— Забыла цветы в двуколке, дочка!

Девушка нехотя взяла букет, помедлив, поднесла его к лицу и вдохнула пряный запах алазанских берегов.

После недолгого колебания она окликнула ушедшего было сторожа и вернула ему цветы:

— Отнесите счетоводам, дядя Котэ. Пусть поставят их в воду.

Изумленный сторож взял букет и направился к конторе.

А девушка, понурив голову, вышла за ворота.

Беспомощно свисала плеть с ее правого запястья и волочилась плоским кожаным кончиком по земле, по желтой пыли.

Лишь придя домой, дала волю накопившейся горечи Русудан и облила слезами снятый со стенки портрет отца. Бросившись ничком на кровать, она плакала, плакала и проклинала тот день, когда впервые человек пошел с оружием на человека.

У многих отняла война родителей, братьев, людей любимых и близких, многие лишились родного гнезда, крова над головой, того, что дорого сердцу… Но вряд ли еще кому-нибудь на свете так горько сиротство, как Русудан. С тех пор как она узнала о гибели отца, душа ее рассталась с весельем, а глаза привыкли к слезам.

«Ах, отец, отец! Если бы ты был жив, разве кто-нибудь посмел бы обидеть, оскорбить твою Русудан? Кто позволил бы себе?.. О боже, боже, боже! Одна мысль об этом может свести с ума! Русудан, бедная Русудан, как же ты одинока! Некому тебе даже поверить свои печали, не перед кем открыться, не у кого спросить совета… Была у тебя подружка Тамара, маленькая Тамарико, но и та поссорилась с тобой из-за своего отца и сидит дома, редко когда показывается. И Нино в последнее время что-то всегда занята. А Флора далеко и даже писем не шлет, ленится. Может, с Максимом поговорить, открыть ему душу? Только сумеет ли он тебя понять? Нет, конечно, поймет. Максим ведь уже взрослый, уже мужчина, и он не спустит твоему, оскорбителю, рассчитается с ним. Но как бы не получилось хуже… Как бы самому Максиму не вышло вреда. Он смирный юноша, но ради тебя, знаешь ведь, кинется, не раздумывая, в огонь и в воду.

Так что же делать? Как быть? О, опять-таки — терпеть, молчать, еще раз стерпеть и смолчать, все сносить молча и терпеливо. Надо все скрыть, ничего нельзя никому рассказать, потому… Потому что люди могут запачкать твое чистое, незапятнанное имя, могут очернить тебя без вины, забросать грязью. Боже мой, что было бы, не случись рядом на счастье этот прохожий? Ах, Русудан, глупая, наивная Русудан! Как ты решилась отправиться осматривать поля с этим пустым, бессовестным человеком? Как тебя угораздило сесть с ним в двуколку и пуститься в путь по мочагам и трясинам? Прежде ты никогда не делала таких глупостей — что же сегодня с тобой стряслось? Ох, несчастная! Лучше бы тебе сгореть, провалиться сквозь землю…

Так, так, плачь, Русудан, может, от слез станет легче, может, свалится с сердца эта свинцовая тяжесть…»

Вдруг на балконе вскочила спавшая там собака и с громким лаем бросилась по лестнице вниз, во двор.

Тут только вспомнила девушка, что забыла дать вечером Ботвере похлебку, да и ворота не заложила на засов и даже дверь не заперла. Она встала, повернула ключ в замке и стала прислушиваться.

Снаружи доносились лай и рычанье ярившегося Ботверы, Это продолжалось немало времени, потом постепенно лай умолк, и снова стало тихо.

Девушка села на кровать и долго сидела так, в темноте.

Где-то в углу скреблась под половицей мышь. Русудан вспомнила, что собиралась взять у тетушки Сабеды котенка. Она разделась, легла в постель и снова отдалась течению своих мыслей.

Тут только догадалась девушка, что незнакомец, встреченный ею сегодня на Алазани, не кто иной, как вчерашний победитель, сбивший кабахи со столба. Странно! Никак не ожидала Русудан, что этот отчаянный сорвиголова проявит столько уважения к беспомощной женщине в глухом лесу.

Утром, выйдя на балкон, она удивилась тому, что собака не кинулась ей навстречу, как обычно, ласкаясь, повизгивая и виляя хвостом.

Долго она звала своего верного пса, долго свистела ему, но Ботверы не было видно. Русудан сняла с гвоздя на балконном столбе свою неизменную плетку и спустилась во двор.

Проходя мимо цветочной грядки, она остановилась, пораженная. Любовно выхоженные ею клумбы были разворочены, цветы втоптаны в землю, а рядом в густой траве лежал в обнимку с собакой и мирно похрапывал Закро…

Войдя в колхозный двор, Русудан увидела под большой липой взнузданную лошадь и возле нее — молодого парня, готового пуститься в дальнюю дорогу. Девушка направилась к нему.

— Возьми, это чистые рубахи, отвезешь их Максиму. Что это вчера ему приспичило — не дождался конца джигитовки, ускакал в горы? А тут без него этот бешеный жеребец Арчила изувечил!

Овчар вскочил в седло и натянул уздечку.

— С утра тебя дожидаюсь, Русудан, а то сейчас уже был бы далеко за Сабуэ. Ну, а Максим… Максим ведь чабан — вот он и поспешил к стаду, чтобы быть там во время прививки против бруцеллеза.

— Скажи ему, что я на него сердита — почему уехал, не простившись? И привет передай.

— Ладно. Желаю здравствовать!

Но не успел всадник доехать до ворот, как Русудан окликнула его — он с трудом сдержал разбежавшегося коня.

Русудан подошла поближе и шепнула парню, склонившемуся к ней из седла:

— Скажи Максиму, чтобы прислал с тобой щенка — побольше да позлей. Вчера ночью этот полоумный Закро задушил нашего Ботверу.

Глава вторая

1

Золотистыми волнами переливалась нива, с трех сторон обступал ее подлесок, а дальше тянулись леса. С шепотом и шорохом покачивались, сталкиваясь между собой, отягченные колосья, и немолчный шепот разносился над полем, от лесной опушки до самого яра над селом.

Старик долго смотрел на спелые хлеба, потом выбрал самый тенистый вяз из тех, что стояли на краю поля близ скалистого ската, и положил серп на траву, зеленевшую у его подножия.

Сняв рубаху, он повесил ее вместе с сумкой на ветке дерева и повязал голову платком, чтобы пот во время работы не стекал на глаза. Оглянувшись, он повернул к свету суровое лицо с крупными, правильными чертами и сказал пареньку, подошедшему следом за ним с вьючной лошадью:

— Отведи-ка свою животину к другому вязу, подальше отсюда, а то она испакостит прохладное местечко.

Паренек достал из переметной сумы навьюченные на лошадь большие кувшины и спросил:

— Сейчас за водой пойти или когда кувшины опорожнятся?

— Сейчас не надо, сынок, вода все равно нагреется. — Он вскинул кустистые брови и изумился: — А чего сноповязы дожидаются? Ступайте рвать колосья на свясла, пока они не пересохли!

С минуту он наблюдал, как, кряхтя, по-стариковски, прилаживал на левую руку налокотник сосед Саба, как он вдевал в наперстники свои дрожащие, костлявые, узловатые пальцы, и с сожалением покачал головой:

— Эх, нет на свете справедливости!.. Тебе бы, старичина, не в поле надрываться, а полеживать в саду под тутой, на ковре да на мутаках…

— Эй, малец! Зря ты не захватил побольше посуды — сделал бы сейчас лишний конец, принес бы еще воды. А то ведь этой нам даже для точки серпов не хватит! — гудел, сидя на толстом обнаженном корне вяза, безбородый Гогия.

— Да вы что, еще только серпы точить собираетесь? — изумился старик. — Тьфу, позор! А еще молодежь!

Сноповязы покинули тень и пошли рвать колосья на свясла.

— Пусти лошадь на длинной привязи, да только так, чтобы она до нивы не дотянулась. Ну как, Годердзи, начнем?

Старик ничего не ответил Сабе и прямо вошел в волнующиеся с тихим шелестом хлеба, достававшие ему до пояса.

Ласково трогал старик тугие колосья, осторожно гладил высокие стебли. Он сорвал колос, растер его на ладони и с улыбкой любовался спелыми, наливными зернами. А налюбовавшись вдоволь, не захотел их рассыпать, пожалел и отправил себе в рот, стал с хрустом жевать крепкими зубами. Потом окинул взглядом из конца в конец широкое поле.