! Стоимость материалов и работ надо мне возместить или нет? Не иначе как есть у него какая-то зацепка в районе, недаром он то и дело забегает к этому щеголю Вардену. Говорят, сам секретарь райкома его жалует. А впрочем, если Тедо сядет на место Нико, разве он мне свое место уступит? Ну, а я как-никак бригадир, это-то у меня есть. Э, нет, брат, пусть всякий сумасшедший сам со своей цепи срывается».

Тедо прочел во взгляде бригадира полное равнодушие. Хмыкнув что-то себе под нос, он вытер ладонью толстые губы. Тедо чувствовал, что эта главная опора, того и гляди, изменит ему. И само дело, которое он так тщательно обдумывал много дней и ночей, было на краю гибели. Сколько лет, сколько долгих лет маячило оно перед ним, как высокий барьер перед неопытным скакуном, и он все никак не мог взять этот барьер. Он все снова и снова тайно примеривался к нему, пробовал его прочность, устремлялся на препятствие, но до сих пор так и не смог ни взять барьер, ни повалить его. Но Тедо не очень-то привык отступать перед препятствиями. Он не примирится так легко с поражением. Главное, не уступать, не расслабиться, а неудачи — дело временное, они минуют, как грипп. Сейчас важнее всего не выпускать Маркоза из рук. Давно уже он нацелился на должность председателя сельсовета и надеется на помощь Тедо. А между тем Наскида, кажется, сумел укрепить расшатавшийся было под ним стул, и сомнительно, чтобы он без борьбы отдал место другому. Но это не беда — сила солому ломит, заставим отдать. Ну, а Бегура связан с Маркозом, безбородый Гогия придурковат и с давних пор околачивается у его порога. Ефрем и Хатилеция родного отца променяют на гончарную глину. Иа Джавахашвили… Нет, Иа для этого дела не подходит. Да на кой черт тут Иа, немало найдется и других. Надо только слух в народе пустить: известно ведь, без овец шерсти не настрижешь. Самым опасным для Тедо был все же Реваз. Но не зря торчит у Тедо голова на плечах: сначала он использовал Реваза против Нико, а теперь натравил Нико на Реваза, и тот уж когтит бывшего бригадира так, что перья летят. Если он и вовсе Реваза прикончит, тем лучше. Надо этому дурню Маркозу внушить, что после Наскиды в сельсовете, чего доброго, сядет Реваз. А тогда, пожалуй, и руками Маркоза можно будет жар загребать. Э, нет, есть у Тедо голова на плечах, и не пустая голова — кое-что соображает.

— Ты, Маркоз, знаешь, зачем революция произошла?

Маркоз не понял вопроса.

— Какая революция?

— Будешь теперь задавать ребячьи вопросы! Не знаешь, какая была у нас революция?

— Ну, а дальше что?

— Так почему она совершилась?

— Экзамен мне устраиваешь? Мы же не на политсеминаре!

— Нет, ты скажи, почему произошла революция.

— Да потому, что пролетарии взяли власть в свои руки.

— А почему взяли?

— Потому, что им не давали ее.

— А почему не давали?

— Как — почему не давали? — Маркоз даже растерялся.

— Вот, вот, скажи — почему не давали?

— Потому что… Да кто же добровольно власть отдает?

— Эх, сосед, человек ты молодой, надо бы тебе разбираться во всем получше. Вот ты сейчас сказал: взяли власть в свои руки. Это значит, что отняли у других, взяли силой то, чего у самих не было. А почему отняли? Потому, мой Маркоз, что власть — это великая вещь. Ты прекрасно знаешь: я тебе худого никогда не желал. Ты же еще молодой — неужели так и собираешься до смерти мыкаться в бригадирах? Вся деревня бунтует против Наскиды: с чего, дескать, привели к нам начальника из Акуры, неужели в нашем собственном селе человека не нашлось? И Наскида измучился, знаю, решил сам уйти, прежде чем его попросят. Дожидается только покупателя, чтобы продать дом и виноградник, а там и пожитки увяжет.

Тедо почувствовал, что попал в цель. Он уперся локтями в стол и выдвинул подбородок.

— Сейчас единственный твой соперник — Реваз. Но я, коли помнишь, подорвал его добрую славу. Он уже шатается. Теперь еще только один пинок — и крепость рухнет.

— Не будь так уверен, Тедо, не полагайся на то, что он сейчас притих. Знаю я, что это за ягненок. Так вот рысь иной раз замрет перед прыжком.

Тедо молча, презрительно усмехнулся, показав зубы, желтые, как горошины. Губы его, которые он основательно облизал, заблестели, как жесть под солнцем.

— Ты слушай, что скажет тебе Тедо, и поступай по его совету. Остальное — моя забота. На днях я слышал краем уха, что этот молодчик собирается гнать водку у себя дома.

— Ну и что?

— Ничего. Ты скажи Бегуре, чтобы тот свою чачу к нему отнес. Он бедному человеку никогда ни в чем не откажет.

— А дальше что?

— Дальше? Говорю я тебе: дальше все — моя забота.

Маркоз покачал головой:

— Бегуру ты оставь в покое, Тедо. Прошлым летом, ты сам видел, ничего с этой арбой сена у него не вышло.

Бывший председатель сдвинул брови.

— Почему ты думаешь, что не вышло? Знаешь, как говорится: свечи и ладан свой путь отыщут. Ты устрой, чтобы Бегура отнес туда свою чачу, а остальное я разыграю самым лучшим образом.

К ручью спустилось стадо на водопой. Следом шел пастух с дубинкой на плече. Увидев сидящих за столом, он нехотя бросил им слово приветствия.

Тедо так же равнодушно ответил ему и сразу переменил разговор.

Глава третья

1

Конь одним прыжком выскочил на высокий берег и пошел шагом по краю скошенного, ощетиненного стерней люцерны луга, между виноградниками и широким каменистым руслом реки.

До самой тропинки дотягивались быстрорастущие спутанные ветки частых ежевичных зарослей, покрывавших прибрежные скалы. Верхушки кустов, зарывшиеся в землю, кое-где укоренились и перешагнули даже через тропинку.